Падение титана, или Октябрьский конь

Возвратившись в Рим, Антоний снова повел себя неконституционно. Он созвал сенат на вечернее заседание в капитолийском храме Юпитера Наилучшего Величайшего. Сенаторам нельзя было заседать после захода солнца, но они все-таки собрались. Антоний, запретивший приходить на собрания троим плебейским трибунам — Тиберию Каннутию, Луцию Кассию и Дециму Карфулену, осуществил свое желание, предложив объявить Октавиана hostis. Но прежде чем началось голосование, пришло еще одно ужасающее известие. Теперь и четвертый легион тоже встал на сторону Октавиана, а с ним и его квестор Луций Эгнатулей. Дельце не выгорело во второй раз, и в довершение ко всему Тиберий Каннутий прислал записку, что в случае объявления Октавиана изменником он с большим удовольствием наложит вето на этот законопроект, когда плебс получит его для ратификации.

Итак, пока четвертый легион шел к Октавиану в Арретий, сенат занялся обсуждением второстепенных вопросов. Антоний расхвалил Лепида за соглашение с Секстом Помпеем в Ближней Испании, затем отнял у Брута провинцию Крит и у Кассия провинцию Киренаика. Собственную провинцию Македонию (теперь без большей части его пятнадцати легионов) он отдал своему брату Гаю Антонию.

Хуже всего было то, что у Антония больше не было советчицы. Пока он находился в палате, у Фульвии начались роды, и впервые очень тяжелые. В конце концов второй сын Антония появился на свет, но Фульвия заболела. Антоний решил назвать мальчика Юлом, что было пощечиной Октавиану, поскольку подчеркивало кровное, а не какое-то шапочное родство Антониев с Юлиями. Юлл (или Юл) был сыном Энея, основателем Альбы Лонги и прародителем Юлиев.

Все друзья Антония попрятались кто куда, оставив Антония с братьями, без помощи и утешения. События так осложнились и так нервировали, а он не умел справиться с ними, особенно теперь, когда пес Долабелла, убежав в Сирию, бросил свой пост. Наконец Антоний счел единственно правильным для себя идти в Италийскую Галлию и выгнать из нее Децима Брута, который на его приказ покинуть провинцию ответил отказом. Фульвия всегда стояла за это, а она обычно оказывалась права. Октавиан подождет, главное — справиться с Децимом. Антонию вдруг пришло в голову, что, сокрушив Децима, он унаследует его легионы. Они перейдут к нему, а не к наследнику Цезаря. И тогда придет пора решительных действий!

У него в нужный момент не хватило ни мудрости, ни терпения повести себя верно, когда на сцене появился Октавиан. Надо было приветствовать его, узнать поближе. Вместо этого Антоний отказывался видеться с ним, а ведь двадцать третьего сентября мальчишке исполнилось уже девятнадцать. И теперь у Антония имелся противник с совершенно неизвестными ему качествами, так что даже догадки о них было не на чем строить. Лучшее, что он мог сделать до отъезда в Италийскую Галлию, — это выпустить несколько указов, по которым армия Октавиана объявлялась личной и потому предательской, скорее схожей с ордами Спартака, чем с военизированными шайками Катилины. Целью последнего было уязвить побольнее солдат Октавиана, выставить их как сброд рабов. Указы также содержали прозрачные намеки на гомосексуализм Октавиана, обжорство его отчима, непристойное поведение его матери и сестры, а также на отсутствие мужской силы у его кровного отца. Рим читал все это и хохотал, не веря ни слову, но Антоний этого уже не видел. Он шел на север.

Раз уж Антоний отсутствовал, Цицерон приступил ко второй атаке. Впрочем, Рим не услышал его, потому что он так и не произнес эту речь, а просто опубликовал. Но она отметала все выпады против Октавиана и вываливала перед охочими до развлечений читателями горы грязи о старшем консуле и его близких друзьях. Не забыты были и знаменитые гладиаторы, такие как Мустела и Тирон, и вольноотпущенники Формион и Гнатон, и актриса-проститутка Киферида, и актер Гиппий, и известный мим Сергий, и не менее известный игрок Лициний Дентикул. Но помимо цветочков, имелись и ягодки. Цицерон сделал очень серьезный намек на то, что Антоний входил в заговор против Цезаря, отсюда и его нежелание преследовать кого-либо в этой связи. Он также обвинил Антония в краже военных денег Цезаря и семисот миллионов сестерциев из храма Опы, заявив, что все эти средства пошли на уплату его личных долгов. После этого он подробно остановился на завещаниях людей, которые по каким-то неясным причинам оставляли Антонию все, что имели, и отплатил ему за то, что тот назвал Октавиана гомосексуалистом, рассказав во всех подробностях о его многолетней связи с Гаем Курионом, позднее одним из мужей его теперешней жены. Он также заострил внимание на его пьяных выходках, на паланкинах любовниц, на колесницах со львами, описал, как его рвало на ростре и в других публичных местах. Рим получил потрясающее удовольствие.

Без Антония (тот окружил Мутину, город, в котором забаррикадировался Децим Брут) и при сидящем в Арретии Октавиане Рим теперь принадлежал Цицерону, который продолжил свой обличительный поход со все возрастающей смелостью, со всей жестокостью. Однако в его речах стали появляться и нотки восхищения Октавианом. Если бы тот не пошел на Рим, Антоний убил бы всех оставшихся консуляров и объявил себя абсолютным правителем, поэтому Рим перед Октавианом в огромном долгу. Как и во всех риториках Цицерона, написанных или произнесенных, факты чуть подтасовывались в угоду поставленным целям, а истины были гибки.

Сторонники Катона и освободителей в сенате увяли. Почтенные отцы разделились на две новые фракции — Антония и Октавиана, несмотря на тот факт, что один являлся действующим старшим консулом, а другой даже не был младшим сенатором. Стало очень трудно нейтралам, и это незамедлительно ощутили Луций Пизон и Филипп. Естественно, основное внимание Рима было сосредоточено на Италийской Галлии, но там наступала зима, как обычно суровая. Поэтому все военные действия до весны обрекались на нерешительность, вялость.

К концу декабря три легиона Октавиана удобно устроились в лагере под Арретием, и он получил возможность вернуться в Рим. Семья встретила его с осторожной радостью. Филипп, упорно отказывавшийся встать на сторону Октавиана публично, не был так непримирим дома и целые часы проводил со своим неуправляемым пасынком, внушая ему, что он должен быть осмотрительным, не провоцировать Антония на войну и не настаивать на том, чтобы его звали Цезарем или — о ужас! — его божественным сыном.

Зато муж Октавии, Марцелл-младший, пришел к выводу, что молодой Октавиан является главной политической силой в стране, что он и без возмужания добьется высокого статуса, и потому усердно старался сдружиться с ним. Два племянника Цезаря, Квинт Педий и Луций Пинарий, открыто заявили, что они на его стороне. Имелись и другие родичи, потому что отец Октавиана еще до женитьбы на Атии имел дочь, тоже Октавию. Эта Октавия вышла замуж за некоего Секста Аппулея и подарила ему двух сыновей, теперь уже взрослых, — Секста-младшего и Марка. Аппулеи тоже начали увиваться вокруг девятнадцатилетнего юноши, который на глазах делался главой рода.

Луций Корнелий Бальб-старший и Гай Рабирий Постум, бывшие банкиры Цезаря, были первыми финансистами, поддержавшими Октавиана, но к концу года их примеру последовали и остальные крупные денежные мешки — Бальб-младший, Гай Оппий (убежденный, что военные деньги Цезаря украл именно Октавиан) и старинный друг Цезаря плутократ Гай Матий, а также родственник его кровного отца Марк Миндий Марцелл. Даже осторожный Тит Аттик отнесся к наследнику Цезаря очень серьезно, посоветовав своим коллегам держаться с ним повежливее.

— Первое, что я должен сделать, — сказал Октавиан Агриппе, Меценату и Сальвидиену, — это стать членом сената. Пока этого нет, я вынужден действовать лишь как частное лицо.

— А это возможно? — с сомнением спросил Агриппа.

У него было очень хорошее настроение, потому что ему, как и Сальвидиену, дали ответственный военный пост, и он обнаружил, что ни в чем не уступает Сальвидиену, хотя тот по возрасту старше его. Солдаты четвертого и Марсова легионов очень полюбили своего нового командира.