Повесть о партизане Громове

— Спасибо!.. Спасибо за сочувствие!

Все выпили. Выпил и Игнат Владимирович. Только Матрёна Якимовна отставила самогонку в сторону, потом, взглянув на Громова, сказала:

— И со мной выпейте, Евдоким Семеныч.

— Вы опоздали. Я уже опорожнил.

Матрёна Якимовна наполнила рюмку Игната Владимировича, игриво проговорила:

— А вы уважьте меня, бедную вдову, свет Евдоким Семёнович. Я только с вами хочу выпить. С вами, и ни с кем больше.

Громов, нехотя подчинился её просьбе.

Вскоре провозгласили тост за здоровье хозяина и хозяйки, затем за здоровье гостей, и за столом поплыл хмельной говор.

— Какая-то сумятица в жизни пошла. Не поймёшь, что к чему…

— А всё потому, что мужичья власть. Свобо-о-да!

— Земство нам ближе, потому оно понятнее.

— Новой власти помогать надо. Бить смутьянов…

— Господь бог терпел и нас призывал к смирению…

Игнат Владимирович не принимал участия в разговоре, делая вид, что увлечён едой, ковыряясь вилкой в рябчике, нашпигованном свиным салом. Молчала и Матрёна Якимовна. После двух выпитых рюмок самогона она разомлела и, положив голову на пухлую ладонь, косила чуть хмельными глазами на Громова. Затем с какой-то дерзкой решимостью она вплотную подвинулась к нему и вполголоса проговорила:

— А вы душка, Евдоким Семёнович. Да-а. Знаете ли какой вы мужчина!.. Я вас обожаю… Позвольте, я вас буду называть по-свойски, как близкого, на ты?

— Называй, — буркнул Игнат Владимирович, отодвигаясь от вдовы.

— А мы с тобой, Евдоша, и в самом деле близки, — снова подвинулась к Громову Матрёна Якимовна и положила маленькую ручку на его руку. — Увидела тебя, узнала о твоём горе и поняла — одна у нас судьба. Одна… Был у меня муж, я его не любила, не-ет, жалела. Ох, как я его жалела!.. Потом ушёл он в четырнадцатом году на войну и пропал без вести. Осталась вдовой. В мои-то годы — эх, Евдоша! Вот и у тебя семья погибла… Давай выпьем, Евдоша, а? Выпьем за потерянное…

Она налила самогонки. Чокнувшись, выпила. Игнат Владимирович пить не стал, вылез из-за стола и уселся на диван. Матрёна Якимовна обиженно поджала влажные губы.

Вяло пожевав пельмень, она тоже вылезла из-за стола, подсела к Игнату Владимировичу и, вздыхая, спросила:

— Скучно, Евдоким Семёнович? Мне тоже скучно. И вечеринка… и гости скучные. Собирался из Семипалатинска приехать мой кум, капитан Трифонов, да почему-то не приехал. И дядюшка что-то задержался. Вот это весельчаки. Всё бы колесом пошло. Им и порассказать есть о чём…

— А кто ваш дядюшка? — поинтересовался Игнат Владимирович.

— Дядюшка-то? — оживилась Матрёна Якимовна. — О-о, дядюшка у меня голова. Контрразведкой руководит в Бутырской. Я вас познакомлю с ним. Обязательно. Он будет рад.

«Попал в компанию! — подумал Громов. — Этак и глазом моргнуть не успеешь, как скрутят. Хотя… может, и обойдётся. В своём-то дому и сор не виден».

— Дядюшка у меня влиятельный, — продолжала Матрёна Якимовна. — Он всё может: и казнить, и миловать Он этим самым… большевикам спуску не даёт. Он их… и за нас, и за вас, и за всех обиженных…

— Да, да… — поддакивал Игнат Владимирович, стараясь скрыть накипающую в сердце злость.

— При старой-то власти мы самыми уважаемыми людьми были, а советская со всеми сравняла. Со всеми… Нет, даже не сравняла — ниже других сделала. А теперь… теперь Курчины снова людьми стали, — Матрёна Якимовна горделиво вздёрнула отяжелевшую от самогона голову. Несколько минут сидела, закрыв глаза, затем через силу разомкнула веки и улыбнулась Игнату Владимировичу.

— А ты хороший. Славный… Душка! — стараясь вложить в слова нежность, проговорила она. — Ты и дядюшке понравишься.

Матрёна Якимовна прижалась к Игнату Владимировичу и, поглаживая его то по плечу, то по руке, влюблённо заглядывая в глаза, шептала:

— Ты приходи ко мне завтра… Придёшь?.. Я всё… Ох, как мы проведём с тобой вечер! Без этих… — она указала взглядом в сторону пьяных гостей. — У меня и настоечка имеется. А может, сегодня… Евдоша?! Не пожалеешь..

Ладно. Приду, — пообещал Игнат Владимирович, чтобы отвязаться от назойливой вдовы.

— Я буду ждать. И думать о тебе всё время буду, как влюблённая девчонка. Уж если мне кто в душу западёт, так я сама сгорю и его гореть заставлю, Евдоша! Уж я такая…

Крепко подвыпившие гости нестройно тянули тоскливую песню:

Через три дня, как было и условлено с Тыриным, Громов ушёл от него и поселился у сапожника Коростылева. Сапожник не любил колчаковцев, но для подпольной работы не годился: частенько выпивал и на язык был слаб. Зато сын его Листофор ненавидел «Верховного правителя» и всех, кто служил ему или прислуживал. Через него-то Игнат Владимирович и установил связь с дедушкой Филиппом, руководящим подпольной группой на мельнице, и поручил следить: не появятся ли в деревне Юров или Шумейко из отряда Мамонтова.

Шли дни, недели, а связь с Мамонтовым не налаживалась. За это время Громов побывал всё же в доме у Матрёны Якимовны. Не дождавшись его прихода, она сама заявилась к нему и чуть ли не силой утащила к себе.

Весь вечер вдова угощала Игната Владимировича клюквенной настойкой, была весела, болтлива и до приторности ласкова. Громов почувствовал, что она не на шутку влюблена и что все старанья её направлены к одному: расположить его к себе. Он сделал вид, что поддаётся её чарам, расспрашивал о дядюшке, пытался выведать, не знает ли она, через своего родственника чего-нибудь о делах контрразведки, о подпольных группах и организациях, которыми контрразведка занимается. Матрёна Якимовна рассказывала об этом неохотно, старалась повернуть разговор на личную, интимную тему.

Громов был у вдовы ещё несколько раз, но так ничего интересного и не узнал — и тогда решил больше к ней не ходить. А Матрёна Якимовна надеялась, что заводчик запутается в расставленных ею сетях и рано или поздно на ней женится.

В один из воскресных дней Листофор Коростылев отправил отца к подпольщику, который, как было условлено, принялся угощать сапожника самогоном. А в это время на квартире Коростылевых собрались остальные члены подпольной организаций. На стол были поставлены пустые бутылки, стаканы, наполненные брагой, скудная закуска — всё это для чужого глаза. Шёл разговор о привлечении в ячейку новых членов из жителей селя Обиенного и об установлении связи с другими деревнями.

Вдруг раздался стук в дверь. Сразу же все умолкли. Игнат Владимирович плотно прикрыл дверь в комнату и, выйдя на кухню, открыл дверь в сени. Вошла Матрёна Якимовна.

— Здравствуй, Евдоша, — улыбаясь, проговорила она. — Я за тобой пришла, собирайся.

— Куда?

— Кум с дядюшкой приехали. Приглашают тебя на чашку чая.

«Вот не вовремя-то». — подумал Игнат Владимирович и стал отказываться.

— Не могу, Матрёна Якимовна. Болезнь на меня напала: голова трещит. В другой раз уж как-нибудь…

— Нет, нет и нет, — капризно поджала пухлые губы Матрёна Якимовна. — Я обижусь. Да и дядюшка будет недоволен, он так хочет с тобой познакомиться.

— Что ты, Матрёнушка… — Игнат Владимирович обнял вдову, — я не хочу, чтобы ты на меня обижалась. Полежу маленько, легче станет — приду.

— Даже и не думай, чтобы я отступилась. Сейчас же пойдём, — Матрёна Якимовна схватила его за руку и потянула в комнату. — Я тебе и собраться помогу.

Громов испугался: увидит подпольщиков, как бы не догадалась, что за люди. Быстро проговорил:

— Нет, нет, Матрёнушка, я сам. Ты иди, иди, а я следом.

— Ну, вот и ладно, — обрадовалась вдова. — Мне ещё к Тыриным надо забежать. А ты не задерживайся…

Она поцеловала в щеку Игната Владимировича и выпорхнула из дома. Громов облегчённо вздохнул.