Золотой век

— С радостью бы, с восторгом… Да не гожусь я, ваше сиятельство.

— Не годишься!.. Как? Чем, помилуй Бога?

— Нездоров я, — с тяжелым вздохом ответил Серебряков.

— Болен, чем? Ишь, неженка!.. Солдат не должен хворать… Стройся! Во фронт! Раз, два! На приступ! — остановившись, крикнул герой Суворов, жестикулируя.

Народ, проходивший по той улице, остановился и окружил Суворова и Серебрякова; некоторые узнали героя и выказывали ему своё почтение, другие же помирали со смеху, смотря на тщедушную фигуру Суворова, кричавшего и размахивавшего руками.

Для их большого удовольствия гениальный полководец закричал по-петушиному и запрыгал.

Кто не знал Суворова, принял его за подгулявшего служивого.

— Ну, и служивый, вот уважил, не отличишь — человек кричит или петух.

— Хмель в голове, вот и потешается.

— Не похож, кажись, на хмельного.

— Неужели трезвый станет кричать!

— Известно, пьяненький, вот и блажит.

Так говорили в народе, который окружил героя Суворова.

Этот говор дошел и до слуха Серебрякова; он возмутился и сказал толпе:

— Опомнитесь, что вы говорите… Разве вы не знаете, кто это?

— И то, господин офицер, не знаем.

— Это граф Александр Васильевич Суворов…

При названии этого дорогого имени головы обнажились, и народ низкими поклонами приветствовал гениального полководца, военная слава которого и в то время гремела не только в нашем отечестве, но и в других странах.

Народное приветствие тронуло старого полководца.

— Спасибо, спасибо, помилуй Бог! Не заслужил сего вашего уважения… Спасибо!

— Как не заслужил, батюшка, ваше сиятельство, ты не раз за нас свою кровь проливал.

— Спаси тебя Бог…

— Дай тебе Бог многие лета.

— Мы за тебя Бога молим…

— Пошли тебе Бог крепость и силу на врага-супостата.

— Большое, до земли спасибо, православные, солдатская любовь и ваше воодушевление и подкрепляли меня во время брани… Служил я матушке-царице и вам, землячки мои любезные, служить буду до гробовой доски верой и правдой, по-солдатски, помилуй Бог!

Скоро к славе Суворова присоединилась еще большая… это взятие неприступной крепости Измаила.

Рапорт о взятии Измаила Суворов послал к князю Потемкину, главнокомандующему нашей армией при Дунае, такого лаконического содержания: «Российские знамена на стенах Измаила».

Трофеями славного подвига русских воинов под Измаилом было: 200 орудий, 300 знамен, 10 000 пленных турок; множество разного товара и военного запаса.

Под Измаилом было убито более 15 000 турок, а наших воинов убитых и раненых было около 10 000 человек.

Князь Потемкин пожелал видеть славного победителя Измаила и приказал устроить ему пышную встречу.

Потемкин в то время находился в Яссах. Свидание двух полководцев произошло в конце декабря 1790 года.

По словам очевидца, въезд в Яссы героя Суворова был такой:

«Его ждали с приличной его званию и летам рессорной каретой, а он прибыл на паре фурлетских, и притом ночью, в рогожной якобы поповской долгуше. Упряжь была в шорах, но веревочная. На запятках сидел в польском жупане престарелый инвалид, на козлах — кучер в широкополой молдаванской шляпе и в овчинном до пят балахоне».

На лестнице своего дворца встретил светлейший князь Потемкин победителя Измаила.

Обнимая и целуя Суворова, Потемкин проговорил такие слова:

— Скажите, граф Александр Васильевич, чем мне наградить вас?

— Я не купец, ваша светлость, и приехал не торговаться с вами, помилуй Бог! — вспыхнув от волнения и досады, ответил старый вождь и резко добавил:

— Кроме Бога и матушки-царицы, наградить меня никто не может…

Потемкин изменился в лице и в гневе на резкие и справедливые слова Суворова закусил себе губу.

С того раза Потемкин смотрел на Суворова как на своего недруга.

Серебряков, вернувшись в Крым в свой домик, стал по-прежнему гулять по морскому берегу и работать в своем саду, разводя в нем виноград.

Серебряков стал мало-помалу поправляться от болезни… Благодатный климат Крыма, тщательный уход любящей жены, а также строгое исполнение предписаний врача — все это благотворно подействовало на его болезнь; хоть совсем он и не выздоровел, но чувствовал себя настолько крепким и здоровым, что стал думать о своей службе.

«Довольно нежничать; хорошего мало быть лежебокой; пора и за службу приниматься. Даром жалованье получать не честно. Теперь здоровье мое поправилось; надо собираться в полк», — так думал Серебряков и стал не спеша готовиться к отъезду на службу.

XLIV

«Великолепного князя Тавриды» не стало, он умер среди степей Молдавии 5-го октября 1791 года. Его везли больным из Ясс в Россию, на дороге и застала смерть светлейшего князя Григория Александровича Потемкина. Карета с умирающим князем ехала медленно, он стонал и метался от удушья.

Густой туман закрывал обширные степи; кругом было полное безмолвие. Сопровождавшая Потемкина свита и доктора безмолвствовали из опасения потревожить умирающего.

— Остановитесь, я задыхаюсь, — слабым голосом проговорил умирающий князь. — Минуты моей жизни сочтены… Дайте мне умереть на воле…

На поле, близ проезжей дороги, под деревом, одиноко стоявшим, постелили ковер, а на него белый плащ и положили Григория Александровича.

Среди безмолвия степей умирал великий человек; сопровождавшие его доктора предложили ему успокоительного. Князь отказался от лекарства. Угасающий взор его устремлен был на небо, побелевшие губы шептали предсмертную молитву.

— Дайте мне образ Спасителя…

Племянница князя Потемкина, графиня Браницкая, едва сдерживая рыдание, поднесла к умирающему св. икону Спасителя; с этой иконой князь никогда не расставался; он хотел перекреститься, но рука ему не повиновалась…

— Боже, в руце Твои предаю дух мой.

Умирающий приложился к образу и стал дышать реже, реже…

Прошло несколько минут, и все было кончено.

Благоговейная тишина полей прерывалась рыданием.

После молитвы все, преклоняя колена, целовали похолодевшую руку умершего князя и орошали ее своими горячими слезами.

Потом положили его безжизненное тело в карету и повезли обратно в Яссы [19].

А по прошествии с небольшим пяти лет со смерти кн. Потемкина, то есть в 1796 г., 5-го ноября по всему Петербургу разнеслось печальное известие, что и императрицу Екатерину Алексеевну постиг великий недуг.

Это известие произвело сильный переполох и застало многих екатеринбургских вельмож врасплох; бросились в Зимний дворец, где умирала великая монархиня, возвеличившая Россию.

В роковой день, 5-го ноября, государыня проснулась, по обыкновению, в 6 часов утра и выпила две чашки крепкого кофе, который сама приготовила.

— Как изволила почивать, матушка-государыня? — спросила у императрицы ее приближенная камер-юнгфера Марья Савишна Перекусихина.

— Ах, Марья Савишна, я так хорошо спала, так хорошо; давно не имела такого приятного и покойного сна, — ответила императрица своей любимице.

— И вид у тебя, царица-матушка, такой свежий да бодрый.

— Смотри, не сглазь, Марья Савишна, — улыбнулась императрица.

В десятом часу в кабинет государыни вошел ее камердинер Зотов и доложил о приходе генерала Терского с делами.

— Пусть немного подождет, — проговорила императрица и пошла в небольшую комнатку, находившуюся рядом с ее опочивальней.

Прошло несколько минут, императрица все не возвращалась в свой кабинет.

Прошло еще несколько времени, государыни все не было; стали беспокоиться, особенно же Зотов.

Наконец Зотову удалось убедить Марью Савишну, и она решилась заглянуть в комнатку, отворив немного дверь.

Дверь не отворялась, как будто ее что задерживало; после некоторого усилия дверь наконец отворилась.

Зотов и Перекусихина с ужасом увидали императрицу, распростертую на стуле, причем ее ноги упирались в дверь.