Столетняя война (ЛП)

— Прилив потащит судно вверх по рукаву, — хмуро сказал Виллеруа, — а потом нас снова понесет вниз. Вот и будем болтаться: туда-сюда, вверх-вниз, пока Господь или святой Николай не пошлет нам ветер.

Прилив, как и предсказывал капитан, поднял корабль вверх по Ла-Маншу, после чего их снова стало сносить вниз. Томас, Робби и двое ратников мессира Гийома по очереди спускались в наполненный камнями трюм и вычерпывали ведрами воду.

— Конечно, у моей посудины течь, — спокойно ответил Виллеруа встревоженному Мордехаю, — самое обычное дело. Она бы протекала, как сито, если бы я не смолил ее каждые несколько месяцев. Затыкай щели мхом и молись святому Николаю, — вот единственный способ не пойти на дно.

Ночь была черна, и на берегу, в сыром тумане, поблескивало лишь несколько огоньков. Волны лениво плескались о корабельный борт, а бесполезный парус обвис. Некоторое время неподалеку дрейфовала рыбачья лодка с зажженным фонарем на палубе, и Томас прислушивался к тихому, монотонному пению рыбаков. Потом они вытащили сеть, взялись за весла и удалились на восток.

— Скоро подует западный ветер, — прогудел Виллеруа. — Он всегда приходит с запада, с затерянных земель.

— Затерянные земли? Это где? — спросил Томас.

— Вон там, — сказал капитан, указав на запад. — Если очень-очень долго плыть туда, то в конце концов увидишь гору выше неба. Ту самую, в которой спит со своими рыцарями король Артур. — Он перекрестился. — А на вершинах утесов под горой можно увидеть души утонувших моряков, которые призывают своих жен. Там холодно, всегда холодно и все окутано туманом.

— Мой отец как-то раз видел эти земли, — вставила Иветта.

— Это он так говорил, — уточнил Виллеруа, — но твой папаша был пьяница, каких мало.

— Он говорил, что в том море полно рыбы, — продолжила Иветта, не обратив на слова мужа ни малейшего внимания, — а деревья очень маленькие.

— Он хлестал сидр, — сказал капитан. — Вливал его в глотку бочками, но посудину под парусом водил отменно. Хоть пьяный, хоть трезвый, он был моряком!

Томас не отрывал взгляда от сгустившейся на западе тьмы, представляя себе путешествие в заповедный край, где, укрытые туманом, спят король Артур и его рыцари и откуда души утопленников призывают своих потерянных возлюбленных.

— Пора вычерпывать воду, — сказал ему Виллеруа, и Томас направился вниз, в трюм, где работал до тех пор, пока руки у него не заболели от усталости. Тогда он прошел на нос и заснул там в гнездышке из овчин. Виллеруа говорил, что специально держит их, поскольку на море холоднее, чем на суше, а если уж тонуть, то лучше в тепле.

На востоке забрезжил рассвет, медленно расползавшийся серым пятном. Рулевое весло скрипело в своих веревках, ибо по причине полного безветрия им никто не рулил. Нормандское побережье все еще было на виду: серо-зеленая полоска суши, разрезавшая море к югу. Когда как следует рассвело, Томас разглядел три корабля, идущих от побережья на веслах. Они двигались вверх по каналу, пока не обогнули с востока «Пятидесятницу». Хуктон предположил, что это рыбаки, и заявил, что корабль Виллеруа тоже мог бы воспользоваться веслами, а не дрейфовать, отдавшись на волю изнуряющему штилю. Однако хотя на палубе болталась пара длинных весел, но Иветта сказала, что они полезны только в порту.

— Наша «Пятидесятница» слишком тяжела, чтобы можно было грести долго, — сказала она, — особенно когда судно полно под завязку.

— Но ведь пассажиров не так уж много!

— Мы везем груз, — пояснила Иветта. Ее муж спал в кормовой каюте, и его могучий храп раскатывался по всему кораблю. — Мы плаваем вверх и вниз вдоль побережья, с шерстью и вином, бронзой и железом, строительными камнями и шкурами.

— И тебе нравится такая жизнь?

— Не то слово! — Она улыбнулась, и эта улыбка придала ее детской мордашке очарование. — Моя мать, — продолжила девушка, — она хотела отдать меня в услужение епископу. Уборка и стирка, стряпня и уборка, пока руки у тебя не оторвутся от работы, но Пьер сказал, что если я поселюсь с ним на корабле, то буду жить свободно, как птичка. Вот так мы с ним и живем.

— И вы управляетесь на судне?

«Пятидесятница» казалась слишком большим кораблем для команды из двух человек, пусть даже один из них и был великаном.

— Никто другой не согласится плавать с нами, — пояснила Иветта. — Дурная примета — женщина на корабле. Мой отец всегда так говорил.

— Он был рыбаком?

— И хорошим рыбаком, — ответила морячка, — но все равно утонул. Угодил на скалы в Каскетах, в дурную ночь. Но он правда видел затерянные земли.

— Я тебе верю.

— Он заплывал дальше всех — и на север, и на запад. Туда, куда никто, кроме него, не смел даже соваться. Отец говорил, что рыбы на севере лови — не хочу! Рассказывал, что там можно ходить по поверхности воды, настолько море плотное от рыбы. А однажды он пробился сквозь туман и увидел затерянные земли. Увидел тамошние деревья — они низенькие, как кусты, — и души утопленников на скалах. Темные, словно их опалило адское пламя. Отец испугался, повернул и уплыл обратно, потребовалось два месяца, чтобы попасть туда, и еще полтора, чтобы вернуться домой, и вся его рыба за это время протухла, потому что он не выходил на берег и не закоптил ее.

— Я тебе верю, — повторил Томас, хотя и не совсем искренне.

— И вот что я думаю, — сказала Иветта. — Мы с Пьером плаваем вместе и ежели утонем, то тоже вместе. А значит, и в затерянные земли отправимся на пару, и моему мужу не придется сидеть на утесах и звать меня.

Произнеся все это совершенно обыденным тоном, она отправилась готовить завтрак для капитана, чей храп только что прекратился.

Появившийся из носовой каюты мессир Гийом прищурился от зимнего света и, подойдя к корме, помочился через планшир в воду. При этом он смотрел на три судна, которые выгребли на веслах из реки и теперь находились примерно в миле к востоку от «Пятидесятницы».

— Значит, ты видел брата Гермейна? — спросил он Томаса.

— Лучше бы не видел.

— Он ученый, — продолжал д'Эвек, натягивая плотно облегающие штаны и завязывая узлом пояс, — а это значит, что у него нет куража. Да ему и не надо. Он умный, заметь, очень умный, но он никогда не был на нашей стороне, Томас.

— А я думал, что он твой друг.

— Когда я был в силе и при деньгах, друзей у меня было хоть пруд пруди, однако брат Гермейн никогда не принадлежал к их числу. Он всегда был верным сыном церкви, и мне вообще не следовало вас знакомить.

— Почему?

— Когда Гермейн узнал, что ты Вексий, он передал наш разговор епископу, епископ рассказал архиепископу, тот — кардиналу, ну а кардинал сообщил тому, кто его подкармливает. Неожиданно церковь заинтересовалась Вексиями и особенно тем, что твоя семья когда-то владела Граалем. Заметь, именно тогда вновь объявился Ги Вексий, и к нему проявила внимание инквизиция. — Он помолчал, устремив взгляд на горизонт, потом перекрестился. — Твой де Тайллебур наверняка инквизитор. Голову даю на отсечение. Он доминиканец, а в инквизиции по большей части как раз и служат псы Господни. — Он обратил на Томаса уцелевший глаз. — Кстати, а почему их так прозвали?

— Это шутка, — пояснил Томас, — по-латыни «Domini canis», если в два слова, значит «Господни псы».

— По-моему, совсем не смешно, — хмуро сказал мессир Гийом. — Если ты попадешься одному из этих ублюдков, то живо узнаешь, что такое раскаленные докрасна щипцы и истошные вопли. Правда, я слышал, что они сцапали Ги Вексия. Если так, то, надеюсь, ему довелось хлебнуть лиха.

— Значит, Ги Вексий в заточении? — удивился Томас, слышавший от брата Гермейна, что его кузен примирился с церковью.

— Вроде бы. Я слышал, что он якобы распевал псалмы на дыбе инквизиции. И уж наверняка напел им и про то, что твой отец обладал Граалем, и про то, как сам плавал в Хук-тон, чтобы отыскать его, и как он потерпел неудачу. А значит, их не могли не заинтересовать Хуктон и все, кто туда наведывался. А кто туда наведывался? Правильно, я. Думаю, именно по этой причине Кутансу и велели найти меня, взять под стражу и доставить в Париж. А сами они тем временем послали людей в Англию — выяснить, что там да как.