Золотой век

— Слушай, старик, про меня говорят, что я крут нравом, зол, — не верь, я только горяч и в душе добряк… Мне жаль тебя, посему даю совет — завтра же, слышишь, завтра же выехать тебе из Питера… Иначе будет плохо! Приедешь домой, прогони того самозванца, который смеет называть себя именем умершего гвардейского офицера. Я бы мог послать в Киев курьера к губернатору и требовать ареста самозванца и о присылке его на суд и расправу к нам, в Питер, но я не делаю это только потому, что не хочу хлопот и огласки. Дело об этом офицере Серебрякове долго сидело у меня вот где, — проговорил начальник полиции и показал на свою жирную шею. — Поднимать старые дрожжи я вовсе не желаю, и тебе, старик, приказываю завтра утром безотлагательно выехать… Полицейский офицер сведет тебя на тот постоялый двор, где ты остановился; он же завтра и выпроводит тебя из Питера, — добавил он и позвонил.

Вошел дежурный полицейский офицер.

— Проводишь его до квартиры, где он остановился, и завтра утром выпроводишь из Питера! — повелительно проговорил бригадир Рылеев своему подчиненному, кивнув головою на старика Данилу.

— Слушаю, ваше превосходительство, — вытянувшись в струнку, ответил полицейский офицер и подошел к Даниле.

— Не спускать с него глаз, зорко следить, и чтобы он шагу никуда не сделал. А завтра чем свет вон из Питера, понимаешь?

— Слушаю, ваше превосходительство, — полицейский офицер отвесил низкий поклон своему начальнику.

— А тебе, старик, советую записать меня в поминанье и всякий день класть о моем здравии три земных поклона, что так дешево отделался от меня… Ведь тебе предстоял острог. Ну, ступайте!

Начальник полиции махнул рукою Даниле и офицеру, чтобы они вышли.

Полицейский офицер в точности выполнил приказание своего начальника; он неотступно находился при Даниле и на другой день «выпроводил» его из Петербурга, проводив далеко за заставу.

Старик Данило, проклиная людскую неправду и кривду-лиходейку, так ни с чем и поехал к себе домой.

А в отсутствие Данилы в его доме произошло нечто особенное, выдающееся.

Сергей Серебряков, так много обязанный красавице Ольге, объяснился с ней, а последствием этого объяснения стали они жених и невеста.

Серебряков не стал дожидаться возвращения Данилы с разными вестями из Москвы и предложил свою руку Ольге.

Не скоро согласилась на это предложение молодая девушка, она почитала себя недостойной быть женой Серебрякова.

— Нет, нет, Сергей, выбери себе другую девушку, а меня забудь… тебе известно мое прошлое… какая же я тебе буду жена… хоть я и люблю тебя… так люблю, что едва ли кто может так любить тебя… О, я с радостью назвала бы тебя своим милым, дорогим мужем… но мое прошлое… — со слезами на глазах проговорила Ольга.

— Забудь свое прошлое, моя дорогая… Давай думать об одном только счастии…

— Нет, Сергей, ни ты, ни я — мы никогда не забудем этого прошлого… Буду я твоей женой, ты в минуту гнева можешь попрекнуть меня моим прошлым, и это меня обидит.

— Никогда этого не будет…

— Будет, милый, будет…

— Клянусь тебе, Ольга!

— Не надо, зачем клятвы… Я… я и так верю тебе…

— А если веришь, будь моей женой…

— Тебя я не стою… не стою…

— Предоставь, Ольга, мне судить об этом…

— Боюсь не стал бы ты, милый, раскаиваться?

— Зачем ты так говоришь, Ольга, зачем? Этими словами ты меня обижаешь…

— Ведь у тебя, Сергей, есть невеста… княжна… как же она?

— Была прежде, а теперь ты моя невеста…

— Стало быть, ты разлюбил княжну? — спросила молодая девушка у Серебрякова, не спуская с него своих красивых глаз.

— Да, разлюбил, — несколько подумав, тихо проговорил Серебряков.

И говорил он правду: в его сердце к княжне осталось одно только глубокое уважение.

— Ты правду говоришь, милый?

— Не веришь словам, готов дать клятву!

— Верю, верю, милый, дорогой… Я так глубоко тебя люблю, что готова быть твоею прислужницей, твоей рабой… но не женой.

— Ты моей женою будешь!..

— Сергей, ты этого желаешь?

— Да, желаю…

— Я твоя раба, и мой долг тебе повиноваться, — с милой чарующей улыбкой проговорила красавица.

— Вот и давно бы так, — крепко обнимая и целуя Ольгу — это был его первый поцелуй — весело проговорил Серебряков.

В это время в горницу, где находились влюбленные, вошла Марья Ивановна.

— Добрая Марья Ивановна, благословите нас и поздравьте, мы жених и невеста, — такими словами встретил Серебряков мать Ольги.

Марья Ивановна была удивлена его словами, не нашлась даже, что на них и ответить, и стояла молча, а лучшего жениха для своей дочери она и не желала.

— Мамуся, что же ты молчишь, милая?

— Постой, дочка, постой, никак я с радости и неожиданности не опомнюсь…

— А вы, Марья Ивановна, снимайте со стены икону и благословите нас, — промолвил с улыбкою Сергей Серебряков.

— Да как же это так, вдруг?.. Я, право, не приду в себя… Ты не шутишь, Сергей Дмитриевич?

— Да разве такими делами шутят…

— Отца бы, детушки, подождать… Вот приедет отец, в ту пору вместе с ним и благословлю вас…

— Мама, ты благослови, а отец после благословит…

— Ну, детушки милые, будь по-вашему.

И Марья Ивановна с глазами, полными слез, благословляет св. иконою Серебрякова и свою дочь, поздравляет их, желает им всякого счастья и долгой жизни.

Сергей Серебряков и красавица Ольга стали жених и невеста.

Стали они ждать с большим нетерпением возвращения с дальней дороги старика Данилу, чтобы при нем сыграть свадьбу.

Вот приехал и Данило, только угрюм был старик и нерадостен.

Людская неправда да кривда-лиходейка озлобили его.

Но куда девалась его и угрюмость, когда он узнал, что его дочка-любимка подыскала себе жениха.

Рад был старый Данило такому жениху. Крепко обнял он Серебрякова и голосом, полным признательности и благодарности, проговорил:

— Спасибо, Сергей!.. Ведь теперь я могу тебя так называть?

— Разумеется, разумеется.

— До земли спасибо тебе, не погнушался ты моей дочкой, призрел ее, несчастную, и за это дело на небе и на земле награда тебе будет… Еще раз спасибо! — При этих словах старик Данило чуть не до земли поклонился своему нареченному зятю.

— А мне дозволь теперь звать тебя батюшкой, — проговорил Даниле Серебряков.

— Что же, называй, если тем не побрезгуешь.

— Ну, как же, батюшка, благополучно ли ты съездил: был ли в Москве и в Питере? Разузнал ли про меня? — спросил у Данилы Серебряков, когда они остались вдвоем.

— И в Москве был, и в Питере, и про тебя, нареченный зятюшка, расспрашивал…

— Ну, что же тебе про меня сказали?

— А сказали, что тебя давным-давно на свете нет.

— Как? — удивился Серебряков.

— Да так… слышь, ты утонул в Неве, тело твое вытащили из реки и предали погребению…

— Что ты говоришь, что говоришь!..

— Что мне сказали, то и я тебе, Сергей, сказываю…

— Возможно ли, меня считают умершим?

— Да, и давно вычеркнули из списка живых людей… Я говорил им, доказывал, но мне не верили, меня назвали сумасшедшим и посадили в тюрьму… Вот, слушай, Сергей, я тебе все по порядку и расскажу.

Старик Данило подробно рассказал своему нареченному зятю о своем пребывании в Москве и в Петербурге, не умолчал и про свою беседу с полковым писарем, и про разговор с бригадиром Рылеевым, сказал также Серебрякову и о том, как ему несколько дней пришлось отсидеть в сибирке и как его, наконец, выпроводили из Питера с полицией.

— С первого раза понравился было мне Питер… а теперь и калачом туда не заманишь меня… Положим, не город виноват, а люди… нигде не слыхано, нигде не видано, чтобы живого человека к мертвецам причисляли, а вышло так. Вступился было я за тебя, Сергей Дмитриевич, так ведь мне горло хотели перервать… Ну, уж и люди питерские, нечего сказать, — такими словами закончил старик Данило рассказ о своем пребывании в Петербурге.