Тайная история Марии Магдалины

— Каиафа, ты меня удивляешь, — сказал Анна. — Оказывается, ты иногда способен думать, — Он взглянул на Иуду. — Вся беда в том, что он слишком популярен. Люди забывчивы и непостоянны, пошумят, поохают и забудут его, как забыли многих других проповедников. Но сейчас… ты видел, какие толпы собираются вокруг него в храме, и знаешь, чем сопровождался его шутовской въезд в Иерусалим. Если мы схватим его на глазах у людей, возникнут беспорядки. Взять его, бесспорно, надо. Но тихо. Не прилюдно. Для этого ты нам и нужен.

— Как раз это я вам и предлагаю, — совершенно спокойно сказал Иуда, лишь едва слышное шарканье ногой выдавало его нервозность. Я могу привести вас к нему, когда он будет один… ну, не совсем один, но в окружении лишь кучки учеников. Я сам из их числа, мне известны все их излюбленные места. Обещаю, что вы сможете сделать все без шума и лишних свидетелей — Он говорил тонким, высоким голосом, каким никогда не разговаривал прежде.

— Очень хорошо! — кивнул Анна.

— Раз «очень хорошо», то я рассчитываю и на очень хорошую награду.

— Десять сребреников, — высокомерно заявил Каиафа.

Иуда рассмеялся.

— Двадцать! — Каиафа поднял руки ладонями вверх, призывая присутствующих оценить его щедрость. — Сребреников. Тирских сребреников!

Иуда уныло покачал головой.

— Я разочарован, уважаемые, — промолвил он. — Я предлагаю нечто бесценное, а вы пытаетесь сэкономить.

— Тридцать! — властно заявил Анна. — Но это последнее слово!

— Маловато, — пробормотал Иуда, повернувшись к нему.

— Бери или уходи. В конце концов, все, что ты предлагаешь, — возможность схватить его тайно. Мы можем сделать это явно и бесплатно.

— И нарваться на неприятности.

— Мы с ними справимся. Попросим у Пилата когорту. Тебе известна проблема, которую не решили бы римские легионеры? Несколько легионеров, несколько убитых — римляне чужую жизнь в грош не ставят, — и любое волнение уляжется. Да, разумеется, мы предпочли бы взять его, не поднимая шума, но можем и вполне готовы обойтись без твоих услуг.

— Ты меня убедил, — вздохнул Иуда. — Тридцать сребреников.

— Зайди потом ко мне, — сказал Каиафа, — я с тобой расплачусь.

— Нет. Уверен, такие деньги у тебя есть при себе. Я предпочитаю, чтобы мне заплатили сейчас, из рук в руки, а не из казны. Знаешь ли, нет охоты объяснять писцу храма, за какие заслуги мне выдают эти деньги.

Недовольно ворча, Каиафа полез за деньгами и стал неохотно отсчитывать тяжелые монеты:

— Один… два… пять… еще два…

Иуда подставил ладонь, кивнул и сказал:

— Но уговор остается в силе: вы не причините ему вреда.

— Но если ты не хочешь ему вреда, зачем предаешь его? — спросил Анна.

— Я думаю, — медленно произнес Иуда, — его нужно защитить от самого себя.

Мария уже слышала от Иуды нечто похожее и приписала эти слова его стремлению обезопасить самого себя. Но тогда он говорил с ней, с другом Иисуса, о том, как уберечь учителя от возможной опасности, сейчас же выдавал его врагам. Неужели он и вправду верит, что поступает правильно? Думает, что использует храм для достижения своего замысла, примерно так, как хотел использовать мать Иисуса?

— Он пробудил великие надежды и ожидания, которых никогда не сможет оправдать. Когда это выяснится, люди обратятся против него. То, что делаю я, даст ему возможность задуматься, пока еще не слишком поздно.

— А тебе возможность разбогатеть.

— На тридцать сребреников? Вы что, принимаете меня за землепашца из Галилеи? Это не такие большие деньги, — усмехнулся Иуда. И, тут же сообразив, что Каиафа еще не рассчитался с ним полностью — осталось восемнадцать монет, — торопливо добавил — Но меня они устраивают.

— Ты последовал за ним, — промолвил Каиафа, — стало быть, что-то в нем нашел. Не пойму, что люди в нем находят?

Три… пять… шесть… Последние тирские сребреники перекочевали в подставленную ладонь Иуды.

— Я верил в него, — промолвил, Иуда, и голос его на время стал прежним. — Я искал ответы на многие вопросы и думал, что они у него есть. Они у него есть, но не те, что я хотел получить, не те, которые были мне нужны. Не те. Те я готов был принять, если бы это причинило мне боль. Но таких у него не нашлось, И поэтому, — он широко развел руки, и голос его вновь обрел фальшивое звучание, — последнее, что я мог для него сделать, — это защитить его от опасности. Разве я не прав?

У Марии от этого лицемерия так скрутило желудок, что впору было бежать из комнаты, чтобы ее не вырвало. Иуда, якобы беспокоившийся о безопасности Иисуса, однако, не заручился какими-либо гарантиями с их стороны. Они даже не подтвердили, что признают уговор.

«Ну что ж, — подумала она, — мы предупредим Иисуса. Я и Иоанна. Мы сообщим о том, что ему уготовано».

Иуда! Она посмотрела на него, такого нарядного, изысканного, в дорогом одеянии. О Иуда… ведь ты почти достиг… почти понял… Мария вдруг с удивлением поняла, что оплакивает его, и уняла всхлипывания, пока ее не услышала Иоанна. Ей хотелось лить слезы по нему, а не по Иисусу. Она не понимала почему, но сейчас ее сердце разрывалось именно из-за Иуды.

Получив позволение уйти, Иуда ускользнул подобно тени. Оставшиеся участники заговора продолжили обсуждать проблему Иисуса. Мария же, справившись наконец с душившими ее слезами, придвинулась к Иоанне и, стараясь как-то сладить с дрожью в голосе, спросила:

— Ну как, задержимся? Кажется, здесь еще есть что послушать.

Иоанна посмотрела на заговорщиков с сомнением: подобраться к ним теперь представлялось затруднительным. Они поели, попробовали вина и сладостей и теперь, когда Иуда ушел, остались в узком кругу. Предполагалось, что в таких обстоятельствах удаляется и вся челядь, кроме личных слуг правителей, а потому лишние люди могли обратить на себя внимание.

— Слишком опасно, — шепнула Иоанна. — Но можно попробовать подойти… будто бы за пустыми кубками и грязными тарелками.

Потупив очи, они снова приблизились к четверым власть имущим, которые, не глядя на них, продолжали разговор.

— …не слишком бы ему доверял. Разочарованные ученики, по сути, ненадежны, потому они и мечутся. Сегодня у них одно на уме, завтра другое. Скажет этот Иисус что-то, что понравится Иуде, и он…

Мария наклонилась за кубком и замерла в подобострастной позе.

— В любом случае, эту возможность надо использовать. То, что он говорил, звучало гадко и довольно цинично.

— Кто такой циник? — подала голос Иродиада. — Всего лишь тот, кто испытал глубокую любовь и чувствует себя преданным. Я согласна с Каиафой.

Значит, замысел принадлежал Каиафе. Не так уж он и туп.

— Ладно, схватим мы его, а дальше что? Посадим в темницу, как Варавву?

— Сделаем лучше. Пусть он предстанет перед римским судом. Сбудем его с рук. Варавва может сгнить в тюрьме, но держать там еще и Иисуса нам ни к чему. Римляне должны рассмотреть это дело прежде, чем они покинут Иерусалим и вернутся в Кесарию, к своим пирам и гонкам на колесницах. Потому что, если они уберутся раньше, некоторые дела придется отставить на годы. Прямой резон не откладывать решения вопроса с Иисусом, а взять его под стражу, предъявить обвинение и вынести дело на суд прокуратора.

Иоанна, собиравшая опустевшие кубки, незаметно кивнула Марии, давая понять, что пора уходить. Свое дело они сделали. Как раз в этот момент Антипа повернулся и посмотрел на служанок. К счастью, взгляд его пал на Марию, а не на Иоанну, которую он, конечно, узнал бы.

Выскользнув из комнаты, они свалили собранную посуду в первом попавшемся углу — не относить же ее на кухню — и извилистыми коридорами поспешили к выходу. Через вход для прислуги они выбежали в переулок и вздохнули с облегчением, лишь оказавшись на главной улице. Там Мария остановилась и привалилась к стене.

— О Господь милостивый на Небесах! — воскликнула она, — Спаси и помоги!

Все, что ей довелось увидеть и услышать, совершенно ошеломило Марию.