Гибель великого города

Виллибхиттур засмеялся. Нилуфар схватила его за руки.

— Я не требую любви, которая отдала бы мое тело в твои объятия, поэт… Я не хочу, чтобы ты прославлял мою молодость и красоту. Я не прошу утешить меня… Но неужели ты позволишь боли моей души перейти в ненависть, зависть, ревность? Неужели не убедишь меня, сколь нелепо желание стать госпожой?

На глазах ее выступили слезы. Виллибхиттур отер их краем своей одежды.

— Ты плачешь, красавица? Ну, тогда твое горе не так уж велико. Избалованное дитя недолго горюет. Госпожа хочет, чтобы я избавил ее сердце от страданий?

— Ты понимаешь меня, поэт, — в радостном волнении говорила Нилуфар. — Ты настоящий человек. На этом свете я услышала от тебя первые человеческие слова… Тебе я…

— Госпожа! — испуганно крикнула Хэка, вбежав в комнату. Наклонившись к самому уху Нилуфар, она прошептала: — Деви, беда!

— Беда? — бездумно повторила Нилуфар, не двинувшись с места. — Поэт, — продолжала она, — сложи песню о том, что Нилуфар никого не любит… Она научилась обманывать. Ей ненавистна, омерзительна игра, которую вы, мужчины, называете любовью…

Хэка стояла в ожидании, но Нилуфар не умолкала:

— Вы, мужчины, собственники, вы страшнее волков! Вам хочется, чтобы женщины гордились тем, что они ваши жертвы…

Поэт улыбнулся.

— Деви! — заметил он тихо. — Ваша рабыня хочет что-то сказать.

— Почему ты вошла без разрешения, Хэка? — недовольно спросила египтянка.

— Простите, госпожа, — ответила Хэка, опустив голову. — Супруга достойнейшего поэта…

— Она послала тебя? Та танцовщица? — Лицо Нилуфар искривилось в усмешке.

— Она не посылала меня, госпожа… Она лишь повторила приказание…

— Приказание? Чье же приказание, глупая?

— Великого господина высокочтимого Манибандха! — дерзко ответила Хэка и вышла.

Нилуфар показалось, будто змеиное жало вонзилось в ее сердце. Она опустила глаза. Поэт сосредоточенно думал о чем-то. Потом сказал:

— Иди, красавица! Тебя ждет супруг! Кому, кроме тебя, подобает встретить его?

Нилуфар бросило в дрожь. Виллибхиттур встал.

— Ты боишься? Я пойду с тобой! Ну, вставай же!

Нилуфар поднялась и медленно пошла к дверям. Выйдя на улицу, она увидела возничего; тот мирно дремал. Возле колесницы стояла сердитая Хэка.

— Хэка, где она, эта танцовщица?

— Госпожа, — мягко заметил Виллибхиттур, — вам лучше бы осведомиться о своем супруге. Танцовщицу я встречу сам.

— Они ушли, — с покорным и почтительным поклоном сказала Хэка.

Нилуфар молча взошла на колесницу, подавив в себе гнев. Что могла она сказать этим людям? Ведь над ней тяготела чужая воля, она не принадлежала себе…

Колесница тронулась. Виллибхиттур еще долго стоял неподвижно, глядя, как рассеивается облако пыли, поднятое копытами буйволов. Неужели Вени не вернется?

Сгустился ночной мрак. Вени так и не пришла. Поэт печально смежил веки.

Глава пятая

Весело переливались на солнце золотые кольца и браслеты дравидской танцовщицы, с улыбкой слушала она Манибандха.

— Ты называешь любовь грехом, красавица? — говорил купец. — В своем заблуждении ты не одинока: и в нашей стране, и в далеком Египте люди твердят то же. Но, будь это правдой, разве любовь дарила бы нам такую бездну блаженства?! Может ли быть любовь греховным чувством, если она, как солнечный луч, пронизывает все мое существо?

— Вы убедили меня, — ответила Вени. — Но можно ли любить человека, обманывая его и не доверяя ему? Обман навсегда губит в людях веру.

— Веру? — воскликнул Манибандх, подавшись вперед. — А знаешь ли ты, красавица, что такое вера? Это — порождение страха. В нашем зыбком, изменчивом мире каждое мгновенно полно неизвестности, а человек — создание слабое, он боится будущего и потому цепляется за прошлое. Он создает тьму глупых и жестоких предрассудков, которые вкупе называет верой. Одни вещи вера навсегда признает прекрасными, другие — отвратительными. Но разве мы не видим, что все в мире заключает и себя хорошее и плохое одновременно? Что превосходно в одном отношении, то мерзко в другом. Стремление к радости, к счастью — вот смысл жизни! Нелепо отдавать частицу души тому, что обременяет нас, как тяжелая цепь.

— Но если все в мире так ненадежно, где же взять силы для будущей жизни?

Манибандх рассмеялся.

— Красавицу пугает будущее? Меня оно не страшит. Чем я был вчера, уже не являюсь сегодня, а чем суждено мне быть завтра — неизвестно. Но почему же мне не быть тем, что я есть сейчас?

— Разве ваша жизнь — прыжки со ступеньки на ступеньку? Разве вам не приходится идти вперед, рассекая грудью поток жизни? — спросила Вени.

Манибандх нетерпеливо возразил:

— Найдется ли во всем Мохенджо-Даро человек, способный противостоять мне? Где тот сумасшедший, который не упадет к моим ногам в рабском поклоне? Человеку свойственно стремиться вперед, но живет он одним днем. Настоящая минута для него самая важная. Потому ли ты живешь, что однажды родилась, или потому, что не успела умереть?

— Манибандх! — вскрикнула танцовщица в гневе. — Это жестоко!

— Сдаюсь, красавица, сдаюсь! Прости меня! — поспешно сказал купец. — Признаю себя побежденным!

— Нет, уступить должна я, — уныло произнесла Вени. — Вы повидали свет, беседовали с царями, поэты о вас сложили песни. Что значу я рядом с вами?!

— Ты завоевала мою душу! Если что-нибудь в мире может унять боль и утешить, то это твой чарующий танец! Твой талант затронул струны моего сердца! Высокочтимый побежден твоим искусством. Деви, ты воистину великая танцовщица!

Похвалы смутили Вени.

— Я не знаю, кто я… — чуть слышно сказала она.

— Как? Ты не знаешь своей силы? — Манибандх придвинулся ближе к девушке.

Вени ласково взглянула на него, губы ее шевельнулись и застыли неподвижно. Оба молча смотрели друг на друга; и молчание это было подобно бездонному океану, в который они медленно погружались. Они словно ждали, что там, в пучине, отыщется чудодейственная жемчужина, способная превратить всю горечь, весь яд жизни в любовь и ласку.

— Да, человек привык к своим оковам, — нарушил молчание Манибандх. — Даже расставаясь с цепями, он жалеет о них. Рабское следование ветхому обычаю — вот истинная причина многих наших поступков. Тот, кто верен обычаю, всегда будет считать свои цепи благословенными.

— Вы сильный! — вырвалось у Вени. — Как это справедливо, высокочтимый! Вы сильный! Вашей доблести рукоплещет весь мир. Порвать все оковы, быть сильным — прекрасно! Но неужели для этого человек должен жертвовать всем, что прежде считал дорогим?

Манибандх задумался. Сколько раз он сам спрашивал себя: ради чего растоптал он в своей душе самое дорогое, — и этот вопрос всегда повергал его в смятение. Каким жестоким был бы ответ! Нужные слова не находились.

Но Вени уже устыдилась своего порыва. Сняв руки с плеч Манибандха, она снова села, пряча глаза. Вдруг танцовщица, подняв голову, спросила:

— А что такое любовь, высокочтимый?

И этот ее вопрос остался без ответа. Купец любовался закатом. «Ничто не вечно, — думал он. — Вот и багрянец зари меркнет на глазах, скоро он совсем исчезнет, и никто не сможет удержать его». Манибандх внезапно почувствовал странную усталость. Он безмолвно опустил руки и склонил голову, как в тот памятный день, когда впервые увидел божественный лик фараона, восседавшего на троне перед пирамидой, на которой красовалось огромное изображение солнца. Может быть, бывшему рыбаку не по плечу заботы высокочтимого Манибандха? Нет! Не живи в его теле могучий дух, разве сумел бы он подняться так высоко?! Манибандх гордо посмотрел на Вени. Танцовщица задумалась. Лицо ее было подобно небу, в котором вместо облаков, несущих дождь и прохладу, мчались знойные тучи пыли, губящие все живое.