Патриарх Никон

В тот же день к заключённым явился думный дьяк Илларион Иванов.

Заслышав его грубый голос, Морозова истово перекрестилась и спокойно заметила сестре:

   — Приближаются наши мучители.

   — Ну, матушка-боярыня, — насмешливо спросил дьяк Морозову, — прошёл ли твой недуг? На ногах стоять поди теперь можешь?

Морозова молчала.

   — Спокойно у вас здесь: ни забот, ни шума, безо всякого лекаря поправиться можно, — продолжал Иванов.

   — Эй, вы, — крикнул он стрельцам, — распутайте ножки боярские.

Стрельцы поспешили снять с ног Морозовой цепи.

   — Вставай, вдова честная! Отдохнула, пойдём с нами!

Морозова безучастно взглянула на говорившего и промолвила:

   — Не могу идти, ноги болят.

   — За старую песню принялась, боярыня! Что ж, потешим твою милость, снесём.

И дьяк велел подать «сукна», то есть носилки.

Прислуга подала их.

   — Ну, сажайте честную боярыню и в путь! Морозова быстро была посажена, и её понесли.

   — Ну, а ты, княгиня, — обратился он к Урусовой, — не передумала? Како веруешь?

Авдотья Прокопьевна отрицательно покачнула головой.

   — Ин, будет так, а то про тебя вышел приказ: пустить тебя на волю, коли ты от ереси своей откажешься.

   — От своей веры никогда не откажусь, — решительно проговорила Урусова.

   — Как знаешь, пойдём тогда вместе.

Княгиня готова была уклониться идти пешком, говоря, что у ней также болят ноги, но Иванов не обратил на это никакого внимания и, сняв с неё цепи, велел ей идти за Морозовой пешком.

Путь был неблизок.

Сестёр вели в Чудов монастырь.

Сопровождаемые вооружёнными стрельцами и толпою зевак, Урусова и Морозова добрались, наконец, до монастыря.

Узниц ввели в одну из соборных палат монастырских.

В глубине палаты, за длинным столом сидел ряд духовенства, думный дьяк и кое-кто из бояр.

Председателем был митрополит Крутицкий Павел. Рядом с ним сидел Чудовский архимандрит Иоаким.

Внесённая в палату, Морозова перекрестилась большим староверским крестом на образ Спаса, помещавшийся в одном из углов, и затем, слегка наклонив голову, отдала почёт сидевшим.

Среди последних послышались недовольные восклицания.

   — Негоже боярыня, что сотворила ты властям малое поклонение, — заметил думный дьяк вдове.

Она ничего не ответила и, сойдя с трудом с носилок, села на приготовленное ей место.

Митрополит начал допрос.

   — Встань, боярыня, — сказал он ей.

   — Не могу стоять, — сухо ответила Морозова, — больна ногами.

Ответ этот не удовлетворил митрополита, и он что-то сказал своему соседу Иоакиму.

Последний повторил приказание митрополита вдове, но она снова отказалась.

Митрополит Павел пожал плечами.

   — Ну, коли так, буду вопрошать тебя сидящую. Скажи мне, дочь моя, почто ты отринулась от православной церкви?

Голос вопрошавшего звучал тихо, кротко.

   — Не удалилась я от православной церкви, а напротив того, пребываю в её истинном лоне.

Павел пристально взглянул на вдову.

   — Омрачилися очи твои, боярыня, что ты не можешь отличить истины. Всё это натворили тебе старцы и старицы, тебя прельстившие, с которыми ты водилась.

   — Неправда, отец святой, — горячо возразила Морозова, — не прельщали меня ни старцы, ни старицы, я сама истину познала.

Задумчиво взглянул на неё митрополит и покачал головой.

   — Пленена ты, боярыня, лестью Аввакума! Вспомни, какого ты рода! Вспомни про супруга твоего достойного, Глеба Иваныча, про деверя Бориса Ивановича: они оба были верными служителями царя и церкви Христовой, а ты дерзишь государю, противишься обычаям церковным и других совращаешь в раскол.

Морозова хотела что-то ответить митрополиту, но, взглянув на сестру, промолчала.

Павел продолжал:

   — Вспомни, боярыня, красоту сына твоего единого. Зачем ты на его имя бесчестие накладываешь своими поступками! Пожалей его и своим прекословием не причиняй разорения его дому.

Недовольно посмотрела боярыня на митрополита и воскликнула:

   — О сыне перестаньте мне говорить. Обещалась Христу моему — Свету и не хочу обещания изменить до последнего вздоха, ибо Христу живу, а не сыну.

   — Немилосердна же ты к чаду своему, боярыня, — покачав головой, сказал митрополит и повторил: — ох, эти старцы и старицы, много беды навлекли они на тебя!..

Морозова гордо посмотрела на Павла.

Архимандрит Иоаким, подойдя к ней ближе и глядя в лицо, твёрдо промолвил.

   — Коротко тебя спрашиваем: по тем служебникам, по которым государь-царь причащается и благоверная царица и царевич, ты причащаешься ли?

Морозова откинула голову.

   — Нет, не причащаюсь, потому что знаю, что царь по развращённым Никонова издания служебникам причащается!

   — Дерзка же ты, боярыня! — снова заметил митрополит.

Судьи начали совещаться.

Спустя немного, архимандрит Чудовской снова спросил её:

   — Как же ты об нас обо всех думаешь: стало быть, мы все еретики?

   — Ясно, что вы все подобны Никону, врагу Божьему!..

Диакон Иоасаф, подойдя к архимандриту, сказал:

   — Благослови, владыко, наказанию её сейчас подвергнуть, ибо поносит всех нас православных нестерпимо.

Иоаким уже было решился на что-то и хотел отдать приказание принёсшим боярыню стрельцам, но митрополит Крутицкий остановил его.

   — Пожди мало, отец Иоаким, — заметил он архимандриту.

И с этими словами он снова приступил к допросу боярыни.

   — На тебя свидетельствуют, — обратился к Морозовой митрополит, — что ты смутила немало народа.

   — Никого не смущала я, а кто к истинной православной церкви присовокупиться хотел, — те, правда, все шли ко мне в дом.

   — Какая гордыня у тебя, боярыня! — печально заметил Павел.

Допрашивать начали обеих служанок Морозовой — Ксению Иванову и Анну Соболеву.

Обе женщины отвечали так же убеждённо, как и их хозяйка. Понятия Аввакума сильно вкоренились в слабые умы женщин и они, уверенные в правоте своего учителя, твёрдо стояли за всё то, что было невежественно и мало объяснимо.

Допрос Ксении Ивановой и Анны Соболевой также окончился неудачей.

Княгиню Урусову допрашивали меньше, чем её сестру: её решили допросить после.

Поздно ночью обвиняемых отправили обратно в дом Морозовой.

Морозову несли опять на носилках стрельцы. Княгиня Урусова шла пешком в сопровождении стражи.

Когда носилки поравнялись с идущею княгинею, Федосья Прокопьевна громко сказала ей:

   — Если нас разлучат и заточат, молю тебя: поминай меня убогую в своих молитвах.

В доме их снова заперли в подклеть.

Молодой Морозов знал, что его мать и тётку отправили на допрос, но надеялся, что князь Пётр, его дядя, поможет. Юноша отправился в дом князя.

Усмешка пробежала по губам Урусова.

   — Сколько ты, племянник, захотел! Пожди, царь строго наказует, но и милует. Сегодня о них у царя в «верху» рассуждение будет. Коль удастся, замолвлю слово. Садись, племянник, что ж стоишь?

И, сев сам у стены, устало потянулся и заметил:

   — Замучили нас совсем; каждый вечер собирается дума, немало понакопилось дел-то!

Иван Глебыч решился напомнить дяде о сватовстве его, Морозова, у княжны Аксиньи Пронской.

   — Говорил ли ты, дядюшка, с князем Пронским, Иван Петровичем?

   — О чём? — изумлённо спросил начавший дремать Урусов.

Он уже успел забыть о фантастическом проекте сватовства, которое сам же предложил племяннику.

   — А помнишь, ты меня женить на княжне надумал? — робко проговорил юноша.

   — Совсем из памяти вон, племянник! Забот не мало было за это время. Но поговорю, сегодня же скажу ему.

   — Уж удосужься, князь, — просил его молодой Морозов.

   — Раз сказал — исполню! Не проси!

В его голове снова, действительно, мелькнула теперь мысль, нельзя ли, в самом деле, привести этот план в исполнение.

   — Что это тебе вдруг вспомнилось, племянник, — шутливо проговорил Урусов, — али княжна тебе в самом деле зазнобила сердце?