Тени колоколов

— Понял — и молчи, ежели жизнь дорога! У моих стрельцов кулаки с дубину, челюсти тебе вывернут наружу.

— Я о другом, владыка, — не отступал Мирон. — Очень большое у меня желание с вами поехать. Ведь и там, куда поедете, мощи нужно охранять.

Никон обошел стоящего на коленях, как бы оценивая его. Смелость монаха ему понравилась.

— Ну что ж, будь по-твоему. Мне верные слуги нужны, а ты, смотрю, заботливый.

— Послужу тебе, владыка, раз Господу так угодно.

— Хорошо. А сейчас не скажешь, где Арсения Грека держат?

— В подземелье, где же ещё! Он злой дух, а не человек.

— Почему так думаешь?

— Больно уж много знает. А человеку это не под силу.

— Отведешь меня к нему? Скрытно, чтобы никто не видел.

— Это дело несложное, только ключи бы взять у Дионисия.

— А это кто?

— Мой друг. В детстве по одной улице бегали.

— Хорошо, жду. А сейчас оставь меня одного, во время молитв не люблю стоящих за спиной.

— Воля твоя, владыка! — поклонился Мирон и вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

Никон, оставшись один, опустился на колени и прижал широкий лоб к каменному полу собора.

Матвей Стрешнев со своими стрельцами охранял суда на берегу моря. Отряду из пятидесяти человек требовалось пропитание. Правда, запасы кое-какие были. Но перед уходом в монастырь Никон сказал: «Назад путь не короче, провизии много нужно будет. Так что запасы не трогать. Сами добывайте пищу. В этих местах даже дитя с голоду не умрет».

Действительно, рыбу хоть обеими руками лови — косяки ходили вокруг судна, а у берега, в затонах, плавали дикие гуси. Гусиное мясо, конечно, вкусное, но стрельцам было запрещено стрелять. «Ружья поднимете, — предупредил митрополит, — всех нас продадите…» Смешно! Словно здешние жители без глаз: столько стрельцов на Соловки приехали не рыбу ловить…

Размышляя об этом, Матвей Иванович крикнул помощнику:

— Ты, Родион, за меня оставайся. Пойду посмотрю чащи лесные, возможно, и дичь добуду.

Потом Стрешнев нашел Тикшая, позвал его с собой.

Вскоре оба затерялись в густом лесу. Вокруг плотным кольцом обступают кедры и ели. Толстые, двумя руками не обхватишь. Солнце едва пробивается сквозь могучие кроны. Но наступающее лето и здесь чувствовалось. В редкой траве желтели звездочки гусиной лапчатки, звенели на все лады невидимые птицы.

Путники негромко переговаривались, с любопытством разглядывая лес вокруг.

— Матвей Иванович, гляди — белка!

— Где?

— Да вон, вон, по стволу наверх поскакала. Вот глупая, не боится нас…

Встали, любуясь проворным зверьком. Замерли, чтоб не спугнуть. Вдруг обернулись на звук шагов. Перед ними будто из-под земли встал мужичок. За поясом его выцветшей рубахи сверкал топор. Матвей Иванович поднял пищаль, крикнул:

— Эй, ты чей будешь?

Белка от резкого крика скакнула вверх и исчезла в густых ветвях. Но люди за ней больше не наблюдали, они рассматривали друг друга.

Мужичок с топором хоть и был нечесаным и нестриженым, как лесной разбойник, но своим испуганным видом и добродушным взором напоминал крестьянина, приехавшего в лес за дровами.

По одежде и ружью лесной человек догадался, что перед ним стрелец, да и выговором нездешний. Только что же он в гуще леса делает? Соловки стрельцы охраняют, да у здешних совсем другая одежда. Эти двое, наверное, царю служат, слышал, с Новгорода приехали, с митрополитом.

— Ну, что молчишь, словно ступу проглотил, — рассердился не на шутку Стрешнев. — Говори, кто ты таков?

— Я здешний житель, здесь недалеко моя деревня.

— А провизией ваша деревня не богата? Надоело рыбный суп трескать, — уже дружески заговорил Матвей Иванович.

— Мяса я вам продам, хлеба, только бы деньги у вас были, — всё ещё недоверчиво косился на чужаков мужик. — Согласны заплатить, идемте со мной.

Долго шагали по вековому лесу. И наконец вышли на широкую поляну. Перед ними стояло небольшое селение. Дома, срубленные из огромных бревен, словно выросли из-под земли. Перед ними тянулись огороды, сзади — дворы и бани.

Мужик остановился у крайней избы, приоткрыл заткнутое тряпкой отверстие-окно, крикнул:

— Машутка, выйди-ка!

На пороге показалась девушка. Косы до пояса, глаза синее неба, губы ярче зари.

— Ты бы, дочка, баню натопила. Гостей попарим.

И когда девушка убежала, пригласил в дом. Вытащил из-за иконы медные деньги, протянул сопящему за столом пареньку. Тот без слов понял, куда его посылает отец.

Вскоре он вернулся с бутылкой. Хозяин разлил вино в чашки, на стол положил разрезанную на три части луковицу и сказал:

— С приездом вас! — Одним глотком выпил налитое и добавил: — Меня Иваном зовут…

Тикшай не пробовал раньше хмельного, сейчас, когда выпил свою долю, по телу его разлился огонь. Стрешнев выпил не спеша, крякнул, вытер рукавом усы и бороду и встал.

— Благодарствуем, хозяин, за угощение. Но надобно о деле поговорить. Нам возвращаться пора, стрельцы ждут.

Хозяин вывел гостей во двор, зашел в хлев и выволок за задние ноги визжащего поросенка.

— Вот ваше мясо.

Стрешнев и Тикшай переглянулись: как его доставить до берега, ведь на спине не донесешь? Опять выручил хозяин:

— На лошади вас довезу, так и быть. За поросенка взял только два целковых. Протягивая их дочери, сказал Стрешневу:

— По лицу и разговору, сосед, я тебя наконец узнал. Помнишь в Москве Дуплистую улицу?

Матвей Иванович прищурился, вгляделся в мужика и воскликнул:

— Иван Мальцев?

— Я, Матвей, Иван Мальцев, Глеба Морозова крепостной. Сам знаешь, боярин за собак нас считал. Не выдержал и со своей семьей убежал в Соловки…

— А где жена твоя, Глаша?

— Три года уж как отдыхает на кладбище. Досталось ей… Здешняя жизнь тоже не мед. Игумен дань собирает, в неделю пять дней на монастырь работаем. Глаша, царствие ей небесное, на лесозаготовке погибла…

— У вас здесь что, и женщины лес рубят? — от услышанного у Тикшая расширились глаза.

— Ни Бог, ни игумен разницы в этом не делают! У здешних женщин судьба горькая.

Матвей Иванович не стал забирать поросенка, стыдно ему стало. Да и что они, пятьдесят здоровых мужиков, себе на ужин мяса не добудут? Вон в лесу сколько дичи!

Иван запряг в телегу отощалую лошадь, и они втроем отправились в путь. Всю дорогу бывший крепостной Глеба Морозова рассказывал о монастыре, что сам узнал за годы пребывания тут.

В 1429 году инок Савватий сел в лодку и доплыл по Белому морю на Соловецкий остров. Он поставил здесь крест и построил келью. Через пять лет к нему присоединился святой Зосима с горсткой верующих в Бога мужчин. Они построили Преображенскую церковь, на месте которой сейчас красивый собор. Возле церкви срубили несколько жилых келий. Так начинался монастырь.

Потом здесь погребли опальных служителей русской церкви — иерея Сильвестра и митрополита Филиппа, что прославило Соловки на всю Русь. На монастырь возлагали большие надежды в святых делах.

Бывшие соседи во время пути вспоминали и о Москве, как они там жили в молодости, у кого какие друзья были, вспомнили всех живых и ушедших на тот свет. Когда дошли до родителей Стрешнева, Матвей Иванович грустно сказал:

— Отец давно умер, мать в прошлом году похоронили. Сестра вышла замуж в город Ковров. Сейчас в Москве живет жена с двумя детьми и брат Павел. Ты брата знал: он родился кривоногим. Сейчас служит в Чудовом монастыре звонарем. В прошлую зиму отпускали меня домой. Ничего, живут неплохо, да жену никак не уговорю с мной поехать. Говорит, хватит меня одного, бродяги…

— Она права! — усмехнулся в бороду Иван. — Время быстро летит, не заметишь, как жизнь кончится. А в старости и жене не нужен будешь.

— Так-то так, да ведь кому-то нужно и службу нести, государство охранять! Вот и тяну лямку…

Тикшай слушал их и не слушал. Перед его глазами стояла дочь Ивана — Машутка, которая часто бросала в его сторону лукавый взгляд. Что скрывать, девушка понравилась ему. Из нее хорошая бы хозяйка вышла. Только встретятся ли они когда-нибудь ещё? Это уж как Бог решит… Тикшай давно понял: Всевышний раздает счастье по своему усмотрению: кому земли-богатство дает, кому и корку хлеба не сунет. Поди выпроси себе что-нибудь! Это только в Евангелии: Господь сотни людей накормил досыта пятью хлебами. Жди, крошками наешься!