Держава (том первый)

— Знамо дело! — попрощался с ним Максим Акимович.

Речь императора сошла благополучно.

Особенно сановникам понравилось, как государь твёрдо произнёс:

— Мне стало известно, что в последнее время, в некоторых земствах, — глянул на делегацию из Твери, рядом с которой Сипягин поставил двух своих филёров, — слышны голоса людей, увлёкшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земств в делах внутреннего управления. Бес–с–смыс-с–лен–н-ыми! — подчеркнул, подняв палец, государь.

Максиму Рубанову в следующем месяце пожаловали чин генерал–лейтенанта, и назначили командиром гвардейской кавалерийской дивизии.

В начале февраля Рубанов устроил званый ужин. Банкетный зал первого этажа был полон гостей. На этот раз Максим Акимович сидел за столом в сшитой на заказ новой форме с генерал–лейтенантскими эполетами и при всех орденах. Кроме военных, одним из почётных гостей являлся Сипягин.

Большинство присутствующих нарядились в народные одежды, но руки и шеи дам сверкали драгоценностями. Вечер прошёл прекрасно и благолепно. Максим Акимович поразил высший свет ткацким станком, выставленным в гостиной.

— Жена учится, — скромно произнёс он, наблюдая за Сипягиным.

«Обзавидуется теперь», — ликовала его душа.

«Какой догадливый этот Рубанов, — плотоядно разглядывал станок Дмитрий Сергеевич, — как было прекрасно, ежели бы он служил по нашему ведомству».

Размышляя о станке, Сипягин крупно проиграл в карты и уехал пораньше.

Дамы, сидя в гостиной, сплетничали напропалую:

— Вчерась видала императрицу — мать. Марья Фёдоровна мчалась в санях, запряжённых тройкой, с бородатым казаком на облучке, — косилась на ткацкий станок графиня Борецкая.

— Бедная женщина. Поди, тяжело ей с невесткой, — пожалела вдовую императрицу баронесса Корф.

— Весьма высокомерная особа! — поддержала подругу княгиня Извольская. — Ходят слухи, — понизила она голос, — что Марья Фёдоровна совершенно не ладит с «дорогой Аликс», как называет она невестку, — частила скороговоркой княгиня, округлив глаза, — а та ревнует мать к сыну и пытается их поссорить… Представляете. Не успела ещё короноваться, а уже требует у «дорогой мама» фамильные драгоценности. Ужас!

Проводив гостей, братья остались одни.

— Какая теперь у вас должность, господин генерал–лейтенант?

— Я царский сокольничий! — устало курил Рубанов.

— А может, псарь? Это большое продвижение по службе.

— Георгий, — обиделся Максим, — ты очень грубо шутишь.

Весь февраль и март Рубанов знакомился с дивизией, состоящей из четырёх лейб–гвардейских полков: конно–гренадёрского, уланского, гусарского и драгунского. Он быстро разобрался, вспомнив свой боевой опыт, что кавалеристы весьма сильны в манеже, но абсолютно теряются в полевых условиях на пересечённой местности.

Собрав командиров полков и старших офицеров, держал перед ними речь без шпаргалки в шапке:

— Господа! Вы совсем запустили работу в полевых условиях. Ваши полки должны работать в любую погоду. Кавалерист обязан не только скакать на коне, но также рубить и стрелять… Ваши офицеры, господа, недооценивают важность стрелковой подготовки. Обращаюсь к вам с настойчивой просьбой и приказываю побольше заниматься с вверенными подразделениями рубкой чучел и стрелковой подготовкой… Вы должны одинаково прекрасно владеть огнестрельным оружием, саблей и конём. Только после этого мы сумеем бороться с любым противником. Свободны, господа!

— С кем он собрался воевать? — вытирал платком потный лоб командир гусарского полка.

— С ветряными мельницами, наверное, — захохотал драгунский полковник.

— Недаром Александр Третий выбрал его в приятели, — одёрнул друзей уланский полковник, — Рубанов боевой офицер и прошёл русско–турецкую кампанию. Советую вам отнестись внимательно к его просьбе.

В мае, раздражённая своей невесткой Мария Фёдоровна покинула Россию, уехав отдыхать к себе на родину, в Копенгаген.

Довольная этим Александра, с царственным своим супругом, отправились на лето в Петергоф.

Ещё более довольный Рубанов–старший, поселив семью на даче под Петергофом, с рвением занимался служебными обязанностями.

— Господа офицеры, вы должны подготовить из кавалериста достойного бойца, способного в любой обстановке решать поставленные задачи, — казённым языком вразумлял подчинённых, и показывал им, как надо рубить не только стоящих чучел, одетых в германскую военную форму, но и сидящих и даже лежащих.

«Я ещё ничего, в форме, — стирал белоснежным платком пыль с влажного лица, — троих сумею одолеть».

Иногда брал своих детей, чтобы те наблюдали работу русской конницы.

Глеб просил у отца «рубануть чучелку», а Аким любовался зеленевшим вдали лесом.

Георгий Рубанов на лето увёз семью в Ромашовку, и там, на природе, занимался историей и философией.

Дмитрий Сергеевич Сипягин остался в Петербурге, и с упоением изучал древние славянизмы: поелику, иже, лепота, целую неделю ломал голову над словом «бяше». «Что за «бяша» такая? И спросить стыдно. Товарищ министра, скажут, а русского языка не знает. Эх — тужил он, — был бы рядом Рубанов, тот бы объяснил, — оглядываясь по сторонам, доставал из сейфа «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева, и с удовольствием читал: «Чудище обло, озорно, стозевно и лайя…» — Господи! Как раньше люди писали хорошо…».

Осенью Рубанова пригласили в Царское Село, где молодой государь с государыней обживали первый настоящий свой дом — Александровский дворец.

Здесь только он узнал, что императрица ждёт ребёнка.

В начале ноября, когда начались роды, пушкари в Кронштадте и Петербурге спали возле орудий, ожидая приказа о салюте в честь появления наследника.

Тремястами залпами должны были они приветствовать мальчика.

Но родилась девочка, великая княжна Ольга, которую приветствовали сто одним выстрелом, согласно этикету двора и давней традиции.

Прошёл год с момента воцарения Николая Второго, закончился и двенадцатимесячный срок траура.

Декабрь 1895 года гудел от балов и увеселений. Император с императрицей давали свой первый Рождественский бал.

К восьми вечера Рубанов с женой подкатили к сверкающему огнями Зимнему дворцу.

Максим выглянул из кареты.

— Архип, поближе нельзя, что ли, подъехать? — недовольно обратился к кучеру, оглядываясь по сторонам. — Понаехало всяких капитанишек, — бурчал он, подавая руку жене.

— У этих капитанишек, как ты изволил выразиться, милый, родители князья, — благосклонно кивнула молоденькому офицеру, вытянувшемуся перед Рубановым.

— Лейб–гвардии уланский полк?! — козырнул на приветствие поручика Максим.

— Так точно, ваше превосходительство! — бодро отрапортовал офицер, с грустью думая, что за нелёгкая столкнула его с командиром дивизии.

— Чучел–то рубите? — поинтересовался Рубанов, под фырканье жены. — Ну ладно, свободны пока, — милостиво отпустил кавалериста.

— Максим, то–то теперь разговоров о тебе будет в юной офицерской среде… Чу–у–че-е–л–то р–руби–те-е? — басом произнесла она, давясь от смеха. — Бурбонище ты мой, — нежно поцеловала мужа в щёку.

— Ещё одно слово и пошла бы домой рубаху за станком ткать, — повёл жену к парадному входу Максим, по пути раскланиваясь со знакомыми.

Отдав шинель и шубу лакею, Рубанов огляделся в зеркало и полюбовался отражением жены, поправлявшей причёску и складки на платье.

Занятие это затянулось надолго. Потом она целовалась с княгиней Извольской и баронессой Корф, пока Рубанов обменивался рукопожатиями с их мужьями.

— Пошли, — шепнул на ушко жены, снова повернувшейся к зеркалу, — уже церемониймейстер со своим посохом тащится, — вновь рассмешил супругу.