Последние хозяева кремля. «За кремлевскими кулисами»

К тому же отказ партии признать свою коллективную ответственность за кровавое прошлое и катастрофическое настоящее оставлял мало надежд на развитие демократии. Партия по-прежнему претендовала на монополию власти. Она отказывалась признать, что специально созданная и приспособленная для захвата власти, она оказалась совершенно не способной управлять. Несмотря на утверждения о том, что только партия полностью владеет марксистской „наукой” о переустройстве общества, годы ее правления убедительно свидетельствовали — править она способна только с помощью террора. Без него она как слепой без поводыря.

И тем не менее, с самого начала осуществления своей „революции сверху” Горбачев упрямо взывает к партии, на нее опирается, превозносит как единственную и даже революционную силу, способную вывести страну из тупика, партию, заведшую страну в тупик. Или он и в самом деле уверен, что тот, кто завел в тупик, знает, как из него выйти? Однако на четвертом году перестройки он сам с трибуны конференции во всеуслышание заявляет: „Экономика в тупике”.

Казалось бы, вывод ясен. Но выступивший после него тогдашний глава латвийской компартии Борис Пуго доказывает, что в стране нет другой силы, кроме партии, способной принять на себя полную ответственность за курс перестройки. И у большинства не нашлось смелости признать, что экономические реформы не удались потому, что не были проведены политические реформы, чему препятствует их партия. Большинство, несмотря на различия во мнениях, по-прежнему оставалось правоверными коммунистами, заботившимися кто в большей, кто в меньшей степени прежде всего не об интересах страны, а о сохранении власти своей партии. В их сознании интересы страны по-прежнему отождествлялись с интересами партии. Они еще не пришли к тому, что их надо разделить. А мысль о том, что интересы партии могут и вовсе не отвечать интересам народа, была от них так же далека, как и то „светлое будущее”, в которое они не так давно обещали привести страну.

Можно предположить такой вариант: решивший провести реформы, Горбачев поначалу мог действительно не знать, на кого опереться. Но ко времени проведения конференции ситуация стала иной. Сама жизнь подсказывала выход. Повсюду возникали неформальные организации, народные фронты. И тут стало очевидным, что как и в случае с гласностью, которая, по его мнению, должна была быть дозированной, генсек хотел бы, чтобы и демократизация была дозированной. По-видимому, Горбачев рассчитывал, что неформальные организации и народные фронты ограничатся оказанием содействия осуществлению перестройки и

борьбой с теми, кто противостоит ей. Короче говоря, будут служить его целям, оставаясь ручными, послушными его воле и указаниям. Но и в этом он ошибся. Хотя он всячески подчеркивал, что опирается на „ новое мышление”, его собственное мышление оставалось старым, исходил он из своего предшествующего комсомольского и партийного опыта, убеждающего его в том, что доведенное, как казалось, до полного послушания за годы советской власти население не проявит инициативы ни в чем, что не предписано сверху. Он не учел, как и все марксисты, тот самый человеческий фактор, о котором писал, но глубинной сути которого не понял. Оказалось, что даже тотальное подавление инициативы и свободного мышления полностью ни стремления к инициативе, ни свободного мышления подавить не смогло. Поэтому и возникшие неформальные организации сразу же вышли из-под контроля.

Пример подала Прибалтика, которой, по замыслу Горбачева, отводилась роль испытательного полигона. Он не имел ничего против, если прибалты, еще не утратившие полностью умения трудиться, уровень жизни которых был выше, чем в остальных республиках, получат дополнительные возможности для развития экономики, показывая тем самым пример остальным. Но местная, хорошо образованная интеллигенция, сохранявшая связи с западной культурой, приняв условия Горбачева, пошла дальше. Она выдвинула свою программу подлинной перестройки,, охватывающей не только экономику, но и политическую жизнь. Прежде чем принять участие в программе перестройки Советского Союза, прибалты пожелали выяснить, а должны ли они быть частью Советского Союза? Они поставили вопрос законности присоединения независимых государств Эстонии, Латвии и Литвы к советскому государству. Это открывало ящик Пандоры. Если демократия когда-нибудь победит в Советском Союзе, то первопроходцами на пути к ней следует назвать прибалтов.

Эстонцы первыми восстанавливают свой национальный флаг. Их примеру следуют Латвия и Литва. В феврале 88-го года возникает эстонский Народный фронт. Стремление эстонцев к независимости находит полную поддержку у националистически настроенного руководства республики: первого секретаря ЦК компартии В. Вальяса, председателя Верховного Совета А. Рюютеля и председателя Совета Министров И. То-оме. В Эстонии создается ситуация, схожая с той, что существовала в Венгрии в 1956-м и в Чехословакии в 1968 году. Это Горбачева не устраивало. Партконференция еще раз это подтвердила. Хотя генсек выдвинул проект реорганизации Верховного Совета, он не сказал ничего нового по вопросу взаимоотношений между республиками и никак не отреагировал на то, что в некоторых из них, по сути, дела, шла самая настоящая

война, в которой к тому времени число убитых уже превысило 200, раненых 2000, а беженцы исчислялись многими тысячами. Он опять говорил о взаимных интересах республик Союза, полностью оставив без внимания желание некоторых из них выйти из состава Союза.

— Пусть они решают сами. Захотят отделиться, пускай отделяются, — предложил Ельцин.

Съехавшиеся в Москву делегаты партконференции должны были определить дальнейшие пути, как ж;елал Горбачев, „обновления социализма” и „начавшей пробуксовывать”, по его словам, „перестройки”, но как показывали проведенные накануне конференции опросы общественного мнения, число тех, кто считал перестройку необходимой, снизилось. Это явилось отражением настроения населения, жизненный уровень которого не только не улучшился, а наоборот, ухудшился. По-видимому, привыкшие к тому, что их беспрерывно обманывают, люди поначалу не поверили рассказам об ужасающем положении экономики и, зная, что в стране все решается приказом сверху, рассчитывали, что после того, как приказ исправить положение последует, все станет на свои места.

— Создалось настроение повышенных надежд, — рассказывал осенью 1989 года главный редактор газеты „Аргументы и факты” Вячеслав Старков, с которым мы сидели в его крохотном кабинете на Малой Бронной. — И это привело к опасной ситуации.

Такая же ситуация существовала и за год до нашей беседы. Когда перед открытием конференции журналисты брали интервью у рядовых граждан, некоторые отвечали, что ждут от нее „больше демократии, больше гласности и больше продуктов на полках магазинов”. При всей важности и демократии, и гласности, мерилом их успеха для рядового гражданина служат полки магазинов. Есть на них продукты — значит, работает и демократизация и гласность. Нет — значит, от слов все еще никак не перешли к делу. Виновного в этом конференция нашла в лице бюрократии.

”Кто же этот невидимый бюрократ? — вопрошали делегаты. — Все мы знаем о нем, но никто его никогда не видел”. При этом забывали, чпго это была выпестованная партией бюрократия, что состояла-то она в своем подавляющем большинстве из членов партии. Она, эта „невидимая” бюрократия, проникла во все поры, опутала своей паутиной всю страну. Высвечивая провалы прошлого, гласность умалчивала о тех, кто продолжал находиться у власти и потому нес ответственность.Первый секретарь обкома Коми АССР Владимир Мельников к изумлению делегатов назвал некоторых. Прозвучали имена Громыко, Соломенцева и других. „Они должны ответить за все, и ответить лично”, — потребовал делегат. Его поддержал Борис Ельцин: „Члены Политбюро... должны ответить, почему партия и государство оказались в таком состоянии?”

Тех, на кого указывал Мельников и намекал Ельцин, удалить было легко. Но что делать с огромной армией бюрократов? Куда деть всю эту многомиллионную армию чиновников, приросших к своим местам и ничего не умеющим делать и большинство которых и не желает ничего иного делать? На конференции раздавались требования об изгнании их из партии и о принятии против них более жестких мер. Но каких? Расстрелять, как поступал с невыполнявшими его приказы Сталин, или проводить бесконечные чистки, как Хрущев и Брежнев, перемещая с одного мес_#та на другое одних и тех же лиц? Горбачев решительно воспротивился использованию, как он сказал, „старых методов”, в результате применения которых „общество оказалось в таком состоянии”.