На краю света. Подписаренок

А в большой комнате продолжался шум и гвалт насчет жалованья старшине. Никому не хотелось платить ему такие деньги. Одно дело жалованье писарям. Они грамоту большую знают, напрактикованы в своем деле. А старшиной каждый дурак может быть. Езди на паре с колокольцами да прижимай мужиков. На это большого ума не надо. Спорили, спорили и все сошлись на том, что крутись не крутись, а эти деньги платить ему придется. Это ведь крестьянский начальник придумал ему жалованье, чтобы он сильнее гнул мужика. Так что не мытьем, так катаньем, а эти деньги из нас все равно выжмут. Уж, видно, такая планида мужику вышла — кормить начальство.

Спорили, спорили, шумели, ругались и, почитай, перед самым вечером утвердили старшине и заседателю старое жалованье.

После того как гласники разошлись на обед, старшина стал плакаться на них Ивану Иннокентиевичу:

— Уж больно нехорошо они выражаются. И толстопузые мы с тобой, и кровососы, и самоварники. Куды это годится!

— А что делать. Им ведь рот не заткнешь.

— Как что делать! Урядника надо позвать. А то, чего доброго, за воротки возьмут. Особенно с этими волостными сборами.

— Нельзя, старшина.

— Как это нельзя? Ему ведь все равно делать нечего. Дрыхнет около своей бабы.

— Нельзя, старшина, понимаешь — нельзя. Позови его, а потом с этим делом беды не оберешься…

— Да какая может тут приключиться беда, если он, значитца, придет на сход и сядет с нами за стол? Все-таки человек при полной форме, обворужен и все как следует. Тут особо рьяные горлопаны сразу сбавят тон.

— Не выйдет, старшина. Полиции категорически воспрещено вмешиваться в работу органов местного самоуправления. Тем более оказывать давление на работу волостного схода. Так что не придет он к нам. А если по глупости придет, то крестьянский начальник задаст нам такую взбучку, какая тебе не снилась. Да и ему от своего начальства не поздоровится.

— Господи Сусе! Да за что же нас-то драть! Он сам же наказывал осаживать и одергивать.

— Время пришло, старшина, такое! Ничего не поделаешь.

— Так и он говорил нам про это самое время. Война, говорит, сейчас и все такое. И что оно, это самое время?

— А то и оно, что спокойной жизни у нас пришел конец. Это мы живем пока тут в углу, на самом краю света. Ничего не видим, не слышим. А в других местах этому пришел конец. Другие места опять забиты у нас политическими. А политические — они народ грамотный. Более того — образованный. И все на начальство зуб точат. Чуть что не так — сразу пишут в газеты. А там только и ждут их писем. Получат и печатают. И сразу начинается шум, разговоры, а то и прямой скандал. И начальству приходится все это расхлебывать.

— А нам-то что? У нас в волости этих политических ведь нет.

— У нас-то, слава богу, пока нет, а в Новоселовской, в Абаканской, в Ермаковской волостях уже есть. Все наши места, особенно под Минусинском, опять забиты политическими. А политические — они все знают, где что делается, и обо всем пишут. Минусинск город хоть и паршивый, а издает две газетенки. И каждая ищет кляузный материал. Случись такой факт, как присутствие полицейского урядника на волостном сходе, они сразу ухватятся за него и поднимут такой визг, что всполошат все начальство. До губернатора дело может дойти…

— Ишь ты какое дело! А нельзя ли как-нибудь приструнить эти газетенки?

— Приструнивают, конечно. А что толку? Закроют одну, посадят хозяина в тюрьму. А через некоторое время выходит другая, под новым названием. Еще почище прежней.

— А мне, дураку, и невдомек.

— То-то и оно… До Комы я в Ужуре служил. И жалованье выше, и село без малого уж город. А из-за этого самого уехал оттуда. Все время как бы под гласным надзором. Пришел поздно на работу — они уж знают, повздорил с мужиком — они уж сочиняют кляузу. А тут еще прииск рядом. Того и гляди, и там заварится какая-нибудь буза… Крестьянский начальник все время начеку, пристав на седьмом взводе. Ну а о волостных властях и говорить не приходится. Они за все в ответе. А здесь я сам себе хозяин. Что хочу — то и ворочу. Получаю меньше, зато сплю спокойно.

— Выходит, сидеть надо и не рыпаться? Ничего себе — жисть! А не написать ли нам, Иван Акентич, куды следует насчет крикунов, которые особенно рьяно дерут глотку на сходе? Я заметил тут кой-кого. Может, пришпандорят их оттудова.

— Опять же нельзя, старшина. Зачем нам подливать масла в огонь? Ну, напишем мы кому следует. Начнется следствие. Приедут жандармы. Чего доброго, возьмут кого-нибудь. Тут сразу поднимется шум в газетах об аресте гласных волостного схода. Может дойти до центральной печати. Ославят нас с тобой на всю губернию. А после того тебе в ту деревню и глаза не показывай.

— Это верно. Пришибут. Народ у нас такой. Не трогай — хорош. Тронешь — самоварник, кровосос! А что делать? Я сам человек подначальный. Меня самого гоняют как собаку. Пропади пропадом она, эта самая служба. Запятили на три года. И не вырвешься.

И старшина отправился на квартиру.

На следующий день сход должен был приступить к обсуждению гоньбовых дел. Гоньба является у нас одной из государственных повинностей, которую мужику приходится выполнять наравне с военной службой, службой на выборных должностях, выплатой казенных, волостных и сельских податей, дорожными работами и другими общественными обязанностями.

Гоньба является самой важной после военной службы государственной повинностью. На гоньбе, можно сказать, держится вся высшая власть. Крестьянский начальник, становой пристав, мировой судья, волостной старшина и другие волостные начальники, сельские старосты, сотские, десятские, писаря, волостная почта, нарочные по срочным делам, участковые доктора и фельдшера, учителя, священнослужители, землемеры — всем им полагаются бесплатные подводы.

Все государственные повинности выполняются крестьянством бесплатно. В солдатах мужик служит бесплатно, на ремонте казенных дорог и мостов работает бесплатно, таежные пожары тушит бесплатно, приезжающее по делам начальство кормит бесплатно. А вот общественная гоньба ему оплачивается. Оплачивается по три копейки с версты за лошадь. Говорят, раньше гоньба тоже выполнялась бесплатно, но вызывала на местах большие нарекания. Из этого затруднения начальство придумало хитрый выход. Оно приказало оплачивать гоньбу, но не за счет казны, а за счет самого мужика, из волостных сумм. И теперь сельским старостам и волостным правлениям приходится вести строгий учет выполненной гоньбы, а волостным сходам ежегодно начислять на сельские общества необходимые ему на оплату гоньбовые деньги.

И, конечно, волостным и сельским писарям приходится основательно потеть с этим делом, чтобы учесть в волостных расходах гоньбовые деньги, утвердить их на волостном сходе, а потом включить их в волостные окладные листы вместе с другими волостными расходами.

И хотя общественная гоньба мужику оплачивается, но этих денег он никогда не видит. За выставленную подводу он получает от старосты «фиток» с указанием следуемых ему денег, а в конце года сдает его обратно старосте в уплату волостной или сельской подати. На этом все дело и кончается. Таким образом, мужик не обижен властью. За выполненную гоньбу он получил полный расчет по установленному тарифу. И интересы казны соблюдены, так как все эти гоньбовые расходы переложены на органы крестьянского самоуправления.

А гласники, как и накануне, с утра уже толпились на дворе и о чем-то возбужденно говорили между собою.

Иван Иннокентиевич пришел на этот раз раньше обыкновенного и все время что-то считал в своей комнате на счетах.

— Спасибо, что пришел, — встретил он меня ласково. — Сегодня ты мне будешь особенно нужен. В этом ящике моего стола я оставляю тебе книгу разгона обывательских лошадей, книгу раскладки волостных сборов и целую папку с важными бумагами. Смотри прежде всего за тем, чтобы кто-нибудь из гласников не спер их на курево. А потом, все время следи за мной и по первому моему знаку тащи все это мне туда. Понимаешь? А теперь беги, разыщи старшину и скажи ему, что пора начинать эту обедню.