Жена изменника

— Это бостонская гавань. Капитан устроит нас в надежных меблированных комнатах с пансионом. Возьмем еды и питья и, как только настанет нужный момент, отправимся в Салем. — Его палец пополз внутрь континента. — Дорога пешком займет полдня. В Салеме нас встретит человек по имени Роджерс, «благонравный» Роджерс.

— Бог мой, пуританин! — пробормотал Брадлоу.

— Они все пуритане, — тихо сказал Бейкер, листая бумаги.

Торнтон нетерпеливо вздохнул и попросил:

— Расскажите нам об этом Моргане.

Крауч взял пивную кружку и наполнил ее элем из кувшина. И тут он вспомнил. Он видел Торнтона не один раз, а несколько на постоялом дворе у ворот Олдгейт. Молодой повеса наблюдал за ним слишком пристально, не так, как обычный кутила. Тогда Крауч принял Торнтона с его жеманными манерами и кружевными нарядами за простого мота с наклонностями, противными мужскому естеству. Но теперь он начал сомневаться: а не следил ли за ним Торнтон по совершенно другим причинам? Он встретился взглядом с Торнтоном, и губы молодого человека скривила понимающая улыбка. У Крауча вдоль кромки волос выступил пот.

— Морган был солдатом, — начал он.

— С тех пор прошло двадцать лет, — усмехнулся Торнтон, — сейчас он уже старик.

Брадлоу налил себе еще эля.

— Ткнешь — и рассыплется, — добавил он.

— Будем надеяться, — улыбнулся Бейкер.

— Он великан, — неожиданно прозвучал голос Корнуолла, похожий на мрачное бормотание мертвеца.

Затем последовала тишина, все четверо посмотрели на говорившего с изумлением, но тот больше ничего не сказал. Подхватив с блюда самый большой кусок мяса, Корнуолл принялся за еду.

Крауч уперся ладонями в стол и наклонился к Брадлоу:

— Наше дело — привезти Моргана живым. Этого хочет король. Не мертвым. Живым. Хочет казнить его в свое удовольствие, а чтобы сделать это по закону, то есть с общественного согласия, ему потребуются показания, данные перед надежным свидетелем. — Здесь он кивнул Бейкеру, который в свою очередь вежливо поклонился, как будто услышал комплимент.

— Мы сделаем все, что в наших силах, — сказал Брадлоу и протянул руку. — А теперь плата.

Крауч залез в другой карман и вытащил оттуда кожаный мешочек, полный монет:

— Здесь пятьдесят фунтов. Еще пятьдесят — по окончании дела... если привезем Моргана живым. То бишь по двадцать фунтов на каждого из пятерых, когда Морган окажется в Лондоне.

Брадлоу выдохнул сквозь стиснутые зубы и хотел взять деньги, но чья-то большая рука оказалась проворнее. Это Корнуолл рванулся вперед и накрыл мешочек своей лапой. Спрятав деньги в складках плаща, похожего на сложенный шатер, он медленно обошел стол и встал позади Крауча.

— Желаешь сказать последнее слово, Сэм? — спросил Брадлоу с совершенно бесстрастным видом.

Вскинув голову, он смотрел на Крауча в гробовой тишине.

Почуяв неладное, Крауч напрягся и смерил взглядом каждого из собравшихся. Он ощущал, как Корнуолл дышит ему в затылок. Краучу пришло в голову, что он единственный человек в комнате, которого здесь свободно называют по имени. Сам он знал собравшихся только по фамилиям — Брадлоу, Бейкер, Корнуолл и теперь Торнтон. Рука потянулась к заткнутому за пояс пистолету.

— Только то, что вы без меня далеко не уйдете. Говорю вам, да поможет мне Бог, наши темные переулки — это детские забавы по сравнению с тамошними дикими порядками.

— Traidor, — сказал Торнтон, что по-испански значит «предатель».

Мощный удар по затылку свалил Крауча со стула, моментально ослепив его. Он чувствовал, как Корнуолл шарит у пояса, а потом вытаскивает у него пистолет.

Крауч лежал на полу, в висках пульсировала жгучая боль. Он-то прекрасно осознавал жесткие условия существования в Новой Англии, невыносимую суровость природы, странное, грубое упрямство и неестественную гордость ее жителей, ежедневный всепоглощающий страх людей перед внезапным нападением дикарей. Взглянув на изысканную одежду Торнтона, он с горечью хмыкнул.

Голос Брадлоу доносился до него, как сквозь вату, урывками:

— Ты, конечно, можешь смеяться, Сэм, но глупо было якшаться с испанцами.

Крауч смутно разглядел очертания башмаков Бейкера, остановившихся на уровне его глаз, и большой кожаный мешок, который тот поставил у его головы.

— Но еще хуже, — закончил Брадлоу, — брать одновременно и деньги Блада. Интересно, какие секреты ты им передал?

Бейкер опустился на колени рядом с Краучем и начал извлекать из мешка инструменты заплечных дел мастера: блестящие острые вилы, штыри и коробочки, набитые гвоздями. Склонив набок голову, он обратился к Краучу почти с сочувствием:

— Ну что, начнем?

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Марта сидела и смотрела на красную книгу в кожаном переплете, которую держала в руках. Последние слова, написанные ее нетвердой рукой, сливались или расползались на бессмысленные завитушки, грозившие и вовсе сползти со страницы. Пейшенс дала ей эту книгу несколько дней назад, чтобы учитывать расход и приход, думая вывести ее из состояния полной апатии, в которую Марта погрузилась с того дня, как на нее напали волки.

Вручая ей книгу, Пейшенс сказала с неестественно веселым видом:

— Даниэль отдал за эту книгу целый мешок трески. Смотри, какая она красная, прямо как кардинальская камилавка. На редкость хороша, правда? И посмотри, как цвет держится. Даже если возьмешь потными руками, и то не красится.

Но Марта не тронула книгу и никак не отреагировала на слова кузины — она безразлично сидела и смотрела в огонь. Тогда Пейшенс осторожно положила книгу ей на колени и на цыпочках вышла из комнаты.

Марта вновь взглянула на страницы и смогла даже разобрать слова:

«Получено сегодня. Письмо от Даниэля, написанное приходским священником в Молдене. Даниэль занят гужевыми перевозками по побережью от Бостона до Кейп-Энна. Вернется в мае и привезет с собой три штуки английского черного сукна с шелковистой отделкой двойной ширины, хлопковые фитили, один новый топор, кожу для упряжи, молодого петуха, потому что наш уже стареет и не столь охоч до кур...»

Внезапно у Марты появилось желание записывать самые обыденные вещи. Последние слова «охоч до кур» так и вертелись у нее в голове, словно эхо. Детские воспоминания о кружащихся перьях насмерть перепуганных куриц в курятнике пробудили еще одно, тягостное воспоминание о человеке, наклонившемся над ней и делавшем что-то ужасное, что и вызвало птичий переполох. У этого человека она когда-то жила. Она поняла тогда, что Бога в его бесконечном бытии никогда не отыщешь в том узком пространстве, куда заткнули испуганного ребенка. Марта смотрела, как чернила капают с пера, занесенного над страницей. Стряхнув мрачные мысли, она вновь макнула перо в чернильницу и продолжила: «Мужчины из молитвенного дома в Биллерике только и говорят что о Томасе и о волках. Женщины судачат о моем городском платье».

Звон монет, не раз считанных и пересчитанных на столе, где остались неубранные остатки ужина, нарушал тишину, царившую в общей комнате. Марта чувствовала, что все они — кузина, Томас, Джон и даже дети — поглядывают в ее сторону с сомнением и опаской. Понятно, что они беспокоятся за нее, потому что весь день после убийства волков она пролежала в постели в бреду и лихорадке. Ночью она проснулась и стала брыкаться и размахивать руками, стонать и звать на помощь, пока Пейшенс не перешла спать в ее комнату, время от времени накладывая ей на голову и шею холодные примочки.

Но внимание, с которым семейство Тейлоров приглядывало за Мартой, было, кроме того, вызвано и особыми опасениями, ибо ночные крики могли свидетельствовать о некотором помрачении рассудка или, что было бы еще печальнее, о начале безумия, происшедшего от заразы, внесенной волчьим клыком. Марта пощупала порез на губе, который уже начал аккуратно затягиваться без покраснения и распухания, хотя все равно останется шрам.