Печенежские войны

Воевода Радко вздрогнул, боясь поверить собственным ушам: внизу, в непроглядных дебрях, трижды прокричал филин. Затихло всё, только сердце неимоверно застучало в груди. Ослышался? Обсчитался? Или то роковой случай совпадения всего-навсего?.. Но вот повторно трижды ухнул филин в трёховражье — и снова всё стихло, будто ничего и не было. Воевода едва сдержался, чтобы не закричать от радости: Янко подаёт знак! Пробрался-таки к городу, просит принять!

— Лестницу спустите! — распорядился воевода Радко. — Да за кузнецом кто-нибудь сбегайте!

Неподалёку Згар крикнул:

— Эй, Вольга! Воевода велит сбегать за вашим отцом — Янко возвращается в крепость!

Воевода Радко снова с тревогой стал вслушиваться в тишину леса под стеной — не обнаружили бы печенеги гонца! За тёмными деревьями оврагов и за рекой тоже — густой ряд костров: не дремлют находники, стерегут крепость. А Янко всё же прошёл сквозь всё это! Туча бы теперь помогла Янку, да разогнал ветер эту тучу не вовремя — луна светит во всё небо, и звёзды одна ярче другой.

Вдруг качнулась опущенная за частокол гибкая лестница под чьими-то медленными шагами, ритмично поскрипывая. Кто-то поднимался, будто опасался обломить ненадёжный мосток. Бережения ради воевода Радко потянул из ножен тяжёлый меч, а выглянуть опасался — если печенеги идут, то снизу стрелой враз могут отправить к предкам — пусть лучше ворог свою голову поставить отважится под удар.

Рядом дружинники ждали настороженно, боясь обмана. Ждал вместе с ними и кузнец Михайло, дышал тяжело: узнав от сына Вольги про сигнал, запалился от бега.

Над частоколом всплыла огненно-рыжая голова Янка. Лунный свет пал утомлённому гонцу на лицо и отразился в сияющих радостью глазах двумя искристыми звёздами. В трудной улыбке раздвинулись губы: прямо перед собой Янко различил отца Михайлу. Сказал:

— Вот я и дома, отче Михайло.

— Давай помогу тебе, сыне! — не таясь уже, громко ответил кузнец Михайло и протянул руки поддержать Янка, когда тот будет спрыгивать с частокола на помост.

— Нога у меня, отче, поранена, — устало выговорил Янко и тоже протянул руку, чтобы опереться о плечо отца. Воевода Радко поспешил помочь ему спуститься на помост и…

Чёрная стрела ударила внезапно, в тот последний миг, когда Янко уже ногу над частоколом занёс.

— Больно мне, — только и успел выговорить и начал валиться вперёд, на частокол. И упал бы грудью на острые торцы брёвен, да воевода и кузнец Михайло успели подхватить его под руки и опустили на доски помоста. Кто-то из отроков закричал с испугом, кто-то побежал вниз — должно, упредить старейшину Воика, — а воевода торопливо скинул с плеч корзно. На этом шёлковом корзне дружинники спустили Янка со стены, отнесли в родное подворье. Там в избе осторожно положили на лавку, ближе к очагу.

— Воду готовь, Виста, — поторопил старейшина Воик плачущую Висту. — Михайло, разрежь платно.

Кузнец Михайло ножом разрезал платно, снизу доверху, и отбросил края в стороны. Стрела торчала в спине, чёрная, будто сухая ветка у белоствольной берёзы. Старейшина Воик осторожно тронул её у самого тела. Янко застонал, шевельнулись обнажённые лопатки, мокрые от пота или от воды.

— Терпи, внуче, терпи, родная кровь моя, — негромко приговаривал тощий и сгорбленный старейшина. — Сейчас тащить стрелу буду, крепись… Готова ли вода, Виста? Подай мне, да травы-кровавника истолки в ступке, поболе. Видишь, и на ноге распухла рана, краснота уже во круг пошла…

Было видно: старейшина взволнован и пытается разговорами успокоить не только других, но и себя. Вот он осторожно, боясь сломать, потянул стрелу. Вышло красное, кровью пропитанное древко и раздвоенный, словно змеиный язык, плоский наконечник. Следом хлынула кровь и потекла по спине.

— Тряпицу дай, Виста, — попросил старейшина. Он ловко вытер кровь вокруг раны, зажал её, снова повернулся к Висте: — Кровавник нужен, — и целую горсть истолчённой травы насыпал под тряпицу, потом снова прижал. — Холстина длинная нужна, перевязать.

Старейшина Воик стал пеленать спину Янка. Воевода Радко подошёл к лавке и вместе с кузнецом Михайло бережно поддерживал тело Янка, когда старейшина просовывал холстину под грудь раненого.

Было душно. Даже прохлада тёмной ночи не спасала от духоты. Янко метался в бреду, тяжело дышал открытым ртом.

— Вольга, спишь, что ли? — услышал воевода Радко голос кузнеца Михайлы. — Дымник открой.

Отрок подошёл к очагу и приподнял длинный шест, который верхним концом был прикреплён к тяжёлому квадратному дымнику, а нижним — с помощью петли из сыромятной кожи — крепился на столбике с засечками. Вольга приподнял эту петлю на четыре засечки вверх — теперь дымник не закроется. Дым густо повалил в квадратное отверстие.

— Вот и славно, спеленали накрепко, — разогнул спину старейшина Воик. — Печенег в степь ещё уйти не успеет, как ты, внуче, на коня вновь сядешь!

Старейшина повернулся к кузнецу Михайло, успокоил:

— Дышит Янко чисто — знать, кровь в грудь не пролилась. То наше и его счастье. Стрела на излёте уж ударила, — и пошёл к порогу ополоснуть руки над корытцем.

Янко пришёл в себя только на рассвете. Воевода Радко так и не сомкнул глаз, сидел у его изголовья вместе с кузнецом Михайлой да Вистой, уставшей до изнеможения.

— Отче… — прошептал Янко, разжав спёкшиеся губы.

Шёпот Янка услышал первым воевода Радко — он первым и склонился над мокрым лицом раненого, а Виста торопливо стала вытирать пот с шеи и со щёк сына, радуясь, что сын пришёл наконец-то в сознание.

— Это ты, воевода Радко, — узнал Янко. — Вот и вернулся я… Здоров будь, воевода. Позови отца… Горячо как внутри у меня, жажда печёт. Испить бы воды холодной вдоволь, как там, в мёртвом городище, когда я ловил мокрые от росы листья в яме и облизывал их…

— Бредит, должно быть, — вздохнул старейшина Воик.

Михайло приподнял голову сына, Виста с ложки напоила Янка отваром шиповника.

— Положите меня, отче. Устал я… — и Янко снова лёг на живот, повернувшись лицом к очагу. Воевода Радко склонился к изголовью, пытался поймать ускользающий взгляд его, спросил:

— Янко, что сказал тебе князь Владимир при встрече? Видел ты его? Вернулась ли старшая дружина в Киев?

Янко открыл затуманенные болью глаза: голубые и печальные, они напомнили воеводе осеннее небо, которое готовится к нещадным зимним холодам.

— Ты слышишь, Янко? Что сказал князь о помощи Белгороду?

— Я слышу тебя, воевода Радко… — и Янко разжал чёрные, потрескавшиеся от внутреннего жара губы. Он лежал, набираясь сил, а воевода и кузнец Михайло терпеливо ждали у ложа — вдруг Янко что скажет хоть шёпотом? Долго так ждали, а во дворе — воевода Радко слышал это через раскрытую дверь — стали собираться белгородцы, прознав о возвращении ночью гонца от князя Владимира. Всем хотелось узнать: что же принёс с собой Янко?

Янко заговорил, словно очнувшись от сна:

— Повелел князь Владимир держаться в Белгороде до последнего живого дружинника. Нет у князя дружины в Киеве, один он возвратился, с малой силой прибежал, прознав о находе печенегов. Ждать надо, когда возвратится дружина, как ждал я, когда в мёртвом городище ловил мокрые листья и жевал, жевал…

Янко тяжело выдохнул и умолк, вздрагивая телом и делая попытки поднести руки к лицу, чтобы согнать с глаз кошмарное видение. Видно было, как трудно приподнимается при вдохе и опускается при выдохе спина, перевязанная белым холстом с бурым пятном крови посредине.

— Вновь сознание покинуло… — всхлипнула Виста и потянулась к изголовию сына утереть пот.

В оконце уже заглядывала зарница. Уйдя в тёмный угол за очаг, тихо плакала там старшая дочь ратая Антипа Ждана.

Со двора в приоткрытую дверь влетел отчаянный крик. Воевода Радко узнал голос черниговского торгового мужа Глеба:

— На торг, люди! Созовём вече и порешим, как нам судьбой распорядиться. На торг!

Слабые решили сдаться