Александр Благословенный

Военные почти всё своё время теряют исключительно на парадах. Во всём прочем решительно нет никакого строго определённого плана. Сегодня приказывают то, что через месяц будет уже отменено. Доводов никаких не допускается, разве уж тогда, когда всё зло совершилось. Наконец, чтоб сказать одним словом, благосостояние государства не играет никакой роли в управлении делами: существует только неограниченная власть, которая всё творит шиворот-навыворот. Невозможно перечислить все те безрассудства, которые совершились здесь; прибавьте к этому строгость, лишённую малейшей справедливости, немалую долю пристрастия и полнейшую неопытность в делах. Выбор исполнителей основан на фаворитизме; заслуги здесь ни при чём. Одним словом, моя несчастная родина находится в положении, не поддающемся описанию. Хлебопашец обижен, торговля стеснена, свобода и личное благосостояние уничтожены. Вот картина современной России, и судите по ней, насколько должно страдать моё сердце. Я сам, обязанный подчиняться всем мелочам военной службы, теряю всё своё время на выполнение обязанностей унтер-офицера, решительно не имея никакой возможности отдаться своим научным занятиям, составлявшим моё любимое времяпрепровождение; я сделался теперь самым несчастным человеком.

Вам известны мои мысли, клонившиеся к тому, чтобы покинуть свою родину. В настоящее время я не предвижу ни малейшей возможности к приведению их в исполнение, и затем несчастное положение моего отечества заставляет меня придать своим мыслям иное направление. Мне думалось, что если когда-либо придёт и мой черёд царствовать, то вместо добровольного изгнания себя я сделаю несравненно лучше, посвятив себя задаче даровать стране свободу и тем не допустить её сделаться в будущем игрушкою в руках каких-либо безумцев. Это заставило меня передумать о многом, и мне кажется, что это было бы лучшим образцом революции, так как она была бы произведена законной властью, которая перестала бы существовать, как только конституция была бы закончена и нация избрала бы своих представителей. Вот в чём заключается моя мысль.

Я поделился ею с людьми просвещёнными, со своей стороны много думавшими об этом. Всего-навсего нас только четверо, а именно: Новосильцев, граф Строганов, молодой князь Чарторижский, мой адъютант, выдающийся молодой человек, и я.

Мы намереваемся в течение настоящего царствования поручить перевести на русский язык столько полезных книг, как это только окажется возможным, но выходить в печати будут только те из них, печатание которых окажется возможным, а остальные мы прибережём для будущего; таким образом, по мере возможности положим начало распространению знания и просвещения умов. Но когда придёт мой черёд, тогда нужно будет стараться, само собою разумеется, постепенно образовать народное представительство, которое, должным образом руководимое, составило бы свободную конституцию, после чего моя власть совершенно прекратилась бы и я, если Провидение покровительствовало бы нашей работе, удалился бы куда-либо и жил бы счастливый и довольный, видя процветание своей родины и наслаждаясь им. Вот каковы мои мысли, мой дорогой друг. Теперь мы посылаем к вам г. Новосильцева, чтобы получить ваше одобрение относительно всего вышесказанного и просить ваших указаний. Л как бы я был счастлив, если б явилась возможность иметь вас тогда подле себя! Сколько пользы могли бы вы принести нам — но это мечта, которой я даже не смею предаваться. Мы будем даже достаточно счастливы и тем, если вы не откажетесь передать нам ваши советы через Новосильцева, который в свою очередь может сообщить вам множество сведений на словах. Это отличный молодой человек, и притом очень образованный и особенно хорошо знающий своё отечество; я поручаю его вашему вниманию, мой дорогой друг.

Ему поручено с нашей стороны об очень многом расспросить вас, в особенности о роде того образования, который вы считаете наиболее удобным для прививки и его дальнейшего распространения и которое притом просветило бы умы в кратчайший промежуток времени. Вопрос этот имеет громадное значение, и без разрешения его немыслимо приступить к делу. В настоящее время мы очень заняты устройством перевода на русский язык возможно большего количества полезных книг, но предприятие наше не может подвигаться так быстро, как это было бы желательно; всего труднее подыскать людей, способных исполнить эти переводы. Я надеюсь, дорогой друг, что вы одобрите наши предложения и поможете нам вашими советами, которые будут нам крайне полезны. Я представляю Новосильцеву сообщить вам много других подробностей на словах. Дай только Бог, чтобы мы когда-либо могли достигнуть нашей цели — даровать России свободу и сохранить её от поползновений деспотизма и тирании. Вот моё единственное желание, и я охотно посвящу все свои труды и всю свою жизнь этой цели, столь дорогой для меня.

Прощайте, мой дорогой и истинный друг; если бы мне пришлось вновь увидеть вас, я был бы наверху блаженства. А пока верьте самой чистосердечной привязанности и преданности, которыми одушевлён и в отношении к вам ваш верный друг» [49].

С какой бы стороны мы ни подходили к этому письму, как бы его ни оценивали, несомненно, что оно искренне, хотя и наивно. Оно позволяет судить об Александре той поры, о его взглядах и мировоззрении.

Реальная действительность не вписывалась в его представления, зачастую оказывалась диаметрально противоположной. Двадцатилетний мечтатель, филантроп и фантазёр, он постоянно сталкивался с деспотизмом самого худшего толка, с мелочной регламентацией, со слепым следованием ненужным, вредным и глупым приказам, с жестокостью и самодурством. Всё это рождало в нём внутренний протест, будило желание изменить существующие порядки и формы управления страной.

Формально Александр был первым петербургским военным губернатором, членом Государственного совета и Сената, шефом лейб-гвардии Семёновского полка, инспектором кавалерии и пехоты в Санкт-Петербургской и Финляндской дивизиях, а с 1 января 1798 года ещё и председателем военного департамента Сената. Однако, несмотря на такое обилие должностей, большую часть времени ему приходилось выполнять унтер-офицерские обязанности, составлявшие при Павле главное содержание военной службы. В этой-то части — шагистике, экзерциции, фрунте и прочих парадно-строевых премудростях — не было лучшего специалиста, чем несравненный Алексей Андреевич Аракчеев, к чьей помощи Александр постоянно прибегал и всегда получал необходимые консультации и советы.

Постепенно уважение, которое Александр испытывал к Аракчееву, перешло в дружбу, а затем и в слепое преклонение, загадочную для многих восторженность. Окружающие не понимали, что может быть общего у блестяще образованного, утончённого наследника престола с человеком, ненавидевшим многое из того, чему поклонялся Александр. Во всяком случае, трудно объяснить, как в одном человеке уживалось чувство любви к таким разным людям, как Лагарп и Аракчеев. Видимо, всё дело в том, что сам Александр вмещал в своей душе и в своём уме обе эти ипостаси. Как философ, на троне он был неразрывен с мудрецом и республиканцем Лагарпом, как будущий глава империи, где процветало рабство, а казарма стала главным государственным институтом, ему необычайно близок был надсмотрщик и капрал Аракчеев.

Однако последний был не только пугалом и бюрократом. Близко знавшие его люди отмечали широту познаний Аракчеева в военной истории, математике, артиллерии, его прямодушие, высокое чувство собственного достоинства, равнодушие к чинам и наградам, бескорыстие и скрупулёзную честность в денежных делах, что было редким и счастливым исключением в то время.

Так как Аракчеев определит на многие годы тенденции развития государства, экономики, армии и станет почти символом российской действительности, обретя невиданную власть и сделавшись «вторым я» императора Александра, имеет смысл обратить внимание на этого человека — могущественного, умного, жёсткого, беспощадного к себе и окружающим, не знающего преград в своей целеустремлённости. Можно сказать, что он неуклонно руководствовался одним из основополагающих принципов Екатерины II: «Препятствия существуют только для того, чтобы преодолевать их».