Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл

- Нет, Халдеич помер. Князь прислал из Галича нового болярина - звать его Олекса Прокудьич.

- Что? Олексу? - выкатил глаза собеседник; но потом, опомнившись, пояснил своё удивление: - Он, слыхал я, убегал от гнева Владимирки с бывшим звенигородским князем… Что ж, теперь прощён?

- Знамо дело, прощён. Во грехах покаялся, в ножки князю падал. Послан управлять нашей стороной. А Ивана жаль.

- Что, Халдеича?

- Нет, другого, молодого, Ростиславова сына. То-то был задорный да шустрый! На тебя похож. Просто одно лицо. Только шрам…

- Надо же! Случается… - Шапку натянул по самые веки и поспешно скрылся в гуще покупателей.

К дому своей зазнобы выбрался под вечер. Сумерки сгущались, и резной верх её ворот выглядел причудливо, как орнамент заглавных букв в рукописных книгах. Деревянным молотком постучал в специальную плошку. Гавкнула собака, но совсем не злобно, больше для порядка. Выглянувший из дома мальчик на посылках спросил:

- Кто тама?

- Дома ли хозяйка?

- Где же ей быть - дома, ясно дело.

- Передай, что пришёл человек издалече. И принёс привет от ея давнего знакомца Ивана.

- Передам, коль не шутишь.

Мальчик убежал, и, наверное, полчаса не было заметно никакого движения. Наконец на крыльце появилась женская фигура - стройная, в повойнике и убрусе [10] поверх него. Ростиславов сын сразу угадал в ней свою бывшую зазнобу. Вот она слегка приоткрыла створку дверей, врезанных в ворота, устремила на Берладника всё такие же ясные лазоревые глаза. И грудным низким голосом, чуточку картавя, спросила:

- Чей привет? От какого Ивана?

- Нешто позабыла? От того, что тобою прозывался «медвежонком-проказником».

Охнув, женщина прижала пальцы к губам. Стала всматриваться в его лицо:

- Ваня, ты? - А потом поправилась, низко поклонившись: - Извиняюсь, мой свет, батюшка княже Иван Ростиславлевич…

- Тихо! Полоумная… Я ведь тайно здесь. Мало ли - услышат…

- В дом-то не взойдёшь?

- Кто там у тебя?

- Кроме челяди да меня с дочкой - никого.

- Так ты замужем?

- Да… была…

- Овдовела, значит?

- Вроде этого. Я «соломенная вдова». Был супруг да сплыл.

- Где ж его нелёгкая носит?

- Бог весть!

В горнице накрыла обильный стол, но сама не ела, только потчевала Берладника и разглядывала его, глаз не отрывая. Он со смехом задал вопрос:

- Шибко изменился? Шрам на лбу и щеке. Безобразно, да?

- Нет, пожалуй, самую малость. Как-то посуровел. Ну, а я? Очень пополнела?

- То, что надо. Стала краше прежнего.

- Льстишь, поди?

- Правду говорю. - Отхлебнул вина. - Дочку как зовут?

- Яночкой, Янинкой.

- Сколько ей?

Покраснела, смутилась и сказала неторопливо:

- Да шестой пошёл…

- Как - шестой? - удивился он. - Это ж получается… - Молодой человек привстал: - Получается, что она - моя?

У Людмилки горели уши, пальцы нервно перебирали кисти по краю скатерти:

- Ванечка, оставь… Ты пришёл - ушёл… А душа болит!

- Нет, признайся прямо!

- Ну, твоя, твоя… Как не быть твоею?

- А про мужа - вранье?

- Отчего ж вранье? Я «соломенная вдова» и есть. Разве что не венчана…

- Ах ты господи! Вот ведь незадача! - Он вскочил, обнял женщину и, прижав к себе, нежно поцеловал. - Милая, хорошая! Надо же - Янинка!.. Можно повидаться?

- Погляди, не жалко. Только не говори о себе: девочка считает, что ея отец убит на войне.

- Хорошо, смолчу.

Кликнули служанку и велели привести кроху. Та вошла в горницу - пухлая, как шарик, голубые глазки блестели капельками финифти, - и уставилась на Ивана вопросительно. Вдруг сама спросила:

- Ты мой тятя?

У Берладника защемило сердце, он ответил с извиняющейся улыбкой:

- Нет, родная, не тятя. Выручила Людмилка:

- Это друг его, с той же самой войны. Видишь на челе шрам?

- Нет, неправда, - заявила малышка. - Мне Маруська по секрету сказала, что мой тятя жив, потому что князь, скоро он приедет за нами и возьмёт к себе во дворец.

- Я вот взгрею Маруську, чтоб не распускала язык! - рассердилась мать. - Забивает ребёнку голову неизвестно чем!

А лицо Янки неожиданно вспыхнуло гневом, точь-в-точь как у Ивана - при принятии главных решений. Дочка произнесла:

- Значит, не хотите признаться? Оба взрослых удручённо молчали.

- Не хватает храбрости? - продолжала девочка, и в её тонком голосе зазвенели слёзы. - Что же ты за князь, коли трус такой?

- Замолчи! - рявкнула Людмилка и ударила ладонью по скатерти. - Вырасти сначала, а потом суди.

Та уже рыдала, но смогла проговорить напоследок:

- Вырасту, конечно… И сего не забуду… Отольются кошке мышкины слёзки!..

Прибежавшая нянька увела её в детскую. Бывшие любовники чувствовали неловкость.

- Может, и не надо было скрывать? - повздыхал Берладник.

- Вот ещё, придумал! Завтра ты уедешь - поминай как звали! Ну, а мне расхлёбывать?

Он опять подошёл к голубушке, вновь поцеловал и спросил:

- Завтра, говоришь? Эта ночка - наша? Женщина ответила:

- Чёртушка такой… Наша, наша, само собою…

Но уйти в одрину им не удалось: за окном послышался конский топот, и в ворота дома начали дубасить: «Открывать! Немедля! И не сметь бежать! Все пути отрезаны!» Это был люди Олексы Прокудьича. Видимо, торговец, что узнал Берладника, сообщил властям, а в Звенигороде ведали, у кого искать пропащего князя, если он объявится…

Как ни умоляла Людмилка схорониться в подпол или попытаться уйти огородами, тот не уступил. На его лице, повторявшем дочкино, появилась хищная, упрямая мина: «Не тревожься, душенька. Я ещё вернусь. Мне Прокудьич причинять вред не станет», - и безропотно вышел за ворота.

Во дворце наместника галицкий боярин с нетерпением ожидал сына Ростислава. И когда его привели, принял холодно, но без злобы. Обратился вежливо:

- Здравия желаю, Иване. Ну, какими судьбами? Прежний друг уселся напротив:

- Ехал мимо - вот и завернул.

- А куда путь держал, если не секрет?

- Далеко, отсюда не видно.

Наглый тон царапнул Олексу. Он сказал с нажимом:

- Не дерзи, сделай одолжение. Тут командую я. Захочу - закую в колодки и отправлю в Галич.

- А посмеешь?

- Коли надо - глазом не моргну.

- Верю, верю. Так и быть, оставим препирательства. Предлагаю уговориться: я тебе излагаю всё, как есть, ну а ты не станешь чинить препятствий и отпустишь меня подобру-поздорову. Ладно?

- Коли не увижу, что ты опасен.

- Если так - заковывай сразу.

- Ох, каков петух! Будет, не ершись. Слушаю тебя.

И Берладник рассказал без утайки: про намерение Изяслава сколотить союз против Долгорукого, про замужество Евдокии и про миссию его в Венгрию.

- Против Долгорукого, говоришь? - произнёс задумчиво княжеский наместник. - Но не против Владимирки?

- Ишь, чего захотел! Ты мои намеренья знаешь.

- Да, спросил по-глупому. У тебя с Владимиркой счёты старые… Но за откровенность спасибо.

- Кушай на здоровье.

Несколько мгновений каждый из двоих думал про своё. Наконец Иван оборвал молчание:

- Значит, я свободен?

- Погоди, не спеши. Ночь тебе придётся провести в яме. Я ведь присягнул галицкому князю и, понятное дело, отпускать его недругов не имею права. Утром, как пойдёшь ко мне вроде для допроса, двинешь караульного по лбу (да не зашиби его насмерть) и сигай через частокол. Там увидишь приготовленного коня… Это всё, что могу сделать для тебя.

У Берладника отлегло от сердца:

- Я не сомневался, Олексе.

- Полно, полно, ступай. - Он взмахнул платком, а потом добавил: - Лучше б ты уехал в Берлад, право слово… - И совсем напоследок сообщил: - А насчёт моей жены будто в воду глядел: ждёт уже шестого дитятю…

Ростиславов сын рассмеялся:

- Ты, Прокудьич, скоро переплюнешь Гюргея!

- Не, его обогнать в этой части сложно…