Подвиг Антиоха Кантемира

Чтобы кто другой не поторопился поехать в Митаву и выслужиться перед государыней, верховники на Тверской дороге поставили караул, не пропускавший из Москвы никого.

Но гонцы все-таки поскакали. Шталмейстер Павел Иванович Ягужииский отправил от себя в Митаву Петра Сумарокова, Рейнгольд Левенвольде послал человека с письмом к своему брату Густаву в его лифляндское имение. Как будто бы и Феофан Прокопович постарался известить от себя — будущая государыня его знавала.

Слухи о посылке гонцов и о кондициях разошлись по Москве. Затея верховников с подписанием государыней пунктов, ограничивающих самодержавие, не понравилась дворянству и насторожила его. Оказывается, новой императрицей будут командовать восемь персон — членов совета, из них четверо Долгоруких и Голицыных. Эти кого угодно в рог согнут, особливо ежели сговориться сумеют!

Из людей умных и дальновидных более других был обеспокоен Феофан Прокопович. Он пересидел Меншикова, за ним — Петра II, он радовался избранию курляндской герцогини, не имевшей причин преследовать его за политические интриги, но когда всем начнут распоряжаться верховники, ему придется худо. Заслуги его перед Петром I всем ведомы, но как теперь на них посмотрит российское вельможество, вчерашние бояре?

Опасался не он один — все дворянское сословие не ждало для себя радости от господства верховников. Казанский губернатор Артемий Петрович Волынский в ту пору писал одному из приятелей в Москву:

"Слышно здесь, что делается или уже сделано, чтобы быть у нас республике. Я зело в том сумнителен.

Боже сохрани, чтоб не сделалось вместо одного самодержавного государя десяти самовластных и сильных фамилий, и так мы, шляхетство, совсем пропадем и принуждены будем горше прежнего идолопоклонничать и милости у всех искать, да еще и сыскать будет трудно, понеже ныне между главными как бы согласно ни было, однако ж впредь, конечно, у них без разборов не будет, и так один будет миловать, а другие, на того яряся, вредить и губить станут…"

Верховный тайный совет 3 февраля созвал членов Сената, Синода и генералитет рассуждать о государственном установлении.

Приглашенные съехались. Разговоры не смолкали — что должны объявить верховники? Неужели герцогиня приняла унизительные условия, предложенные Голицыным?

В зал вошли члены совета, и князь Дмитрий Михайлович — все он! — пригласил послушать письмо избранной императрицы, отправленное из Митавы.

Анна Иоанновна писала, что намерена принять державу, что ей потребны благие советы и она объявляет, какими способами желает вести свое правление. Дальнейшие строки содержали условия, на каких Верховный тайный совет решился ее пригласить, и уверение: "По сему обещаю все без всякого изъятия содержать".

Письмо заставило всех изумиться — государыня приняла кондиции и лишила себя многих прав, которыми пользовались монархи!

В зале стояла тишина. Было слышно только бряцание оружия — солдаты виднелись у каждой двери, на всех лестницах и переходах.

Верховники перешептывались между собой. Потом князь Дмитрий Михайлович Голицын, обращаясь к собранию, произнес:

— Видите, господа, как милостива государыня? Не напрасно мы надеялись. Большое благодеяние показала она отечеству нашему. Бог ее подвигнул написать такое письмо. Теперь счастливой и цветущей станет Россия!

Он прислушался. Толпа сенаторов и генералов молча глядела на него.

— Благодеяние-то какое, говорю, — повторил Голицын. — Государыня письмо собственноручно подписала — все, мол, пункты содержать буду. Для чего же никто из вас ни единого слова сказать не торопится? Не изволите ль донести, кто что думает? — Он опять сделал паузу и заговорил снова: — Тут нечего другого сказать, как только благодарить ее величество. Неужто столь трудно вымолвить "спасибо"?

На этот раз его слова получили отклик. Из толпы послышался недоуменный голос:

— Не понимаю и весьма удивляюсь, отчего государыне вдруг пришло на мысль так писать?

— Самой бы не пришло — умных людей послушалась, — проворчал Голицын и громко возгласил: — Теперь прошу, преосвященные отцы, господа Сенат и господа генералы, журнал подписать.

Верховники расступились. За их спинами открылся стол с бумагой и чернильницей.

Феофан Прокопович шагнул к столу и взглянул на лист. Написано было немного — только то, что Верховный тайный совет, Синод, Сенат, генералитет и прочие тех рангов, услышав такую милость, показанную ее величеством ко всему государству, благодарят всемогущего бога и все согласно объявляют, что тою милостию весьма довольны, в чем подписуются своими руками.

— Пиши, читатель, не задерживай! — приказал Голицын, и Феофан поспешно взял гусиное перо.

За ним подписались архиепископ ростовский Георгий Дашков, епископ коломенский Игнатий, казанский архиепископ Сильвестр и другие, а за духовными уже подвигались в очереди вельможи — Трубецкие, Долгорукие, Голицыны.

Князь Алексей Михайлович Черкасский, прежде чем подписать протокол, сказал:

— Было говорено, и в письме ее величества подтверждается, что потребны для правительства благие советы, как и во всех государствах чинится. То я, как и другие некоторые, имею мнение о новом государственном устройстве и намерен его к обсуждению подать.

— На то ваша воля, князь Алексей Михайлович, — подумав, сказал Голицын. — Подавайте, с вами вместе будем разбирать.

Ни в чьих мнениях князь Дмитрий Михайлович но нуждался, однако должен был согласиться с Черкасским.

Собрание окончилось, сановники разъехались но домам. Голицын просмотрел подписанные листы — асе как будто исполнили свой долг. Что же его треножит? Ах да, Черкасский грозил подать особое мнение… Возьмутся за перья и другие умники, вернее, бумагомаратели. Их прожектам грош цена, однако эту ерунду ему читать придется…

Голицын понимал, что с мнениями дворянства надо будет считаться, и, желая где-нибудь выиграть, приказал арестовать шталмейстера Ягужинского: оказалось, что гонец его Петр Спиридонович Сумароков сумел добраться до Митавы и передал письмо в руки Анне Иоанновне. Князь Василий Лукич Долгорукий арестовал Сумарокова и отправил в кандалах под охраной генерала Леонтьева в Москву. Но дело сделано, императрица предупреждена… О чем? — соображал Голицын. Что дворянство не согласно с ограничением монаршей власти? Не может быть, когда читались пункты, никто не спорил, все соглашались. Или слава Голицыных и Долгоруких многим спать спокойно мешает?.. А успели все-таки доставить письмо государыне, будь они трижды неладны…

В следующие дни тело Петра II лежало в Лефортовском дворце, архиереи служили молебны, Анна Иоанновна по санной дороге приближалась к Москве, верховники спорили о титуле императрицы, о тексте присяги, о том, объявлять ли народу условия приглашения герцогини курляндской или будет лучше, если она скажет о них сама?

Все имело значение. К прибытию Анны Иоанновны для дворца необходим был ее большой портрет. Сходство с оригиналом не так требовалось, как изображение ленты ордена, украшавшего государыню. Московский вице-губернатор Вельяминов, не имея таких сведений, запросил Верховный тайный совет, с какой кавалерией писать персону государыни. Совет послал узнать у Вельяминова, с какой лентой писали "последнюю государыню", то есть Екатерину I? Выяснилось, что ее писали "с красной кавалерией" — с орденом Екатерины. "Тогда и эту с красной", — приказали верховники. Голубая лента через плечо означала бы, что Анна Иоанновна имеет высокую награду империи — звезду ордена Андрея Первозванного, а ее Верховный совет хотел сам поднести новой императрице, подчеркнув свое право награждать столь высокую особу, подобно тому, как послал ей пять пар самых лучших соболей.

В тексте присяги важным было каждое слово. Как титуловать императрицу? Третьего февраля, после объявления о том, что Анна Иоанновна согласна вступить на престол российский, в Успенском соборе протодьякон возгласил ее "самодержицей". С таким титулом Синод разослал извещения по епархиям. Но ведь Анна будет править на особых условиях, власть ее ограничена Верховным советом, и об этом все должны знать. Князь Василий Владимирович Долгорукий предложил и в манифест внести упоминание о кондициях и о согласии письменном ее величества эти кондиции выполнять.