Повесть о партизане Громове

— Хозяюшка, — остановил её Громов, — переночевать не пустишь?

Она потопталась на месте в нерешительности и ответила на неправильном украинском языке:

— Та, ей-богу, не знаю. Чиловика дома не мае.

Игнат Владимирович ей в тон:

— Вот и гарно. Веселее будет.

Она махнула рукой.

— Та заизжайте вон у ту хату.

Женщина пошла вперёд, открыла ворота и дождалась, когда кошёвка въехала во двор. Петя быстро отпряг лошадь, поставил её в сарай и, подбросив сена, вошёл в избу вслед за Громовым.

Изба небольшая, из двух комнат, но чистенькая и опрятная. На стене висят два портрета каких-то бородатых мужчин в генеральских мундирах, божница полна икон, на полочках — салфетки, расшитые по-украински красными петухами.

Хозяйка вскипятила самовар, пригласила:

— Це, кажу, садитесь. Змерзли.

Громов с Нечаевым уселись за стол и с наслаждением, после нескольких часов, проведённых на морозе, стали пить чай. Хозяйка молча с любопытством посматривала то на того, то на другого. Такого богатого и необыкновенного человека, как Громов, она у себя в доме видела впервые. А что он необыкновенный, это уж так: вон и костюм на нём бархатный, и на глазах какие-то стёклышки, и бородка по-городскому клинышком подстрижена.

— А це, кажу, — сказала она на коней, — если я вас спытаю, обижаться не будете?

— Нет, зачем же обижаться, — ответил Игнат Владимирович.

— Кажуть, царя убили. То верно?

— Убили. В Екатеринбурге [10].

— Ох ты, господи! — воскликнула хозяйка. — Как же мы без царя жить будемо. Кто же мужиками править станет? Не-ет, без царя не можно…

— Управятся и без него, — улыбнулся Громов, а хозяйке показалась, что эта улыбка страдальческая.

— Управлялись. А теперь не справились — новую класть поставили.

Громов пытался объяснить, почему это так случилось, но хозяйка его не слушала, печально посматривала на него большими, ясными глазами.

Игнат Владимирович чувствовал, что ей хочется ещё что-то спросить, но она никак не может насмелиться. Наконец она переборола робость и сказала:

— А це, кажу, ще раз спытаю, обижаться не будете?

— Спытай.

— А не вы царь будете?

Игнат Владимирович поперхнулся чаем и рассердился:

— Да говорю же тебе, что его расстреляли.

— Нет, вы надо мной насмехаетесь. Не можно его расстрелять, — упрямо твердила хозяйка. — Мабуть, вы царь.

Громов про себя подумал: «Надо уезжать, а то разболтает по селу, что у ней царь живёт, как бы неприятности не нажить», — и сказал Пете:

— Запрягай, поедем.

Нечаев сходил во двор, запряг лошадь и доложил:

— Готово, Евдоким Семеныч.

Громов стал одеваться, а хозяйка уговаривала:

— Кажу, обиделись на меня. Не ездите, змерзните. Буря-то какая…

— Нет, нельзя, — заметил Игнат Владимирович. — Спасибо за чай.

Они быстро распрощались с хозяйкой и уехали.

Зима была на исходе — стоял февраль 1919 года. Однако ещё неистовствовали метели, и морозы не сдавали. Побывав во многих деревнях, а также в Семипалатинске, Славгороде и Рубцовке, Громов с Нечаевым приехали в село Обиенное (Селиверстово), где, как им сообщили, действует не то партизанский отряд, не то большая подпольная группа. В Семипалатинске и Славгороде они связались с подпольными организациями, а в Рубцовке установить связь не удалось. Явочная квартира провалилась, а её хозяин «Николай Беспалов» арестован колчаковцами и расстрелян.

В Обиенном жил сослуживец Громова по армии Василий Иванович Тырин. Игнат Владимирович знал, что он эсер, однако решил остановиться именно у него: меньше будет подозрений.

У первого повстречавшегося крестьянина спросил:

— Не подскажете, где Тырин живёт?

Крестьянин показал на новый крестовый дом, выделявшийся резной отделкой среди старых, покосившихся избушек.

— Вон тот домина, с петухами. А самого-то его в лавке сейчас можно найтить… Торгует…

Громов заколебался: уж что-то больно разбогател Тырин, как бы не сказалась его кулацкая натура, а то по старой дружбе и выдаст колчаковской милиции. Однако решил: будь что будет, пока не у кого пристанища искать.

Подъехали к лавочке. Хозяина в ней не оказалось — торговала дочка.

Когда Громов с Нечаевым поднялись по высокому крыльцу и вошли в дом, Тырин сидел за столом и стучал костяшками счётов, видно, прикидывал барыши. Был ом плотный, кряжистый, с кругленьким лицом, на котором выделялись глубокие чёрные глаза и бородка клинышком (раньше бороду он не носил). Рядом с ним — толстая, заплывшая жиром жена. Наваливаясь грудью на стол, она то и дело мусолила во рту карандаш и что-то записывала на листе бумаги. Губы у неё были синие, как у покойника.

— Мир да совет! — поприветствовал Громов.

— Здравствуй! — недовольно поднял голову Тырин и вдруг, узнав Игната Владимировича, воскликнул: — Товарищ Мамонов!..

Громов засмеялся.

— Коротка же у тебя память, Василий Иванович. Давно ли встречались, а уж и не узнал. Помнишь — разговор по поводу поставки мыла. Уваров моя фамилия, Евдоким Семёнович…

Тырин понял.

— Как же, вспомнил, вспомнил. Это в Славгороде-то, — подтвердил он и, словно извиняясь, добавил: — У купца память, как у девки, не долга. Кого обманешь, того сразу же и забываешь.

— Обманываешь? — усмехнулся Игнат Владимирович.

— Бывает…

Тырин отправил жену ставить самовар, чтобы без свидетеля узнать, что такому неожиданному гостю надо.

Громов не замедлил сообщить.

— Нельзя ли у тебя дня три пожить? Знают, что ты эсер, подозрений не будет.

Тырин поморщился, однако ответил дружелюбно:

— Что ж, живи. Сослуживца грех на улицу выгонять.

— Не выдашь?

— Можешь быть спокойным.

— А случайно не знаешь, что тут за подпольная группа работает?

Тырин поколебался, но всё-таки сказал:

— Мамонтова из Кобани. Они где-то в сростках Касмалинского и Барнаульского боров базируются. Можно узнать через Юрова или Шумейко. Только поймать этих мужиков трудно. Бывают дома, но когда — одна тёмная ноченька знает.

— Спасибо, Василий Иванович, за сведения! — от души поблагодарил Громов. — Хоть ты и эсер, а, видно, совесть ещё не потерял.

Тырин неловко улыбнулся.

— От нашей партии толку мало стало, вот я и ударился по торговой линии. И спокойней, и барышей больше…

Вечером у Тырина собрались гости. Народ всё степенный, зажиточный — местная знать. Среди приглашённых оказалась молодая, лет тридцати, вдова Матрёна Якимовна из кулацкой семьи Курчиных. Она красива: лицо полное, румяное, голубые глаза задумчивые, чёрные волосы собраны в косу и уложены на голове венком. Одета кокетливо, сразу видно — хочет нравиться мужчинам.

Хозяйка, несмотря на свою грузность и неповоротливость, сумела развернуться, и стол ломился от разных закусок. Не было недостатка и в самогонке.

Когда все уселись, Тырин представил Громова.

— Наш дорогой гость, Евдоким Семеныч Уваров. Владелец мыловаренно-парфюмерных заводов. Бежал от красных из Борисоглебска. Всю его семью красные — будь они трижды прокляты! — расстреляли.

Собравшиеся сочувствовали Игнату Владимировичу, громко выражали надежду на скорую гибель большевиков. Матрёна Якимовна, сидящая рядом с Громовым, притворно всхлипнула. Утешая Игната Владимировича, она проговорила:

— Ох, жизнь!.. Так-то вот и идёт шиворот-навыворот. Вы уж очень-то не расстраивайтесь, Евдоким Семеныч, не переживайте. Всё уладится к лучшему. Мужчина вы видный, состоятельный, всяк к вам будет расположение иметь. У вас ещё всё впереди. А за горе ваше красным отплатят…

Тырин предложил выпить за здоровье уважаемого Евдокима Семёновича.

Все потянулись рюмками к Громову. На душе у Игната Владимировича было противно, однако он старался держать себя в соответствии с положением человека, обиженного судьбой. Он поочерёдно дотрагивался слегка своей рюмкой до рюмок тыринских гостей и под мелодичный звон хрусталя скорбно говорил: