Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей

Другая старинная семья, знавшая, как вести себя во время переворотов и быть необходимой, происходила из Хвикке, мерсийского княжества в западной части Англии. Их эльдорменом при короле Этельреде был Леофвине. Его сын Леофрик был близким другом Кнута и через несколько лет, а именно в 1032 году, он будет назначен ярлом Мерсии и станет одним из «сильных».

Наиболее чувствительным моментом в отношении Эммы с Леофвине и Леофриком было то, что они сами и их семьи находились в очень хороших отношениях с Альфивой. Ее второй сын от Кнута, Харальд, воспитывался у Леофрика. Эмма с беспокойством наблюдала за дружбой короля Кнута именно с мерсийским родом…

За последние годы и среди Эмминых родичей случились большие изменения. В год убийства Ульфа умер ее брат герцог Ричард Второй Нормандский. Его место занял его сын Ричард Третий, однако и тот умер не то в том же самом году, не то в год, когда Кнут отправился в Рим, а Эмма последовала за ним через Канал. Поскольку Ричард Третий остался бездетным, герцогство перешло его брату Роберту, изгнавшему Эстрид, сестру Кнута.

И совершенно понятно, почему у Кнута не было никакого желания ехать в Руан ни на поминки, ни на коронацию нового герцога. Поэтому и Эмма отказалась присутствовать на этих мероприятиях. Она отправилась в Данию, чтобы встретиться со своим сыном Кнютте и со своей золовкой, Эстрид, все еще охотно занимавшейся воспитанием Кнютте. Собственный сын Эстрид от Ульфа, Свейн, воспитывался при дворе Энунда Якоба в Швеции…

Свейн в Швеции, Кнютте в Дании, сын Торкеля, Харальд, у нее в Винчестере, — живет ли хоть один высокородный сын в своем родном доме, мысленно спрашивала себя Эмма. О Торкеле все еще не было ни слуха, ни духа. Мать Харальда, Эдгит, наконец-то нашла монастырь, согласившийся принять ее. И тогда стало совершенно естественным, что Харальд приблизился к королевскому двору и рос там вместе с Гуннхильд.

Эмма, архиепископ Этельнот и другие, близко знакомые с королем Кнутом, находили, что после своего паломничества Кнут обрел новые силы. Быстрым и деятельным он был всегда и знал, как добиться друзей и союзников, хотя иногда и сомнительными средствами.

Но когда так хорошо закончилась поездка в Рим и когда Норвегия вновь возвратилась под его корону без кровопролития, когда оказалось, что Англией можно управлять, не натягивая поводья, и когда в стране росло благополучие и порядок, Кнут обрел спокойствие, которым раньше никогда не отличался.

Он предавался штудиям совершенно самостоятельно, без Эмминых причитаний. Писал стихи, которые очень нравились Эмме, и она даже приравнивала их к лучшим из тех, что читала сама. Он находил удовольствие от посещения праздников и торжеств в различных монастырях вместе с Эммой. Особенно в Или, куда он ездил и без нее.

Он охотно беседовал и обсуждал разные вопросы своего времени с учеными мужами, приезжавшими к нему со всех уголков Европы, чтобы засвидетельствовать почтение «английскому чуду», как они его называли: пират, разбивший Англию вдребезги, а потом вновь собравший ее воедино, более сильной, чем когда-либо, подозрительный полуязычник, ставший надежнейшей опорой Церкви и поддерживавший ученость и культуру в своих странах.

Король Кнут был на пути к славе человека мудрого.

Как и при всех королевских дворах, вокруг короля Кнута было полно подающих надежды юношей. Многим из этих стремящихся пробиться наверх молодцов трудно было понять короля. Они важничали и льстили ему так, как их учили, и не предполагали, что Кнут предпочитает простоту и откровенность. Особенно плохо относился он к тем, кто по примеру придворных с материка пытался сделать из него живого бога или, по крайней мере, считал, что его постоянно следует окуривать фимиамом славословия.

Тем, кто не понимал этого, он время от времени давал небольшие глубоко огорчительные уроки. Иногда они все равно не понимали, даже когда внезапно оказывались вдали от королевского двора и его великолепия…

Эмма с удовольствием вспоминала один из таких уроков в летней резиденции короля в Бошэме на южном побережье страны. Несколько молокососов из высшего дворянства дошли до того, что подсчитали предков со стороны короля Кнута — во время своих генеалогических штудий они решили, что могут проследить род Кнута сверху донизу, или снизу доверху, вплоть до самого Одина.

Кнут рассеянно слушал их, без малейшего энтузиазма, на какой рассчитывали «исследователи». У берега король остановился и стал молча разглядывать волны. А потом приказал стоявшим рядом слугам:

— Пойдите в дом и принесите мой трон.

Они отправились, а король и остальные проводили время в поисках ракушек и всего того забавного и интересного, что отлив оставляет на берегу.

Все были изумлены, когда слуги вернулись, волоча на себе огромное кресло. Кнут приказал поставить его на ровном месте у кромки берега, уселся в него и сказал:

— Так, я приказываю волнам у моих ног застыть!

Кое-кто хмыкнул удачной шутке, другие промолчали и стали ждать: а что теперь придумает король?

Подходящая вода вскоре добралась до ног Кнута, как и следовало ожидать. Однако король остался сидеть, а все остальные попятились назад, чтобы не промочить ноги. Когда море добралось до самого сидения, король все еще сидел по колено в воде, и тогда придворные забеспокоились — не говоря уже о дамах. Что им сказать? Как поступить? В конце концов король приказал слугам поднять его и вынести на берег.

Потом он встал с кресла и вылил воду из сапог. И только тогда посмотрел на молчаливую толпу.

— Да, вот сколь велика власть короля Англии… — произнес он.

Эмма не была уверена, что все поняли короля. Кое-кто из присутствовавших рассказывал потом при других королевских дворах об этом случае просто как об одной из странностей короля Кнута.

Как и говорил Торкель, Кнут не был, собственно, воителем. В мужестве ему, правда, не откажешь, но у него не было тяги к боевым подвигам. Войны, которые он затевал, он считал печальной необходимостью. И больше всего стремился к миру и устроенной жизни.

Но, как и следовало ожидать, после бегства Олава Харальдссона, Кнут уже не мог наслаждаться миром. Довольно скоро до Олава дошли разговоры о недовольстве норвежцев своим новым правителем, и, мол, они охотно увидели бы его снова на престоле. Кое-что из этого, возможно, было лишь желаемым. Но Олав все же вновь подался домой со своими дружинниками и другими норвежцами, которых повстречал в Гардарики. По дороге он получил обещание от свояка, сидевшем на шведском троне. То ли он слишком уж поспешил домой в Норвегию, то ли шведская помощь оказалась слабовата, не станем рассуждать.

Во всяком случае получилось так, что в саму битву Олав вступил с недостаточными силами, не успев собрать своих приспешников, ни старых, ни новых. И в прославленной битве под Стиклестадом 29 июня 1030 года его войско было разбито, а он сам убит трендами.

Король Кнут проклял эти некстати возникшие волнения в Норвегии и, собрав всех своих дружинников и суда, отправился туда из Дании.

Порядок и спокойствие должны быть восстановлены! Пришел разъяренный морской владыка, он просто пришел на сушу и драться не желает.

В Норвегии опять было — или стало — спокойно. Будучи все еще достаточно раздраженным, он приказал своим людям и судам прочесать и предательскую Швецию, которая никогда не вызывала в нем никаких иных чувств, кроме негодования.

Конунг Энунд Якоб так и не понял происходящего, пока суда короля не заперли его в заливе у Сигтуны, а дружина Кнута, зайдя с другой стороны, не рассеяла его войска, а потом и разгромила. Энунд Якоб тут же обещал разделить управление Швецией с Кнутом, только бы остаться в живых и сохранить свою честь — хотя бы такой, каковой она оказалась на данный момент.

Кнут поблагодарил за предложение, оставил у Меларен свою дружину и приказал чеканить монеты в Сигтуне со своим именем под титулом «Svearnas konung» — «Король свеев»!