Сын гетмана

– Иди сюда, Тимош! – крикнул снизу Опанас, заглядывая на винтовую лестницу башни. – Смотри, паныча притащили!

Тимош сбежал вниз; в большой зале он наткнулся на нескольких казаков, тащивших мальчика лет двенадцати, бледного, испуганного, трепещущего. На мальчике была одежда простого шляхтича, но на руках его блестели дорогие перстни.

– Признавайся, кто ты! – приставали казаки. Тимош заглянул в лицо пленника и чуть не вскрикнул от изумления. Перед ним был князь Дмитрий, тот самый, с которым он два года тому назад посчитался на пиру у пана Конецпольского. Первым движением Тимоша было назвать пленника, но он тотчас же удержался и только молча, пристально смотрел на паныча, трясшегося как в лихорадке. Заметив пристальный взгляд, князь Дмитрий тоже поднял глаза и узнал Тимоша. Он слабо вскрикнул и попятился назад.

– Знаешь ты этого хлопца? – обратились казаки к Тимошу.

Тимош замялся. Одно его слово могло погубить молодого князя. Стоило только сказать, что это племянник князя Еремы, которого все ненавидели, и Дмитрия разорвали бы в клочки; он это сознавал, и взгляд его был такой испуганный, такой жалкий, дрожащий, что у Тимоша сердце не повернулось его выдать. «Спасти его!» – промелькнуло у него в уме, и он отвечал спокойно, твердо, с расстановкою:

– Да, знаю! Это сын шляхтича, знакомого моему отцу.

Князь Дмитрий с удивлением взглянул на Тимоша. Он никак не ожидал такого великодушия от хлопа.

Казаки посоветовались между собой и решили на время оставить молодого паныча пленником. Целых два дня толпы казаков бродили по городу и добивали попрятавшихся жителей. По вечерам же они собирались в замке и пировали до тех пор, пока тут же не засыпали, свалившись кто под лавку, кто под стол.

На третий день прискакало несколько казаков с правой стороны Днепра. Они принесли недобрые вести: Павлюк был разбит наголову; и он, и Томиленко выданы ляхам; убежал только один Скидан. Ганжа и Смольчуг еще раньше попались в плен. Польный гетман уже переправляется на левый берег. Казаки призадумались. Бегство было невозможно, – все пути были отрезаны. Оставалось одно: укрепиться и встретить польское войско. Тимош с Опанасом не знали, что им делать. «Где теперь отец?» – размышлял Тимош.

– Он теперь, наверное, с паном польным гетманом, – отвечал Опанас. – Только не можно нам от гайдамаков уйти. Они нас не пустят.

– А если убежать?

– Трудное дело! – проговорил Опанас. – Город укрепили, везде стража. Никак бежать не можно.

Тимош задумался.

– Знаешь что? – сказал он нерешительно. – Я поговорю с пленным панычем. Он тут в городе жил, знает все ходы и выходы. Пусть укажет нам путь, а мы его за то с собою прихватим.

Опанас немного оторопел.

– Негожее дело ты затеваешь! Убежать да еще и пленника с собою увести. Как поймают, тогда нам смерть неминучая.

Тимош промолчал; но мысль спасти князя Дмитрия и самим убежать «гвоздем засела у него в голове», как выражался о нем его отец. Князь Дмитрий сидел в узкой полутемной каморке под надзором казака-сторожа, сменявшегося два раза в день. Тимош улучил минуту, когда на часах стоял знакомый ему запорожец.

– Диду Остапенко, а диду Остапенко! – кликнул он его. – Больно уж мне охота поболтать с панычем, что там сидит.

Казаку не показалось это удивительным, так как Тимош говорил, что это знакомый его отца.

– А що, хлопец? – ласково проговорил Остапенко. – Чи зажурывся одын? Ну, иди, посиди с панычем! – И он отворил дверь каморки.

Князь Дмитрий сидел на куче соломы. Услыхав шорох, он со страхом поднял распухшее от слез лицо и спросил:

– Кто тут?

– Я, Тимош, – отвечал мальчик. – Мне надо поговорить с тобою, – прибавил он деловым тоном и присел на солому.

– Что тебе от меня нужно? – недоверчиво спросил молодой князь, отодвигаясь.

Тимош заговорил шепотом, посматривая время от времени на дверь:

– Видишь ли, я бы не стал с тобою связываться, потому что ты пан, а я казак: паны всегда были нашими врагами. Но теперь мы оба в беде: ты пленник, да и я не лучше. Город укрепили; ни мне, ни тебе не попасть в польское войско.

– А оно близко? – спросил живо князь. – О, если бы они разбили этих презренных хлопов!

Тимош нахмурился.

– Ты не бранись! – сказал он сердито. – А то и сиди себе тут в своем чулане.

– Говори, говори дальше, – торопил Дмитрий.

– То-то же! – проговорил Тимош, успокаиваясь. – Только не кричи, тут за дверью казак ходит.

Остапенко просунул голову в дверь.

– Чи наговорились, хлопцы? – спросил он.

– Ни еще, диду, – отвечал Тимош.

– Я боюсь, чтобы кто из казаков не заглянул сюда; мне за вас достанется, – проговорил Остапенко, притворяя дверь.

– Нельзя терять времени, – прошептал Тимош. – Есть у вас в замке какой-нибудь выход за город? Мы тебя освободим, а ты покажешь нам дорогу, – проговорил он, наклоняясь к уху князя.

Дмитрий быстро взглянул на своего собеседника.

– Ты не обманываешь? – спросил он тихо.

– Зачем мне обманывать? Отец мой теперь в польском войске писарем, мне надо к нему пробраться.

Дмитрий молчал и с минуту соображал что-то:

– От южной башни идет подземный ход, – проговорил он. – Этим ходом можно выбраться на берег реки за городской стеной.

Тимош просиял.

– Добре, братику! Ей-ей, добре! – вскрикнул он, на радости хлопнув князя по плечу.

Князь Дмитрий гордо поднял голову и вспыхнул. Вся княжеская спесь поднялась в нем от хлопского прикосновения.

– Я тебе не брат! – вскрикнул он. – Слышишь ты? Никогда ты не можешь быть мне ровней. Если я принимаю твои услуги, так только потому, что иначе нет спасения.

Тимош тоже вспылил.

– Ишь, панская кровь! – проговорил он. – И я бы о тебя не стал рук марать, если б иначе было можно.

Остапенко опять просунул голову:

– Вы не подеритесь, хлопцы! – проговорил он, смеясь. – Чего вы тут кричать зачали? Прысь-ка до дому, Тимош! А ты вот ешь свою похлебку! – обратился он к Дмитрию, поставил пред узником горшок с похлебкой и сунул ему в руки ломоть хлеба.

Тимош ушел и всю ночь проворочался на постели, придумывая, как бы высвободить узника и бежать вместе с ним из города.

В польском лагере все было тихо, только стража перекликалась в цепи обоза да в палатке польного гетмана светился огонь. Пан Потоцкий, плотный краснолицый мужчина, быстро шагал из угла в угол; время от времени он подходил к столику и прихлебывал венгерское из большой серебряной кружки. Толстая восковая свеча горела в массивном шандале, слабо освещая большую палатку; свет ее разливался фантастическими образами по роскошной бухарской материи, широкими складками спускавшейся по бокам. Внутри за столом сидел Богдан в нарядной одежде войскового писаря: в ярком алом кунтуше с откидными рукавами, в атласном кафтане голубого цвета, подпоясанном синим кушаком с золотыми кистями. Против него помещался полковник Илья Караимович, исполнявший теперь должность старшего над реестровыми. Перед обоими стояли тонкие кружки с вином, и все трое вели оживленный разговор.

– Осмелюсь доложить еще раз ясновельможному пану гетману, что теперь самый удобный момент разорить гнездо мятежников. Если пан гетман пропустит время и не двинется на юг в самое Запорожье, все наши усилия кончатся ничем. Там опять найдется предводитель, соберет около себя вольницу, и тогда придется начинать все сначала.

Проницательный взгляд Богдана как-то загадочно скользнул по лицу говорившего и остановился на кружке с вином.

– Да, – сказал он, – с казацкою вольницею не так-то легко справиться. Пан Ильяш забывает, что разгромить целый край без особого соизволения его величества наияснейшего короля значит поступить самовольно.

– И я то же говорю, – подхватил польный гетман. – На что я не имею полномочия, того и сделать не могу. Да и к чему? Павлюк у нас в руках. Кизима старшего забрали, младшего заберем тоже, Скидана же нам сами казаки приведут, побоятся нашей опалы.

В эту минуту занавес палатки приподнялся и на пороге появился сторожевой казак.