Разомкнутый круг

Когда такое случится – погибла Россия! Да этого и не может быть!..

Затем как старший по чину Денис Давыдов взял инициативу в свои генеральские руки.

– Едем, господа, в театр – к балеринам.

– Мне нельзя, я женатый, – стал отказываться Нарышкин.

– А коли женаты, так даже обязаны поехать туда. Первые поэты России слагают вирши в честь стройных ножек танцовщиц. Хоть с поэтами пообщаетесь…

Однако к окончанию представления они опоздали, не застав ни только поэтов, но и юных балерин.

– Ничего страшного, – успокоил гвардейцев оптимистичный Давыдов, – я заранее разведал, где находится дом, в котором проживают воспитанницы театрального училища… Одна плясунья на это повлияла, – скромно потупился он.

Тайно, партизанскими тропами, компания подъехала к мрачному строению, битком набитому хорошенькими служительницами муз.

– Вон видите огромный зеленый фургон? Это на нем возят девиц на репетиции. Но, к стыду своему, должен сознаться, господа, что даже для меня, бравшего штурмом города, есть проблема.

Молодые ротмистры недоверчиво глядели на старшего друга.

– Мне ни разу не удалось проникнуть в этот дом! Лишь только в фургон перед репетицией. Может, с вашей помощью?..

– Да кто же вам мешает? – с удивлением поинтересовался Нарышкин.

– Хранитель юных дев бывший актер Церберов. Настоящую фамилию вечно забываю. Сговориться с ним не представляется никакой возможности, – уныло заключил Давыдов. – Даже на ассигнации не реагирует… Всю жизнь на сцене злодеев играл…

– Да полно вам! – не поверил Оболенский.

Нарышкин уже не жалел, что отправился с друзьями. Приключение начало захватывать и его. Вздрогнув от ночной прохлады, он приблизился к постучавшему в дверь Давыдову и еще раз вздрогнул, рассмотрев злобное и мрачное лицо, бледневшее в сумраке растворившегося маленького окошка. Хриплый голос насильника и убийцы поинтересовался, чего им надо.

– Попасть внутрь! – ткнул в нос сторожу крупную ассигнацию Давыдов.

После короткого грозного рыка окошко захлопнулось, а ассигнация полетела на землю.

– Клянусь рясой монашки Матильды, господа, это сущий пес Цербер и ненавистник мужчин, особливо офицеров.

Оболенский донышком бутылки постучал в деревянное окошко, которое снова распахнулось, и огромная ручища, вырвав бутылку, швырнула ее на дорогу, моментально закрыв деревянную створу.

Князь даже не успел среагировать.

– Ну и ну! – поразился он. – Экая скотина.

– Всей душой вжился в амплуа злодея!.. – грустно сообщил Давыдов. – Его уже не перевоспитаешь.

До самого утра офицеры пытались попасть внутрь «курятника», но на бывшего актера не действовали ни угрозы, над которыми он сатанински хохотал, ни деньги, которые он мял и бросал под ноги господам, ни уговоры, на которые он плевал.

– Это надо же так вжиться в роль! – поразился Нарышкин.

Так и не проняв злодея, друзья поехали к Оболенскому.

– Ничего, господа, завтра погуляем с цыганами.

После двух недель русского куража, французского шампанского и цыганских песен наступило затишье.

Генерал Давыдов получил назначение состоять заместителем при командире 1-й драгунской дивизии и отбыл в Брест.

Нарышкин срочно уехал в Москву, получив послание от родителей, что скоро станет отцом.

Нагулявшийся Рубанов занял двухкомнатную квартирку в конногвардейских казармах – ни от кого не зависишь и от службы недалеко. Тяжелый саквояж с золотыми червонцами он поставил за диван и накрыл скатертью. На жизнь ему пока хватало и своих денег. О завещании де Сентонжа Максим не рассказал даже друзьям.

Осенью Петербург начал заполняться прибывающей из имений и вотчин аристократией. В Зимний приехала царская семья. По дворцу сновали пажи и хихикали незнакомые Рубанову молоденькие фрейлины.

«Черт-дьявол! – думал Максим, инструктируя начальника караула поручика Сокольняка. – Сколь много случилось изменений в сей жизни. Я – ротмистр и провожу инструктаж, полностью отвечая за жизнь их величеств».

Из Рубановки пришло письмо, начало которого до отказа было забито приветами, а конец – слезными жалобами: «Барин, ваше высочайшее благородие, – самолично писал Изот, – вот вам Крест Святой, как только поставлю винокуренный заводишко, так сразу вышлю целую тышшу…»

«Как же, жди от него! – рассмеялся Рубанов, скользнув взглядом за диван. – Следом какую-нибудь фабрику по производству удобрений задумает организовать, а там и людишки понадобятся, так и придется в сентонжское наследство залезть. Новую шинель к зиме надлежит справить и вицмундир…»

– Вашскародь?! – отвлек его Шалфеев, протягивая конверт. – От их превосходительства генерала Голицына послание.

В субботу, надев парадную форму, Максим отправился с визитом к Голицыным. Князь Петр встретил его с распростертыми объятиями, чего нельзя было сказать о княгине Катерине. Ее напряженное лицо не могло скрыть тревоги, хотя она старалась выглядеть беззаботной и приветливой.

Это заметил даже князь: «Как супруга от Рубанова отвыкла», – подумал он, и тут в комнату вбежал мальчик, а следом – испуганный гувернер-француз.

Увидев сына, княгиня вздрогнула и растерянно глянула вначале на мужа, затем на Максима.

– Голицын-младший! – нежно погладил по светлой головке сына князь Петр. – Поздоровайся с гостем, – легонько подтолкнул его к Рубанову, и Максим увидел себя в детстве.

Лишь родинка на щеке была поменьше и с другой стороны.

Мальчик смело поклонился гостю и тут же обнял отца.

– Сколько же лет будущему генералу?

– На Рождество пять стукнет, – похвалился князь Петр. – Растет наследник.

Да-а, кстати, ротмистр. Сегодня званый обед дает мой дядя, Александр Николаевич. Вы непременно должны посетить его. Тем более что в бытность свою корнетом были представлены ему.

Максим глянул на опустившую глаза княгиню Катерину и решил отказаться, вспомнив, как она встречала его раньше.

– С удовольствием, князь! – неожиданно для себя произнес он.

«И зачем мне это?..»

– Возобновление знакомства весьма полезно для вашей карьеры, – словно ответил на его мысленный вопрос Голицын. – Ведь верно, Катеринушка? – поцеловал в лоб жену. – Ну иди, дружок, – потрепал по щеке сына и, взяв под руку Максима, повел в кабинет.

Царский друг и любимец встретил Рубанова приветливо и, с удовольствием оглядев его статную фигуру в белом мундире, похвалил за верную службу отечеству и императору.

Максим, разглядывая маленького лысенького царедворца, сморщил лоб, думая, чем бы ответить на комплимент и похвалу.

Не найдя в его внешности ничего примечательного, а в душе – никаких талантов, кроме умения мирить государя с любовницей, решил не то чтобы ругнуть, но несколько унизить или, точнее, уязвить влиятельного врага и конкурента на царские милости графа Аракчеева.

– Так точно, ваше сиятельство. Российский самодержец справедлив, в отличие от Алексея Андреевича, и щедро награждает верных слуг.

– О-о-о! Как вы правы, господин офицер, как правы. Несравненный Александр щедро жалует своих подданных и зря никого не обидит, не то что этот солдафон Аракчеев. – Посадил Максима за стол неподалеку от себя и с удовольствием весь обед вел с ним беседу.

Через неделю Петр Голицын повез Максима на бал к вельможе.

Пожилой сановник ничуть не изменился, был все так же толст и важен.

– Какие бравые у нас офицеры! – поправляя голубую Андреевскую ленту, похвалил он Максима.

– Все это благодаря стараниям и радению об армии его сиятельства графа Аракчеева! – бодро отрапортовал Рубанов, помня о великом уважении статского генерала к Алексею Андреевичу.

– Замечательный молодой человек! – подытожил вельможа, благосклонно отпуская Рубанова пойти поклониться двухсотлетней родственнице, которая столь высохла, что в монокль могла глядеть обоими глазами.

Голицын при словах Рубанова хмыкнул, удивленно поджал губы, а затем произнес: