Страстотерпцы

Но это было ещё не всё. Нектарий писал: «Даём подлинную ведомость, что он не митрополит, не архиерей, не учитель, не владыка, не пастырь... только именуется Паисий... Католики свидетельствуют и называют его своим, а папа римский берёт от него на всякий год по двести ефимков».

Выходило, что царские денежки шли на корм первому врагу православия, папе.

— Ах, жидовин, жидовин! — не смея громко ахнуть, прошептал Алексей Михайлович, накрывая письмо Евангелием, чтоб кто и ненароком не прочитал злую тайну.

Хотел послать за Башмаковым для совета, но раздумал. Позвал Артамона Сергеевича. Артамон во время собора был приставлен к вселенским патриархам, к Никону ездил много раз, сведущий человек. Артамон Сергеевич, прочитав письмо, хмыкнул да улыбнулся.

   — Что это ты развеселился-то? — всплеснул руками государь.

   — Уж больно заковыристо получается!

Царь посмотрел на товарища юных лет с обидой.

   — Заковыристо!

   — А если всё это брехня? Лигарид, ответствуя, до неба подпрыгнет, отряхнётся от наветов, как собака от воды.

Алексей Михайлович повеселел:

   — Господи! А чего ради я-то убиваюсь? — Тотчас опять посуровел, — А дань папе? Моими деньгами плаченная?

Артамон Сергеевич махнул рукой.

   — Да чтоб Лигарид по двести ефимков отваливал? Ни за что ни про что? Он скуп, как крыса. Если бы ему давали — другое дело. Про папу — навет.

Гора так и спала с плеч Алексея Михайловича. Не откладывая горячего дела на завтра, вместе с Артамоном Сергеевичем сел сочинять ответ святейшему Нектарию. Называл Лигарида великим учителем, знатным переводчиком, сокрушался о злословии завистников, оклеветавших честного пастыря перед восточными святителями, возлагал надежду на мудрость патриарха святого града Иерусалима, просил принять владыку Паисия с прежней честью, ибо заслуги его на московском соборе вселенских патриархов велики и неоспоримы: «Да возымеет первую честь и славу, как и было... Молим, да приимется прошение наше, ведая, что ни учинилось и то учинилось от зависти».

Сочинил грамоту Нектарию от имени патриарха Иоасафа, испрашивая газскому митрополиту прошение да благословение, «ибо премногие труды его премудрые многую пользу Церкви великороссийской принесли». Святейший Иоасаф грамоту подписал.

12 июля 1669 года подьячий Приказа тайных дел отправился в Иерусалим, добывать для владыки Паисия давно утерянную Газскую митрополию.

Не стыдно было Тишайшему хлопотать [63] за бессовестного вора, ибо вор оказал великие услуги — повалил Никона, попрал старые обряды ради новых, истинных, принятых на всём святом Востоке.

...А дождь не унимался. На день-другой перестанет, и снова, то мелкий, как пыль, бусенец, то буря и ливень.

Кого оплакивало небо? Заблудшего царя? Народ, податливый властям? Ведь дурость за дуростью, и конца этим дуростям нет.

Дожди подняли воду в реках, и первый русский боевой трёхмачтовый двадцатидвухпушечный корабль с гордым именем «Орёл» прошёл по Оке, ведя за собою яхту, бот и две шняки — так по-русски шлюпы называются, а ещё привычней — струги. Длиной эти кораблики в пять саженей, с одним щеглом, то бишь мачтой, десятивесельные, поднимали по пятьсот пудов.

Команда на «Орле» была иноземная, моряки из Амстердама, набранные капитаном Давидом Ботлером. Тринадцать человек: Ян Альберт — кормщик, нынче мы говорим — штурман; Пётр Бартельсон смотрел за снастями от кормы до срединной мачты, командовал сэрами — корабельными рабочими, по-теперешнему — матросами; Мейндер Мейндертен — помощник Бартельсона; Вигерт Поккерс смотрел за снастями от средней мачты до корабельного носа; Ян Янсен Струйс — корабельного парусного дела мастер; Элис Петерсон — товарищ парусному мастеру; Корнилиус Корнильсен — корабельный пушкарь; Корстен Брандт — товарищ пушкаря, ведавший порохом и ядрами; Вилин Вилимсон — смотритель корабельного корпуса, щеглов и векшных снастей, иначе говоря, разного рода блоков; Корнилиус Брак, Якоб Тракен, Даниэль Корнильсен, Пётр Арентсен — сэры, матросы.

По приезде в Москву один из иноземцев донёс на Ботлера, что он самозванец, чин капитана присвоил себе воровски, не имея паса. Ботлера допросил дьяк Посольского приказа Дементий Башмаков. Иноземец сознался: капитанского чина и паса не имеет, но водил корабли во Францию, в Англию, Испанию, Индию. Ботлеру было сказано: «Так делать не годится». Записали не капитаном, а «корабельным дозорщиком». Виниус, сын основателя Тульских железных заводов, похлопотал, и Алексей Михайлович принял от Ботлера челобитную в свои царские руки. Было это в пасхальную неделю, после сороковин Марии Ильиничны. Государь был грустен и милостив, позволил записать самозванца капитаном. Впрочем, принимать корабли, смотреть за голландцами во время плавания поставили человека русского, астраханского опытного морехода Савельева. Об «Орле» Савельев дал отзыв: «Бусы-де на Хвалынском море ходят, делают их на тот же образец».

Москву заливало дождями, а на Волге лето стояло знойное.

Из Нижнего Новгорода «Орёл» и ведомые им судёнышки отплыли вниз, к Астрахани, 13 июня 1669 года.

Вода спала, и, опасаясь мелей, бочки с продовольствием, ядра, запасные снасти, лес разместили не только на яхте, боте и шлюпах, но и на двух стругах, приданных Ботлеру. Впрочем, один из стругов был такой ветхий, что загрузить-то его загрузили, но в плавание не взяли, оставили вместе с поклажей.

В день отплытия «Орла» в Нижний Новгород пришёл на ладье Савва. Привёз кожи, выделанные знаменитыми скорняками Большого Мурашкина.

Увидел Савва «Орёл» и сам себя забыл. Кинулся по купцам, отдал кожи не торгуясь, лишь бы разгрузили ладью поскорее.

Нанял лошадей, послал самого расторопного своего работника в Мурашкино сказать Енафе, чтобы приехала с Новой да с Малашеком в Лысково, чтобы денег привезла для закупок товара, а успеет, так приготовила бы меха на продажу в Самаре, Царицыне, Астрахани.

   — Скажи, что иду на низ с царскими кораблями, иду, поспешая, медлить никак нельзя.

Ради того, чтоб угодить капитану Ботлеру, Савва взял на ладью из оставленного ветхого струга запасные векши, канаты, шесть бочек — две с рыбой, две с солониной, две с пивом.

Корабли ушли, но ведь пристанут же где-нибудь, и Савва, распустив парус, подгоняя гребцов, кинулся в погоню за дивным кораблём. Зачем? Коли спросит о том Енафа, ответить будет нечего. За жар-птицей этак ходят, неведомо куда, без надобности...

Енафа мужа вопросами не донимала. Ей было дорого иное: впрягся Савва в корабельное да в торговое дело, полюбил волжскую дальнюю даль. Всё успела к прибытию ладьи: приготовила деньги, меха, пищу на дорогу.

У Саввы своё на уме: давно ли «Орёл» проплыл? Ладья отставала от корабля часов на шесть.

   — В Васильгороде не догоню, а в Казани обязательно, — решил Савва и простился с Енафой по-божески.

Помолились в церкви, пообедали.

Иову Савва решил взять с собой. Енафа обрадовалась. Может, на воде выветрит из сына лесную мороку.

Взошли отец и сын на ладью, поклонилась Енафа отплывающим до земли, а Малашек, глядя на отца и брата, рукой махал да глаза тёр кулачками.

Нагнал Савва флотилию капитана Ботлера в Козьмодемьянске. «Орёл», пройдя Васильгород, трижды садился на мели, потерял три якоря.

В Чебоксарах была смена лоцмана.

Ветер дул попутный, до Казани шли ходко, стали в реке Казанке.

На корабль приехал воевода князь Трубецкой. Митрополит Лаврентий отслужил на палубе молебен. Радуя толпы людей, капитан дал холостой залп из всех орудий.

Народ дивился огромным царским орлам — на корме и на носу судна, на развевающихся по ветру флаге и вымпеле.

Тринадцать дней стоял флот в Казани. Здесь запаслись сухарями на год, сухой рыбой, ещё раз поменяли лоцмана, и караван двинулся наконец вниз по матушке по Волге.

В Астрахань «Орёл» и флотилия пришли 31 августа. В городе шла невиданная гульба — явившийся с Хвалынского моря атаман казак Степан Тимофеевич Разин прощался с астраханцами, собираясь зимовать у себя дома на Дону.