Печенежские войны

Нет, Вольга увидел не белгородский, всегда спокойный и говорливый торг. Он увидел развороченный лесной муравейник, в который запустил лапу медведь-лакомка. Мечутся по разрушенному жилищу чернобрюхие муравьи, спасают по возможности своё потомство, а на врага боем пойти — сил не хватает…

Вольга втиснулся в людское скопище и уцепился за рукав отца Михайлы — не потеряться бы да не отстать, иначе затолкут. А над торгом качались головы: рыжие, черноволосые, русые, голые, как птичьи яйца, качались, будто бестолковые волны в толчее — туда-сюда, туда-сюда. Дальние, кто не протиснулся к помосту, на телеги влезли, чтобы видеть и слышать всё. Стоят, друг друга за плечи придерживают.

Среди этого шумящего схода под недобрыми взглядами голодных глаз, на помосте, как на острове, возвышался посадник Самсон: голова на грудь склонена — ни дать ни взять дикий тур перед боем с соперником. Знал посадник: дойдёт дело до драки — ему первому не жить. Многих успел за время осады закупами сделать, прибрать под себя! А купу у посадника мало кому удалось отработать.

Ярились от голодного крика люди. Чьи-то исхудалые, дрожащие руки уже тянулись к полам посадникова шёлкового корзна, да коснуться пока не смели — посадник-то при мече!

Вольге стало страшно от вида людей, впавших в отчаяние, от их крика, от рук, что тянулись к посаднику. Вот уже неподалёку промеж собою затеяли свару белгородец и ратай, вот уже и кулаки взметнулись над головами!..

— Отче, что они делают! — закричал Вольга и прижался в страхе к тёплому боку кузнеца Михайлы. В спину его толкали острыми локтями, жёсткими черевьями наступали на босые ноги, а кто-то пытался протиснуться мимо них к помосту, выкрикивая угрозу:

— Дайте мне сказать Самсону! Он худо кормит холопов! Голод нас с ног валит! Пустите к посаднику!

А на помосте рядом с посадником появился вертлявый черниговец Глеб, торговый муж, прихваченный в Белгороде печенежской осадой. Закричал во всю мощь горла, перекрывая гвалт и свару просторного торга:

— Люди! Чего ждём мы, изнывая от голода? Князь Владимир дитю малому уподобился в немощи! Дружина его до сей поры неведомо где бродит! А Киев за нами укрылся, туги не ведает и на помощь нам не идёт! Так порадеем о себе сами! Впустим печенежских мужей, пусть возьмут наши подношения, но сохранят жизни!

Как пламя костра с шипением гаснет под струями проливного дождя, так и гомон над торгом затих, придавленный страшными словами черниговского гостя.

Белгородцы недоумённо переглянулись: таких слов за свою бытность они ещё не слыхали.

Кузнец Михайло опомнился первым. Отстранив Вольгу, он ринулся к помосту, взбежал по ступенькам и со стиснутыми кулаками подступил к черниговцу.

— Во здравом ли ты уме, торговый муж? И как посмел ты при нас хулить срамными словами князя Владимира? Устроителя земли Русской? Как набрался чёрной неблагодарности почитать его за дитя неразумное? — И к торгу: — Братья, в словах черниговца — измена! Нет ему отныне крова под крышами нашего Белгорода! Супостат он, печенегу подобен!

— А долго ли вам видеть небо под крышами этого города? — ярился за спиной Михайлы черниговец. — Подохнете с голоду, а кто жив останется — печенег дорежет! И детей не помилуют, за неразумное упрямство ваше наказывая.

— Нам ли слушать этого пса, разум потерявшего? — выкрикнул кузнец Михайло, но в тот миг, когда он хотел повернуться к торговому гостю лицом, тот ударил его в спину.

Вольга вскрикнул испуганно — не видел, чем ударил черниговец, вдруг ножом! Михайло рухнул с помоста на людские головы, но тут же вскочил на ноги, взлетел вновь на помост и мимо отпрянувшего в сторону посадника Самсона медведем навалился на черниговца. Глеб изловчился и ударил кузнеца Михайлу в грудь, но более сделать ничего не успел. Торг замер, увидев вскинутого над головой кузнеца горластого иногородца. Ближние попятились, и Михайло швырнул торгового мужа на землю.

— Смерть псу печенежскому! — гремел кузнец Михайло. — Он тяжкую осраму нанёс не только мне, ударив в спину, подобно гадкому трусу. Он осквернил всех нас, русичи, посчитав за побитых собак, прихваченных на чужом подворье! Вставай, ворог, и готовься к судному полю! Чёрную осраму смою твоей кровью, как велит старый закон!

Вольга замер от услышанного: судное поле — это бой при всём вече, когда обида смывается кровью обидчика. Если падёт в сече отец Михайло, то кому выйти против черниговца? Янко печенежской стрелой поранен. «Мне же меча не поднять! — Вольга почувствовал истому в ослабших ногах. — Изведут наш род черниговец и его родичи, которыми не раз похвалялся всенародно Глеб».

Торговый гость вскочил на ноги. По испачканному пылью лицу прошла бледность, застыла в уголках рта недоброй складкой затаённая усмешка. Судорожно сжатые тонкие губы покривились.

— Хорошо, простолюдин, быть судному полю! Но не здесь, а перед лицом князя Владимира, когда встанут за моей спиной родные братья, отважные витязи черниговской земли. И если уцелеешь ты, не сдохнув от голода, либо не уведут тебя печенеги на аркане, как безмозглую говяду водят на торг.

Белгородцы вновь взъярились. Вновь послышались крики, угрозы посаднику, торговым мужам и волостелину с его доможиричем, не забывали помянуть недобрым словом и обступивших крепость печенегов.

Под эти разноголосые крики на помост поднялся воевода Радко. Кузнец Михайло спрыгнул на землю, и Вольга протиснулся к нему, уцепился за руку.

Следом за воеводой с превеликим трудом осилил несколько ступенек крутого всхода сотенный Ярый — из последних сил шёл, видели это белгородцы: скуластое лицо сотенного за дни осады словно совсем высохло, нос заострился и пошёл желтизной.

Вольга и отец Михайло вздрогнули разом: над торгом сверкнул обнажённый меч воеводы. Лезвие заискрилось в солнечном луче, окатило людей холодным, до души доставшим светом. Торг замер, словно заворожённый этим блеском железа, готового пролить кровь.

«На чью голову падёт удар?» — подумал Вольга и посунулся за отца Михайлу. Ему показалось, что воевода сделал шаг на край помоста и глазами кого-то отыскивает. Ближние подались назад, вжимаясь в толпу сгорбленными спинами, — всяк в эту минуту почувствовал вину перед воеводой и перед крепостью: зачем собрались, старшими мужами не званные на вече? Озноб в теле Вольги сменился жаром, когда воевода, не опуская меча, закричал, не в силах скрыть горечь:

— Кто здесь? Храбрые ли русичи собрались или стая голодных псов сгрудилась над трупом сдохшего коня? Иль разум ваш совсем замутился от страха? Так страх выбивают из тела железом, о том хочу напомнить слабым! — воевода резко опустил руку, и меч глубоко вошёл в бревно помоста. Помост гудел ещё от этого удара, а воевода Радко вновь кричал в гневе: — Коли надумали судьбу свою решать, так решайте её с твёрдым сердцем и ясным умом, а не с заячьим страхом в ногах! За стыд почитаю даже говорить с вами после того, что увидел и услышал здесь непотребного делам и помыслам русичей! Вас спасая, погибли Славич, Тур и Микула и многие дружинники. О чём же кричите вы теперь? И вы ли это совсем ещё недавно так крепко поучали печенегов под стенами города? А теперь такие есть среди вас, кто готов открыть ворота и подставить горло под нож печенега, вымаливая глазами лёгкую смерть или позорное рабство! Осрамы такой не ждал я от вас!

Гнев воеводы Радка остудил многих.

— И то верно, — смягчая резкость воеводы, заговорил Ярый, в кулак негромко покашливая. — Почто кричать так? Ещё всполошатся печенеги. Видели находники, как Янко возвращался в город, вот и догадаются, что принёс он недобрую весть, если мы, пуще грачей весенних, крик подняли. — Ярый сказал негромко, но услышали все. На помост тут же вновь поднялся неугомонный в своём упрямстве черниговец. Заговорил, к вече одним боком и к воеводе другим встав: