Амелия

В религии Филдинг видит теперь могущественное средство удержания людей от окончательного падения, не надеясь больше ни на какие другие средства. Убеждать людей, что добродетель сама себе награда, – тщетно; им необходимо внушать, что порок будет наказан позором на земле и возмездием на небесах. Боязнь позора и посмертного воздаяния – вот что может удержать людей от плохих поступков; именно это Амелия с малолетства внушает своим детям. Богослужение – «самое великое и возвышенное зрелище на земле»; побывав на богослужении в Сент-Джеймской церкви, Амелия признается, что никогда еще она не молилась с таким воодушевлением (а молится она в романе часто – то просит у Бога заступничества за детей, то благодарит его за отсрочку расставания с мужем), и убеждена, что станет благодаря этому лучше до конца своих дней. Уступив взрыву отчаяния после ареста мужа, она тотчас берет себя в руки, ей стыдно своей минутной слабости – ведь она прегрешила тем против воли и желания Всевышнего, ибо все, что случается с людьми, происходит не иначе как с его соизволения. Начав роман с иронии над простаками, полагающимися на Фортуну и обвиняющими ее во всех своих неудачах и бедах, Филдинг в ходе повествования внушает мысль о силе божественного промысла, о необходимости полагаться на Провидение.

Не только закоренелый мошенник Робинсон видит в необычайном стечении обстоятельств и совпадений, предоставивших ему возможность исправить содеянное им преступление, руку Провидения. Так считает и доктор Гаррисон, и сам автор, специально выстроивший эту ситуацию, надобно признать, малоправдоподобную. Более того, все происшедшее произвело на пройдоху Робинсона такое впечатление, что он едва не лишился чувств и обратился после этого к Богу (правда, ненадолго). Персонажи романа, одержимые эгоистическими желаниями и страстями, потакающие своим прихотям, одновременно равнодушны к религии. Бут в этом отношении находится посередине, он не то чтобы совсем не верит в Бога и отнюдь не во всем разделяет мнение о человеке философа Мандевиля, но считает, что все люди – и худшие, и лучшие – руководствуются в своих поступках себялюбием; он полагает, что можно быть благородным человеком и не веруя в Бога. Вот, например, рассуждает Бут, полковник Джеймс, который смеется над религией и добродетелью, а между тем, какой он прекрасный и верный друг. Мисс Мэтьюз тоже, как и Джеймс, считает, что разглагольствования о вере и добродетели лишь пустые слова, коими прикрываются ханжи и лицемеры, – и это было действительно характерно для ряда героев прежних романов Филдинга. Теперь совсем другое дело: развитие событий в романе призвано проиллюстрировать насколько неотделимы друг от друга вера и нравственность. Но, благодарение Богу, в финале Бут возвращается на верную стезю: достаточно было едва ли не одного дня, проведенного в арестном доме за чтением проповедей доктора Барроу, чтобы Бут испытал благородное обращение. У читателей столь стремительное исправление героя оставляет, признаться, определенное впечатление искусственности и откровенного авторского вмешательства.

Нельзя не отметить, что и в эпоху Просвещения, особенно в первую половину XVIII в., атеизм был в сущности распространен главным образом в узком кругу аристократических вольнодумцев, привечавших во Франции, например, «скептический причет» энциклопедистов. Обращаясь к изображению простых людей, сентиментализм, естественно, разделял и их верования и моральные принципы (как, разумеется, и их суеверия, робость и консерватизм мышления).

Одним из основополагающих принципов этики сентиментализма был не только демонстративно провозглашаемый интерес к жизни простых людей, бедняков, но и убеждение в том, что их нравственные качества, богатство их душевного мира, способность к самопожертвованию не только не уступают, но зачастую и превосходят мораль тех, кто от рождения отличен и обласкан судьбой. В немалой степени это обусловлено связью сентиментализма с христианской этикой. Священнику Гаррисону по душе, что Буты, не считаясь с принятыми в обществе обычаями, ведут себя с Аткинсоном с подобающим уважением, как с равным: «ведь вопреки предписаниям нашей веры, заповеди которой велят нам считать друг друга братьями, нас приучают относиться к тем, чье имущество или общественное положение в какой-то степени уступают нашему, как к существам низшей породы» (IX, 5).

Мнение Амелии на сей счет еще более категорично: «Тот, для кого непременным условием счастья является высокое положение в обществе, не заслуживает счастья, да и неспособен его испытать» (XII, 3). Став богатой обладательницей поместья, она велит, чтобы рядом с ней во главе праздничного стола сидела ее кормилица-крестьянка. Желая устроить счастье своей героини – простой служанки Памелы, Ричардсон в награду за ее добродетель и смирение, сделал ее женой дворянина, поднял ее социальный ранг, видимо, полагая это, и для того времени не без основания, непременным условием благополучия и счастья (но в виде исключения из правил!). Амелия же, видя, как оскорбилась вульгарная сводня миссис Эллисон при одном предположении, что она могла выйти замуж за простого сержанта, говорит, что не устыдилась бы стать женой честного человека, каково бы ни было его положение в обществе, и даже если бы она принадлежала к куда более высокому кругу, то и тогда не посчитала бы для себя унижением назвать Аткинсона своим мужем. «Столько женщин, куда более обездоленных, радуются своей жизни. Разве я принадлежу к существам более высокого ранга в сравнении с женой честного труженика? Разве мы не существа одной породы?» – подобного рода суждения любимая героиня Филдинга высказывает на страницах романа не раз.

Задолго до того, как Карамзин провозгласил ставший с тех пор хрестоматийным тезис «и крестьянки любить умеют», Филдинг воплотил его в удивительном, не знающем, на наш взгляд, аналога в английской литературе XVIII в. образе преданного, любящего до полного самоотвержения, благородного своими помыслами и поступками крестьянского парня солдата Аткинсона. Говоря об этом персонаже мы бы, пожалуй, переставили акценты в словах Карамзина, ибо в романе Филдинга этот крестьянский парень умеет любить, как никто другой, даже Амелия.

Вот уже поистине святая душа, рыцарь без страха и упрека. Из любви к Амелии, тайной, тщательно скрываемой, потому что Аткинсон прекрасно понимает всю бесперспективность для него этого чувства, он отправляется на войну, чтобы оберегать и спасать на поле боя своего счастливого и ничего не подозревающего соперника – Бута. Об этой любви Амелия, как и читатель, узнает только в конце романа, и ее сердце, которое нельзя было купить за все земные блага, которое так противостояло лести и всем уловкам знатного лорда и красавца полковника Джеймса, было растрогано «бесхитростным, искренним, скромным, непроизвольным, деликатным и возвышенным чувством этого несчастного застенчивого деревенского парня – в ответ она почувствовала на мгновенье нежность и участие…» (XI, 6).

Нельзя все же умолчать о том, что, уступая подчас традиции изображения человека из простонародья комическим персонажем, Филдинг порой рисует Аткинсона в несколько смешном виде, когда, например, этот пригожий статный красавец в присутствии дам становится неуклюжим деревенщиной, не знающим от смущения, куда деть руки и ноги и как пройти по комнате, или, когда он, отваживая свою захмелевшую дражайшую половину, стал прыскать на нее водой, оказавшейся вишневой настойкой, а посему решил, что убил ее во сне и она плавает в луже крови (типичный и, пожалуй, единственный в «Амелии» отголосок прежних «комических романов» Филдинга). Однако большинство эпизодов с участием Аткинсона, его поступки, суждения о нем других персонажей и самого автора свидетельствуют о совершенно ином нетрадиционном подходе к решению этой задачи.

Следует остановиться еще на одной принципиальной особенности последнего романа Филдинга. Как мы уже говорили прежде, и критика, и многие читатели негодовали по поводу того, что Амелия с легкой руки автора изображена горячо любящей женой такого жалкого, ничтожного человека, как Бут, который куда безнравственней Тома Джонса и при этом лишен его обаяния и непосредственности. Тот становится жертвой искушения и изменяет своей возлюбленной по молодости лет и чувственности; он все же не связан с Софьей узами брака, тогда как Бут – зрелый мужчина, отец троих детей – изменяет не возлюбленной, а жене, что не мешает ему восхищаться ею и превозносить ее перед той, с которой он только что согрешил! Более того, во многих бедствиях, обрушившихся на семью Бутов, помимо уже упоминавшихся внешних обстоятельств, повинен главным образом сам глава семьи, которую он беззаветно любит и, тем не менее, своими поступками довершает ее разорение и ставит на грань катастрофы; и все из-за своей слабохарактерности, податливости, нравственной неустойчивости. Он вспыльчив и ревнив – неслучайно Филдинг не только не раз цитирует строки из «Отелло», но и в некоторых эпизодах дает явно сниженную бытовой обстановкой параллель к сценам Отелло и Дездемоны, в которых Бут учиняет Амелии ревнивый допрос, или когда он изъясняется так же цветисто и театрально, как шекспировский мавр («кто бы не исторг эти слезы из ваших глаз, я желаю, чтобы он заплатил за них столькими же каплями крови», X. 8). Он плохо разбирается в людях, да и попросту говоря, не очень умен. За что же в самом деле любит его Амелия? И как к нему относится автор?