Страстная неделя

Лишь только разговор уходил от живописи, Теодор… Он расхохотался, обнажив в смехе все тридцать два великолепных зуба.

— Значит, папа, если Людоед завтра будет в Тюильри…

— Тут придётся хорошенько поразмыслить. Но хоть ты — то этому, надеюсь, не веришь?

— Кто знает! Если нам не удастся удержать Мелэн. то все возможно…

— Вот что, уважаемый сынок, такие шутки неуместны для офицера королевской гвардии. Если Буонапарте… стало быть, его величество может улизнуть потихоньку? Да ведь это просто немыслимо, ты же сам понимаешь! Ещё в прошлый четверг в Палате король… Ах, до чего же он трогательно говорил!

«Я, — говорит, — трудился для блага моего народа. И может ли ждать меня, шестидесятилетнего старца, более славный конец, чем гибель при его защите…» Незабываемые слова! Его величество ни за что не оставит столицы. Скорее уж даст себя убить.

— Поживём — увидим, папа.

— Ты читал сегодня «Деба»?

— Признаться…

— А там очень, очень важные вещи. Если хочешь знать, на меня это произвело не меньшее впечатление, чем измена маршала Нея. Только, к счастью, в ином смысле, в ином смысле. Да о чем они думают, ваши начальники, почему не показывают таких статей вам, мушкетёрам? Значит, ты не читал статьи Бенжамена Констана? ^{20} Куда же я девал газету? Вот она. Почитай-ка, почитай…

Номер «Журналь де Деба» был основательно скомкан, очевидно, его измяла нервическая рука Жерико-старшего. Теодор принялся читать. И впрямь статья господина Бенжамена Констана не походила на статьи тех, кто ждёт прихода Узурпатора в столицу.

— Ну как, подбавило духу? — осведомился отец, самодовольно потирая руки. — И все-таки принять меры предосторожности никогда не мешает…

Мадемуазель Мелани оправила скатерть и стала расставлять тарелки. Она неодобрительно взглянула на вазу с фруктами, где явно недоставало двух, а то и трех яблок. Господин Жерико в свою очередь посмотрел на неё. Только люди, долгое время прожившие под одной кровлей, давно привыкшие друг к другу, умеют вести столь выразительный в своём молчании диалог.

Мадемуазель Мелани пожала плечами: господин Жерико все спускает господину Теодору с рук.

— Но если Людоед все-таки вернётся, то как ни храни верность королевскому дому…

Тео пропустил эту фразу мимо ушей. Мыслью он был не здесь, а в том садике, где среди шарообразно подстриженных тисов стоит домик, похожий на маленький греческий храм. Эта женщина действительно слишком худа. Как девочка… Вдруг его внимание привлекла отцовская фраза… О чем это он бишь говорил? Когда упустишь нить разговора, потом…

— Перебежчик перебежчику рознь. Я же тебе говорю, что измена маршала Нея… тут есть о чем призадуматься. Ведь он не такой ветрогон, как супруг этой дамочки, что скрывается в доме напротив, у майора Брака…

Как, неужели Теодор не знает, что маленький домик — ну, тот греческий храм — сняла одна особа, прибывшая инкогнито… недурненькая… очень недурненькая, только, пожалуй, чересчур худощава… даже ключицы торчат… Кто она? Имя её в последнее время наделало немало шуму…

— Нет, она не приятельница Браков, а, понимаешь ли, креолка: барон Лаллеман вывез свою Каролину из Сан-Доминго… было это в самом начале века.

— Как так креолка? — воскликнул Теодор. — Да ведь она блондинка, совсем светлая.

— Уж не путаешь ли ты креолок с негритянками? Да ты разве встретил её?

И этот вопрос мушкетёр пропустил мимо ушей.

— А сколько лет Каролине?

— Да уж тридцать наверняка есть. К нам её привела, само собой разумеется, супруга генерала Лефевр-Денуэтта. У себя на улице Виктуар она побоялась держать её дольше из-за полиции, сам понимаешь… Все они друг у друга прячутся: возьми, к примеру, герцогиню Сен-Лэ, так она исчезла уже больше недели из своей квартиры на улице Артуа… Заметь, отваги барона никто не отрицает — он доказал её на поле битвы… Но зачем понадобилось ему вмешиваться в эту авантюру вместе с Лефевр Денуэттом? А с другой стороны, зачем было его величеству назначать барона префектом в Эн? Это же значит искушать дьявола. Среди командиров оказалось, будто бы случайно, слишком много приверженцев Буонапарте. Говорят, что Фуше, ^{21} опять этот Фуше, сбил барона с толку… Ты знаешь, что, когда на этих днях пришли арестовывать Фуше, он перелез через стенку, явился к своей соседке герцогине, а она уже упорхнула… теперь ищи ветра в поле… Во всяком случае, Лаллеман мог бы спокойно подождать неделю, прежде чем выказывать своё молодечество.

Ведь тогда их Маленький Капрал ещё не был в Гренобле, а генерал Лаллеман и Друэ д'Эрлон уже поспешили… Говорят, маршал Сульт тоже принимал участие в заговоре… Так или иначе, король лишил его поста военного министра… Ты ведь, должно быть, знаешь всю эту историю: заговорщики решили идти на Париж, а добрались только до Компьена. Вот уже неделя, как генерал Лаллеман содержится в Лаонской тюрьме, и его ждёт военный суд, расстрел…

— Но эта дама, папа…

— Какая ещё дама? Ах да, баронесса Каролина! Её, бедняжку, можно понять. Она ведь ни в чем не виновата, но неужели ты воображаешь, что она могла оставаться в Лаонской префектуре?

Вот она и скрылась от излишней опеки тамошней полиции. В Париже человека отыщешь не сразу. Как же она, по-твоему, может вернуться к родным, когда родные её живут в Сан-Доминго? Она хотела припасть к стопам его величества. Только не так-то просто припасть к его стопам, ведь теперь ни госпожа Лефевр-Денуэтт, ни герцогиня Сен-Лэ представить её ко двору не могут. И, скажи на милость, какой это француз согласится представить жену осуждённого его величеству королю Людовику…

— Я! — воскликнул Теодор.

Отец удивлённо взглянул на сына и пожал плечами. О чем это он бишь говорил? Ах да…

— Так вот, нашёлся один англичанин, который взял эту миссию на себя… Он свой человек у герцогов Орлеанских и на улице Шантрен… зовут его Киннард.

— Лорд Чарльз? — осведомился Теодор. — Любитель искусств?

— Как, и ты его знаешь? Ты им интересуешься? Возможно, именно он подал ей эту мысль… Тут ведь столько мастерских.

Она и укрылась здесь. В Новых Афинах человек может затеряться как иголка в стоге сена… А так как Фортюне Брак служил когда-то офицером под началом Лефевр-Денуэтта, выходит — все они одним миром мазаны… Вот они и помогают друг другу…

Лефевр-Денуэтт, Фортюне Брак! И при чем тут Фуше? Все эти имена смешались в голове Теодора. Странный это был квартал: здесь в течение последнего года все события, сама жизнь пошли для него дорогой горечи и разочарования. На углу улицы Сен-Лазар, где он только что пронёсся галопом, находился особняк маркиза Лагранжа, командира чёрных мушкетёров; Теодор не раз видел там гвардейских офицеров, являвшихся по начальству, а вечерами — вереницу колясок, откуда выходили разряженные гости и следовали к дому, сопровождаемые лакеями, освещённые светом хрустальных люстр, падавшим из открытых окон. Маркиз Лагранж, так же как и Ло де Лористон, был героем наполеоновских войн. Их кумир ныне повержен, но они сохранили свои особняки, свои эполеты, свои капиталы в этом хороводе битв и празднеств, в котором закружило Империю.

Буквально в трех шагах отсюда, рядом с улицей Сен-Жорж, на улице Виктуар, которую местные обыватели по-прежнему именовали улицей Шантрен, стоял особняк Лефевр-Денуэтта, принадлежавший ранее Жозефине Богарнэ ^{22} и после 18 брюмера поднесённый Наполеоном в дар своему соратнику по государственному перевороту; и в особняке Лагранжа, и в особняке генерала Лефевр-Денуэтта жизнь текла все так же, и, хотя сам генерал находился на казарменном положении, супруга его устраивала пышные приёмы, и местный люд, собираясь у ворот, с неодобрительным любопытством глазел на великосветскую публику, выходившую из экипажей, и среди все тех же дам в роскошных туалетах, среди господ офицеров все в той же форме толпа не без волнения узнавала госпожу Сен-Лэ, которая в глазах парижан по-прежнему была королевой Гортензией. А красавец щёголь, сопровождавший её, — это Шарль де Флаго, её любовник и, по утверждению молвы, побочный сын Талейрана. Поручик Дьёдонне, школьный товарищ Теодора, послуживший моделью для картины, написанной в 1812 году, тот, что заставил художника поверить в свой талант, в свою грядущую славу… так вот Дьёдонне до отбытия 1-го егерского полка в январе месяце в Бетюн бывал у генеральши вместе со своим приятелем Амедеем, сыном Реньо де Сен-Жан-д'Анжели… последний тоже был офицером и служил под командованием Лефевр-Денуэтта, а с ними и юный Депан де Кюбьер… Фортюне Брак с гордостью рассказывал Дьёдонне, как Амедей и Депан представили его госпоже Сен-Лэ, и больше, нежели бранными делами, гордился он успехами в этом обществе, чем обязан был своему прекрасному голосу.