Воевода Шеин

Павла ещё причитала, ещё искала какие-то важные слова, может быть, утешения, но Маша сердцем поняла, что там, в Суздале, случилось нечто непоправимое, какое-то великое несчастье. Тётка Павла жила в соседнем от Измайловых доме. Их большие дворы, расположенные на Покровской стороне, близ Покровского женского монастыря, огородами и садами сбегали к речке Каменке, и там на прибрежном лугу Маша часто играла с двумя дочерями Павлы. Та в этот миг собралась с духом и с плачем выговаривала самое страшное, от чего задыхалась:

   — Ясочка моя, погорели мы все на Покровской стороне, и твои родители допрежь. Пепел там, где стояли палаты, остался...

Смысл сказанного Павлой не сразу дошёл до Маши. Да, случилось несчастье и погорела Покровская сторона. Но где её родители? Почему их нет среди погорельцев? К Маше подошли боярыни Анна и Елизавета, позади встали Михаил и Артемий. Маша ещё искала между погорельцами матушку и батюшку, но высветились слова Павлы, глухо произнесённые сквозь рыдания: «Вечная им память!»

Маша всё поняла: родители её погибли. Голова у неё закружилась, и она сомлела. Михаил успел подхватить падающую Машу и теперь, присев, держал её на коленях. Он поднял её и понёс к возку. Артемий поспешил следом.

А Павла уже рассказывала Анне и Елизавете о том, что произошло в Суздале на Покровской стороне:

   — На третьей неделе Великого поста в день мученика Савина мы легли спать, как завечерело. А в полночь проснулись от треска, огня и дыма. Глянули — горят палаты Измайловых. Выбежали из дома. Боже мой, кругом всё полыхает! На нашем доме уже крыша горит. Соседи напротив Измайловых и за ними тоже полыхают. Взялись добро спасать, да разве спасёшь? Похватали, что можно, постель да одежонку. И скотина погорела. Благо вот лошадёнку спасли...

   — А что же Измайловы? — спросила Павлу бледная Анна.

   — В полдень, когда вся сторона выгорела, собрался народ к их палатам. И ничего уцелевшего не увидели. А как разгребли то место, где быть опочивальне, только косточки беленькие и нашли. — Тётка Павла умолкла, опять заплакала.

Приехавших заметил хозяин постоялого двора Филимон. Он подошёл к Михаилу и, увидев сомлевшую Машу, сказал:

   — Несите её за мной. У меня есть свободный покой. И все ваши пусть идут...

Филимон вскоре повёл Шеиных и Измайловых на постоялый двор. Михаил нёс на руках Машу. В просторном покое, кроме стола и нескольких спальных топчанов, ничего не было. Михаил уложил Машу на топчан близ окна, присел на край, спросил хозяина:

   — Может, в селе лекарь есть? Позвать бы!

Хозяин, грузный мужик, огладил окладистую бороду. Потоптался.

   — Не знаю, как и сказать. Лекаря-то нет. А вот позавчера на базарные дни муж с жёнкой то ли из Москвы, то ли из Мурома приехали.

Представились торговыми людьми, узорочье разное по сёлам носят. Однако скажу тебе, боярин, что сила в них тайная есть, к себе так и влекут. Поди, чародеи. Как пить дать, помогут.

   — Позови их, я за хлопоты заплачу, — попросил Михаил.

Филимон ушёл. В покое воцарилось молчание. Ни у кого не было слов, чтобы выразить постигшее Измайловых горе. Боярыня Анна плакала. Она лишилась последнего брата мужа, дяди Артемия и отца Маши, боярина Михаила.

Вскоре хозяин вернулся и привёл рыжего мужика лет тридцати и такую же рыжую, яркой красоты жёнку. Это были известные многим в Москве ведуны Сильвестр и Катерина. Но пока ещё мало кому было ведомо, что они напророчили Борису Годунову царствовать семь лет... Сильвестр и Катерина были деловиты и решительны. Они велели Артемию открыть дверь. Когда Артемий открыл дверь, Сильвестр подошёл к нему, встал по другую сторону двери и взял его за руку. Катерина присела близ Маши и, погладив её по голове, полюбовалась на её бледное, но красивое лицо. Удерживая руку на голове, склонилась к ней и беззвучно сказала на ухо:

   — Ласточка-касаточка, слава тебе! Не вей гнезда в высоком терему, не жить тебе здесь, не лётывать. Да кому я спела, тому добра. Кому приснится, тому сбудется.

Катерина встала, взмахнула дважды руками, словно отгоняя от Маши вёрткую птицу.

В покое было так тихо, что даже полёт мухи услышали бы те, кто находился в нём. Но они явственно различили шуршание крыльев птицы, и она чёрной тенью с белым пятнышком на груди промелькнула к двери и скрылась за нею. И вновь воцарилась тишина. Маша открыла глаза и, увидев рыжую Катерину, с удивлением спросила:

   — Кто ты?

   — Я твоя судьбоносица, — ответила Катерина и взяла Машу за руку.

   — Что со мной? Почему я лежу?

   — Что было, то пройдёт и быльём зарастёт. Тебе, касаточка, всегда отныне будет светить солнце. Да сбережёт тебя от бед всяких твой ясный сокол. — И Катерина подозвала Михаила: — Подойди к нам, суженый.

Михаил подошёл к Маше и, опустившись на колени возле ложа, взял её за руку. И она поднялась, села.

   — Головушка моя разламывается. Но я всё вспомнила. Сказано было мне, что я потеряла матушку и батюшку.

   — У тебя всё будет хорошо, ясочка. Господь вознёс твоих близких в небесные кущи. Поплачь о них, проводи их в последний путь, и я сниму твою боль и в сердце твёрдость вдохну. Слушай же меня внимательно.

Катерина вновь села рядом с Машей, положила руку ей на голову, гладила, словно сбрасывая с неё нечто. Взгляд у Маши стал ясным, осознанным, и она спросила:

   — О чём мне тебя слушать, чародейница?

   — Ехать тебе надо в Суздаль, ясочка, отслужить в храме Покровского монастыря панихиду по безвременно почившим рабу Божьему Михаилу и рабе Божьей Анастасии. И взять горсть земли с пепелища сыну твоему в память о предках. А как выполнишь завещанное, приди во град Владимир, там и помолись в храмах с супругом о блаженстве усопших.

Маша подняла на Катерину большие печальные глаза и молвила:

   — Есть у меня жених пока. Мы ведь ехали в Суздаль венчаться.

   — Нельзя тебе в Суздале венчаться. Судьбе то неугодно. Ты, Мария Михайловна, появишься в Суздале супругой Михаила Борисовича Шеина. А по-другому и не должно быть, потому как прочие пути тебе заказаны.

   — Почему? — спросила Маша, недоумевая.

   — Потому, что на твоём пути стоят Щербачиха и князь Черкасский. Да помнишь ли ты прошлую Масленую неделю и всё, что произошло в Столовой палате царского дворца?

   — Помню.

   — Тем всё и сказано, — Катерина положила руку на плечо Михаила, улыбаясь, произнесла: — Мы обвенчаем вас в чудотворном храме, который называется Покровским.

Дальше всё было так, как повелела Катерина. Но тем она не завершила своё дело. Поднялась с ложа, сказала:

   — Все вы слышали, о чём мы с касаточкой поговорили? Так вот сейчас я пойду на подворье и скажу суздальцам о вашей милости быть им свидетелями, дружками и почётными гостями на венчании и на свадьбе Михаила и Марии. Хотите или нет, но вы должны всё исполнить во благо чтимым вами жениху и невесте.

С тем Катерина и ушла. Но её место занял Сильвестр. Они с Катериной были одним ведовским деревом, и плоды их трудов были неразделимы, каждое дело принималось и исполнялось как общее.

   — Моё слово к тебе, боярин Михаил. Идёшь ли ты к хозяину Филимону столы на завтра заказывать?

Михаил встал с колен, подошёл к Сильвестру. Оба они статью стоили друг друга. Волей судьбы они много раз окажутся рядом, когда над ними будет нависать угроза смерти. И могучий ведун не поскупится своей жизнью, примет удар судьбы на себя, прикроет воеводу грудью.

А пока два мужа по-деловому обсудили возможности исполнить венчание в Покрове и отметить это свадьбой вместе с земляками Марии, потерявшими кров и имущество. Они отправились к хозяину постоялого двора Филимону просить его приготовиться к свадебному дню.

Дело у Катерины и Сильвестра спорилось. Ведунья уговорила суздальцев почтить вниманием венчание и свадьбу своей осиротевшей землячки. А Сильвестр нашёл душевный отклик у Филимона, который за умеренную плату согласился накрыть свадебный стол, а узнав, что к столу есть царское угощение, вовсе обрадовался.