Пушкин

Не могло оставаться все по-прежнему. А все оставалось как было. По-прежнему. Появились быстрые люди- У сухопутного адмирала завелся быстрый племянник. Знаменитый дядя, который о нем заботился, докучал ему. Он был не согласен со своим званием: второй. "Дядя второй, - говорил он, - а не я". Взяв со стола карту, Александр Ардалионович другую сунул Пушкину. Пушкин играть сегодня не хотел. Шишков смотрел на него во все глаза, держа наготове карту. И звонким голосом, достав из обшлага два портрета и бросив их на стол, Шишков второй сказал: - Дядю на дядю. Все притихли. Александр смотрел на Шишкова второго во все глаза. Дядя Василий Львович против адмирала Шишкова! Давно ли - одни дядею клялись, другие дядю кляли. А сегодня - дядю на дядю. Оба врага стали смешны враждою. Не слишком ли? Он бросил карты. Дядя Василий Львович был точно смешон, да этот смех ему не нравился. Смех был нехорош. Смеялись. Когда появлялся Шишков второй - все должно было кончаться либо смехом, либо выстрелом. Каверин смешал карты. И Василья Львовича и адмирала. - Отчаянный, - сказал он. А отчаянный уже читал эпиграмму. Недаром он был в новой форме и прискакал на последние. Эпиграмма была коротка. Видно было, что он читал все пушкинские. Все и впрямь скажут, что это его, Пушкина, эпиграмма.

Свобод хотели вы, свободы вам даны: Из узких сделаны широкие штаны.

Прочел спокойно, ровно. И, полюбовавшись гусарами в широких штанах, прижав руку к груди, когда смотрел на Пушкина, бросив непременную, но надоевшую трубку, шаркнул стройными ногами в широких штанах и умчался.

27

Он чувствовал каждый день одно и то же, что будет весь день бродить, не доходя до китайской хижины, а иногда и минуя ее наискось по малому переходу. Однажды он вдруг услышал там голос Катерины Андреевны, она говорила с детьми. "Дет?нки мои", - услышал и замер. Когда она говорила по-французски, ему показалось, что опять в китайской хижине кесарь, и он постоял неподвижно, без дыхания, задохнувшись, пока не услышал важный, нежный голос Нелединского, и сразу тихо засмеялся. А с детьми, с малым Андреем, она всегда говорила по-русски. И так, здесь постояв, послушав это чуть певучее объяснение с детьми - дет?нками, - его обезоруживали всегда ее грамматические ошибки, чего Кошанский уж, верно, боялся как черт ладана, - так, простояв здесь третий день, третий раз послушав, как диво, эту ее речь, он вдруг сказал вслух, догадавшись внезапно, разом: - Ага! Он вдруг понял, что всю историю русскую, от времени Владимира Красного Солнышка, он узнал точно здесь, у Карамзиных, да только не от него, а от нее, от Катерины Андреевны. Она была по отцу Вяземская, княжна, с головы до ног княжна, а говорила детям певуче: дет?нки мои. Ведь так, почти так, только Арина говорить умела. Аминь! Аминь! Рассыпься! И надо же было ему встретиться с нею! Здесь, возле лицея, в двух шагах, в этой китайской хижине, в небывалой Китайской Деревне. Все чаще страсть находила, нападала на него. Он по-настоящему задыхался; переводя дух, пыхтя, как