Шапка Мономаха

– Сам… ай… не надо… все скажу…

Раб, ежась, уставился на князя – ждал вопросов, хотя и не знал каких. Мономах открыл глаза, мутно посмотрел на него.

– Что знаешь о волхвовании полоцкого князя против моего сына Мстислава?

– Это… по весне которое? – ключник облизнулся и заспешил, дрожа от холода: – Знаю. Князь пригрел в хоромах пришлого волхва. Тот назвался Беловолодом. Князя заставил себя слушать, о богах говорил. Много говорил. Слушать страшно. О тебе, княже, говорил.

– Что говорил обо мне?

– Что от тебя зло будет. Что надо землю русскую разъединить и рассечь, а ты тому помехой станешь. А рассечь надо, чтобы править стали старые княжьи роды и древняя вера вернулась в грады.

– Почему хотели убить моего сына?

– Может, и не убить, – быстро сказал ключник. – Может, покалечить только. Чтоб не было свадьбы с варяжской княжной. Князь Всеслав не хотел того. Говорил, новгородский князь слишком усилится с женой-варяжкой.

– Всеслав сильно одряхлел?

– Из хором мало выходит. С дружиной редко сидит. В пирах невесел, с мечом более недружен. Стар князь. Думы голову одолевают.

– Вестимо стар, если волшбой вместо войны стал промышлять. Волчьи зубы шатаются и шкура облысела, а все старых грез о Новгороде не оставляет… Где нынче тот волхв, все ли еще в Полоцке?

– Ушел давно, а куда неведомо. Всеслав прогнал его.

– Что так?

– Думы князя одолевают, – стуча зубами, повторил раб. – С дружиной вместе не думает, сам в себе помышляет.

Князь поднялся.

– Ну, пускай думает… пока. Пока у меня других забот хватает. Этого вернуть на место, в Полоцк, – сказал он отрокам про ключника. – Второй пусть тут будет.

Во дворе Мономах остановился, запахнул плотнее вотолу и принялся ловить ртом снежинки. Легкий мороз приятно холодил голову. Скучавшие гриди на двух воротных башнях перекрикивались жеребячьей чепухой про девок. Из молодечных несся хохот и звон оружия. От амбарных клетей с припасами приковылял тиун.

– Переяславский посадник приехал, князь.

– Что ж раньше не доложили? – осердился Мономах. – Ну и где он?

– Перво-наперво в поварню отправился.

Князь поспешил в хоромы, длинным гульбищем прошел к черным сеням. Из поварни вкусно пахло копченьем. Сновали холопы, отскакивая от князя. За грубым, едва почищенным столом, где обычно разделывали дичь, восседал Душило Сбыславич. Уплетал холодную баранью ногу, заедал пирогами, запивал бражкой прямо из корчаги. Узрев князя, замычал с полным ртом, приветливо закивал.

– Поздорову ли будешь, Душило?

– И тебе, князь, здравия. Вот, оголодал в пути.

– Не уважаешь княжью честь, боярин, – несильно побранил его Мономах. – На поварне дружиннику трапезовать – князю срам. Пойдем в трапезную.

– Я привык по-простому, – отмахнулся Душило бараньей костью. – Не серчай, князь.

Мономах сел на другой стороне стола.

– Да и я, сказать правду, пиров не люблю, – признался. – Ради дружины только терплю их. Эй, – крикнул он поварской челяди, остолбеневшей у жаровен, – на стол всего и поболее.

– Хороший ты себе двор устроил, князь, – похвалил Душило. – Крепкий, ладный. Не двор, а целый детинец. Я одним глазом успел глянуть. Потом как-нибудь получше рассмотрю.

Он подцепил с принесенного блюда копченый бычий язык, половину сразу затолкал в глотку.

– Люблю это место, – молвил князь. – Нешумно, и с холма далеко видно, кто по Днепру в Киев плывет.

– От Смоленска загородился иль от Полоцка? – понимающе хмыкнул Душило и спросил: – А что не ешь, князь?

– Чрево не берет. Хвораю что-то. На ловах простыл.

– Угу. Исхудал ты, княже, и выглядишь не так чтобы. Ты бы подлечился.

– Лекарь из Киева лечит. Говорит, почки плохи. Ты с чем приехал-то, Душило Сбыславич? Ладно ли в Переяславле? Обвыкся ли посадничать?

– Оно, вестимо, не веретеном трясти. Обвыкаюсь. Заставы и валы на Супое и Суле укрепляем. Да я не про то приехал. – Душило выхлебал до дна корчагу и пояснил: – Половцы мне покоя не дают.

– Они и мне спать мешают, – вздохнул князь. – Святополк, конечно, получил летом свой урок. Хотел по-быстрому добыть себе славы, а обрел позор и горе. Но мне с того не легче.

Мономах прикрыл глаза. Тотчас перед ним встал горящий город. Множество людей, живших в нем, сбитых в человечье стадо, подгоняли плетьми конные половцы, уводя в степи. Торческ, мощная крепость с двойным кольцом стен, от голода сдался половцам, не дождавшись помощи киевского князя. Святополку тоже было несладко – часть степного войска явилась в середине лета чуть не под самый Киев. Князь вышел на рать, и в поле у града Желани лишился почти всей дружины да половины ополчения. Мертвых было так много, что воронье пировало до осени, пока не похоронили последнего.

– Поганые распробовали русскую кровь, вгрызлись уже под самое сердце, – сказал Душило. – В следующий раз они пойдут прямиком к Киеву. Или к Чернигову. О Переяславле уж не говорю.

– Того и жду, – еще больше помрачнел князь.

– А зачем ждать? – Душило отодвинул корчаги и блюда в сторону, перегнулся над столом. – А, князь?

– Ну выкладывай, что придумал, – сказал Мономах, слегка оживившись.

– Половец – зверь хитрый и едва уловимый, – ковырнув в зубах пальцем, начал Душило. – Набежит, похватает и шасть обратно с добычей в пасти. В лучшем случае мы можем его догнать и отбить полон. А он в другой раз еще больше возьмет и утянет к себе в нору. Понимаешь, князь, у половца ведь есть своя нора, куда он тащит добычу и где его ждут женки с детьми.

– Это я и сам знаю, что степняки живут в своих вежах, – недоумевал князь. – Не на конях же они детей стругают. Куда клонишь, боярин?

– А что нам мешает нагрянуть к ним в гости да посмотреть, крепко ли они берегут своих жен? Не век нам за валами и стенами отсиживаться

– Затравить зверя в берлоге, а берлогу сокрушить? – Очи Мономаха на миг блеснули, но быстро погасли. – Нет, не наберем сил. Степное порубежье большое, сторожевые отряды надо выставлять на всем протяженьи – ждать набега в любом месте. А нынче людей и вовсе мало – за год многих повыбило.

– Погоди, князь, не спеши, – хитро ухмылялся Душило. – Половец не медведь, он опасен летом, когда сам сыт и сыты его кони. А зимой он голоден и кони его тощи, вот тогда он слаб и немощен, бери его голыми руками. Где он зимует, известно – за днепровскими порогами, на Дону и у Сурожского моря. Вот он, половец. – Душило сгреб с блюда добрый кусок кабанятины в жиру и шлепнул на стол сбоку от себя. – Это Днепр. – Он прочертил медом из корчаги длинную гнутую дорожку с другого боку. Потом шлепнул в Днепр два пирога и повел их вниз по реке. – Это мы идем, пешцы в лодьях, дружина на конях. От порогов уходим в степи. – Пироги встали на изгибе реки, дальше в сторону мяса покатились лесные орехи. – Обнаруживаем вежи и… хвать!

Душило сцапал кусок вепревины и жадно вонзил в него зубы.

– Повоюем, порежем князьков, отберем наш полон, спалим вежи, – прожевав, сказал он. – На другой год к другим вежам наведаемся. После этого половцы не скоро на Русь смогут сунуться. А когда смогут – повторим.

– Погоди. – Мономах, вдохновившись, плюхнул на прежнее место новый кус мяса. – Они так просто не отдадут нам свои вежи. Воевать придется серьезно. В стычках с наскоку, в погоне мы их побеждаем. А в прямом бою половцы пока сильнее.

– Ну, тут у меня тоже задумка есть… – не слишком уверенно сказал Душило.

– Теперь мой черед, – заспорил князь. Он насыпал перед собой две кучи орехов, одну против другой, и разровнял. – Это наша конница, а это поганые. Они привыкли бить наши ряды клином, ломать полки. А что если удивить их…

Князь убрал часть орехов из середины русского войска и насыпал туда сушеных сарацинских ягод.

– Выставить пешцов против конных, – выпалил Душило, не утерпев.

– Это моя мысль! – возмутился Мономах.

– Ага, князь, твоя, – сияя, как золотой греческий солид, согласился боярин. – Я просто ее сказал.