Коридоры кончаются стенкой

— Иванов?

— Иванов.

— Вот санкция на обыск и арест…

— Петров?

— Да.

— Собирайся!

— Сидоров?

— К вашим услугам…

— В услугах врагов народа не нуждаемся! Одевайтесь! Вы арестованы!

Вновь беспредел, но уже в русле, прокладываемом партией. Вольготная жизнь НКВД, выпестованного ею, но на какое-то время отбившегося от рук, стала ограничиваться рамками, в которых решающее слово в центре и на местах оставалось за партией. В принципе — это мало что меняло. Надежды на то, что Берия остановит кровавый разгул, оказались тщетными.

21

Письмо было коротким, злым и без подписи.

«Товарищ Ершов!

До каких пор подпевала врагов народа Малкина и Сербинова Безруков будет орудовать в краевом аппарате НКВД? Не пора ли властью крайкома положить конец издевательствам над живыми людьми, которые он безнаказанно практикует у вас под носом? За время работы в органах этот человек погубил немало честных работников — и достойных людей, а недавно довел до самоубийства начальника отделения Когана, от которого якобы в крайком прошла информация об убийстве негласно арестованного гражданина Колода. Известно ли вам, что в течение последних пяти месяцев Безруков вынес из своего отдела три трупа, в числе которых двое арестованных?

Если известно, то почему вы безмолвствуете, а если неизвестно, то тогда непонятно, кому и зачем вы там нужны?

Почему не выполняется требование парторганизации УНКВД о немедленном отстранении Безрукова от руководства этой организацией и удалении его из аппарата Управления?

Пора, товарищ Ершов, взяться за наведение порядка в крае. Пора расстаться с подонками, компрометирующими органы, раз и навсегда избавиться от безруковых, коваленковых и прочих, подобных им, фальсификаторов и экзекуторов, воздать каждому по заслугам.

Предупреждаем: не примете мер — проинформируем о вашей бездеятельности ЦК и лично товарища Берия!»

Письмо без подписи, но в нем крик души, и Селезнев слышит этот крик и понимает, что рожден он дикой безысходностью. Если человек не решается поставить подпись под своим письмом, значит, не вполне доверяет адресату, значит, что-то в аппарате крайкома не так, есть что-то, что настораживает, отпугивает корреспондентов. Не зря ведь, не для красного словца завершает автор свое письмо предупреждением, что в случае непринятия мер крайкомом он проинформирует о безобразиях ЦК.

— Что будем делать, Владимир Александрович? — спрашивает Селезнев Ершова, плохо скрывая раздражение, и тот, не задумываясь, деланно бодро отвечает:

— Работать!

— Работать? — удивляется Селезнев. — А до сих пор мы чем занимались? Неужели прохлаждались? Это, Владимир Александрович, ответ не руководителя, а обывателя, занимающего место руководителя.

— Между прочим, автора письма очень легко найти. Я поговорю с Шулишовым…

— Зачем? Разве автор в чем-то не прав?

— Расследованием дела по Малкину и другим занимается Москва…

— О Малкине незачем говорить, он свое уже получил. Сейчас речь о тех, кто, оставаясь на свободе, продолжает нарушать законы. Речь идет о Безрукове и его приспешниках… Вот что, Владимир Александрович! Давайте поговорим откровенно, по-партийному, по-большевистски. Скажите, вы способны поднять вверенный вам участок работы на должную высоту? Способны шагать в ногу со временем?

— До сих пор ко мне претензий не было.

— Были претензии. Просто вопрос не ставился ребром и в этом моя вина. Вы очень запятнали себя связью с Малкиным и потому отношение к вам руководителей партийных организаций края настороженное. У вас есть страшный для партийного работника изъян — пьянство. По этому поводу рассказывается много разных историй. Вам надо сменить место работы. Уехать из Краснодарского края. Вам… помочь в этом?

— Не надо. Я сам.

— Ну что ж. Так даже лучше. И… не обижайтесь на меня, не поминайте лихом. Я вам желаю только добра.

22

Шулишов чувствовал, что удержаться в должности ему не удастся. Тучи, гонимые московскими и крайкомовскими ветрами, все более сгущались над его головой и, наблюдая, как они, тяжело ворочаясь, замедляют ход, сбиваясь в плотную массу, он лихорадочно искал выход из навязанной ему бесчестной игры. Прежняя нахрапистость в нынешних условиях — не помощник. Он это понимал и думал, думал, как с достоинством и без потерь выйти из создавшегося положения.

Мощные удары наносил Наркомвнудел. Не суетясь, медленно и методично, он выдергивал из краевого аппарата «малкинские кадры», загружая ими пыточные камеры Лубянки и Лефортово. Заполнять возникающие в связи с этим вакансии становилось все сложнее и сложнее, потому что теперь любую кандидатуру приходилось согласовывать с крайкомом, а тот долго и нудно перебирал, требуя представлять на выдвижение лишь тех, кто не запятнал себя безупречной службой беззаконию. Где их брать, таких? Он и сам служил при Ягоде и Ежове и гнул их линию, будучи уверенным, что это линия ЦК ВКП(б). Да так оно, если быть откровенным с самим собой, и было, потому что ни тот, ни другой никакой самостоятельности в вопросах террора не проявляли, а являлись лишь рьяными исполнителями воли Сталина и его окружения. Уж кому об этом знать, если не ему — Шулишову.

Мешала работать с прежней боевитостью странная симпатия Селезнева к крайсуду и крайпрокуратуре. Их холеными руками он держал Шулишова за горло, не давая вздохнуть полной грудью, терзая различными проверками в порядке надзора и массовым возвращением уголовных дел на доследование, а еще хуже —. прекращением их из-за отсутствия в действиях обвиняемых состава преступления.

Не давала спокойно вершить дела внутренняя «контра» — распоясавшиеся коммунисты Управления. Обреченные на молчание при Ягоде и Ежове, они вдруг осмелели, разговорились, люто набросились на руководство Управления, якобы «поощряющее порочные методы следствия, клеветников и карьеристов, подвергая «виновных» беспощадной критике на партийных собраниях. Объектами особого внимания «критиканов» стали как раз те сотрудники и руководители Управления, на которых Шулишов опирался с самого начала, кто не на словах, а на деле показывал свою преданность органам внутренних дел. Именно этих людей — Безрукова, Сорокова, Биросту, — он приблизил к себе и выдвинул на вышестоящие должности без согласования с крайкомом или вопреки мнению крайкома, чем навлек на себя гнев Селезнева и секретаря крайкома по кадрам Бессонова.

Предметом особой тревоги стали неприязненные отношения, которые сложились между ним и военпрокурором войск НКВД Краснодарского края Гальпериным. Этот неистовый законник с первых дней, а сейчас особенно, поставил себя в пику ему — Шулишову, раскапывая дела давней давности и придавая им такое современное звучание, будто именно Шулишов, а не его предшественник, арестованный и уже расстрелянный как враг народа, дал им жизнь, умертвив всех, кто по ним проходил. Но главное, пожалуй, не в этом. Главное в том, что по результатам своих раскопок он заваливает Управление письмами, в которых требует привлечь всех, принимавших участие в фабрикации дел, к уголовной ответственности. Все — это добрая половина аппарата Управления. Можно ли рассматривать подобные действия Гальперина как стремление очистить чекистские ряды от скверны, накопившейся за годы ежовщины? Скорее всего это желание парализовать деятельность вверенного ему Управления, лишив его профессионального ядра.

В пределах допустимого он дает отпор Гальперину, игнорируя его «нелепые» указания по делам, просмотренным в порядке надзора, и запрещая без согласования с ним вызывать для собеседований и допросов подчиненных ему сотрудников. Это вызывает потоки жалоб Селезневу и непосредственному начальству — начальнику 4-го отдела ГВП диввоенюристу Дорману и военпрокурору войск НКВД СКО бригвоенюристу Волкову. Последние двое пока молчат, но это сегодня. А что будет завтра? И хоть угрожает опасность и мучит неизвестность, он нет-нет, да и подсунет Гальперину мелкую каверзу, метко бьющую по самолюбию служителя закона, стремясь показать, что не прокурор первая скрипка в правовом оркестре, и не суд, на который ему наплевать, а он — Шулишов — как раньше, так и теперь, то есть не конкретно он, а НКВД в его лице. Именно поэтому он сделал помощником начальника Управления Безрукова, начальником 2-го отдела — Биросту, хотя Гальперин требовал их ареста, а крайком протестовал против их назначения. Кое в чем приходилось, конечно, и уступать. Более того, подчеркивать, что благодаря именно прокуратуре удалось выявить имевшие место серьезные нарушения или устранить, такие-то недостатки. Это были тактические ходы, в которых он поднаторел в свое время и теперь использовал для защиты и нападения.