Взыскание погибших

— Теперь отнеси обратно!

— Но зачем, Дина (так Алеша звал боцмана)?

— Никакой я тебе не Дина, а Андрей Еремеевич. Повтори!

— Андрей Еремеевич, — прошептал Алеша.

— Громче!

Алеша выполнил приказание.

Татьяна быстро вошла в комнату и подошла к брату, взяла его за руку.

— Так вот вы как, Андрей Еремеевич!

Деревенко и глазом не моргнул.

— А ты как думала? Дальше, что ль, на вас спину гнуть? Нет уж, теперь мы над вами поцарствуем!

— Никто вас здесь не держит, Деревенко, — Татьяна прижимала к себе Алешу и, бледная, слабая после болезни, без боязни смотрела на боцмана. — Можете командовать в другом месте. А здесь вам никто не позволит!

Она хотела увести Алешу, но боцман преградил ей дорогу.

— Мне приказано революционным правительством следить за бывшим царенком.

— Если вы нас немедленно не пропустите, я стану кричать, — твердо сказала Татьяна.

Деревенко смотрел на княжну с ненавистью и злобой, но она выдержала этот взгляд и не отступила назад ни на полшага.

— Проклятое отродье, — скаля зубы, сказал Деревенко. — Вылитая мамаша!

Он не посмел задержать Татьяну, и она увела брата в комнату, где жила вместе с Ольгой.

Лицо Алеши было бледно-серым, в глазах скорбь — без слез.

— Зачем он так? — Алеша дрожал, как будто продрог на морозе. — Зачем он так со мной?

— Давай я тебя укутаю одеялом. Сейчас все пройдет!

Она завернула его, как маленького, в одеяло, прижала к себе.

Алексей понемногу успокаивался.

— Может, ляжешь? Поспи, а я посижу рядом.

— Не хочу. Скажи, почему папа теперь не император? Петр Иванович говорит, что теперь царя не будет. Это потому, что все стали такими, как Дина?

— Не все, Алеша. Это генералы предали.

— Почему?

В самом деле, почему? Они присягали, клялись в любви и верности. Все эти рузские, алексеевы, корниловы…

Позже она узнала — все до единого командующие фронтами, в том числе и дядя Николай Николаевич, требовали отречения. А дядя Кирилл Владимирович привел Гвардейский флотский экипаж, которым командовал, будучи контр-адмиралом Свиты, к Думе, чтобы выразить солидарность с революционерами. И красный бант на грудь нацепил…

— Мама сказала, что они все давно хотели, чтобы папа не был на престоле. Они тайно и долго готовили отречение, а в глаза лгали изо дня в день… И теперь, когда в Царское Село пришло страдание, одни сбежали, другие откровенно предали и злорадствуют… не хуже Деревенко…

— Деревенко тоже разные бывают. Ведь наш другой доктор, Владимир Николаевич, по фамилии тоже Деревенко. Но он не чета боцману, верно?

— Я понимаю, — ответил Алеша. — Но как же они будут без царя?

— Выходит, можно и без царя.

В комнату вошла Ольга. Во время болезни волосы им остригли, и они ходили в туго повязанных косынках, как будто их только что выписали из лазарета. Ольга исхудала, заметнее стали скулы, а глаза как будто увеличились. Она села рядом с Алешей, тревожно глядя на него. Алексей сказал печально:

— Ничего особенного. Просто Дина…

Татьяна рассказала о боцмане.

— Это как у Салтыкова, — сказала Ольга, — «Песнь торжествующей свиньи».

— Но он был такой добрый.

— Большинство оказались актерами. Получше Насти.

— Пусть актеры, — сказал Алеша. — Но вот ты, самая старшая и самая умная, понимаешь, почему они победили? Наш папа… а они сильнее?

— Нет, — твердо ответила Ольга. — Разве Иуда был сильнее Христа?

— Бога распяли, — тихо сказал Алеша.

— И даже Петр трижды Его предал, прежде чем пропел петух, — вспомнила Татьяна.

Алеша спит. Мама и папа тоже, кажется, спят — иногда слышно их дыхание.

Если так тяжело детям, то каково сейчас родителям? Все осуждают их. Все говорят и пишут, что рухнула прогнившая власть. Папа называют подкаблучником, развратником и пьяницей. Мама перестали называть Гришкиной бабой, зато при каждом удобном случае называют немецкой шпионкой, повинной в поражениях русской армии и гибели тысяч людей. Требуют суда. Суда требовало и Временное правительство, но он не состоялся. И теперь не состоится. Да и какая разница, будет суд или нет? Потому что идет Гражданская война.

Христа приговорили те же самые люди, которые пели Ему осанну.

Жаль, конечно, что счастливые дни пролетели так быстро. «А какие дни были самыми счастливыми?» — подумала Ольга. И сразу вспомнилось море, залитое солнцем. До самого горизонта переливаются и вспыхивают на поверхности воды золотые монетки. Какой простор, как легко дышится! И паровая яхта «Штандарт» скользит по воде легко и быстро, и пенный след остается за кормой. Они плывут по Черному морю в порт Констанца, где их ждут румынские король и королева. И румынский принц Карл, который просит руки Ольги.

На яхте все прекрасно, да и вообще жизнь на воде — это совершенно иная жизнь, нежели на земле. Утро начинается в восемь, и начинается так, что заряд бодрости вливается на весь день. Поднимается императорский флаг. Оркестр играет старинный марш времен Николая Первого. Весь экипаж стоит, замерев, равняясь на флаг. Все в белой форме, и папа в белой офицерской морской форме, которая так идет ему.

Сестры наблюдают подъем флага издали. Все они в белых платьях, в летних шляпках, Алеша стоит рядом с папа, тоже в матросской форме, серьезный и красивый.

Флаг поднимается выше и выше, свежий ветер развевает его, и сияет на солнце императорский герб на золотом полотнище. Музыка звучит все громче, все торжественней, и сердце трепещет от радости и полноты жизни.

Команда расходится по своим местам. Начинается день, полный разных занятий. Можно покататься на роликовых коньках — верхняя палуба ровная, море спокойно, и кататься так весело! За ними присматривают молодой мичман и боцман Деревенко. Мичману и самому хотелось бы покататься, да нельзя. Если княжны катятся слишком близко к перилам бортов, мичман бежит рядом, подталкивает девушек к середине палубы. А девушки убегают, смеются, катятся быстрее и быстрее, особенно Маша. За ней никто не угонится.

«Мария Николаевна, Мария Николаевна! — кричит запыхавшийся от бега мичман. — Нельзя так близко к борту!»

Маша обеими руками на лету ловит руки мичмана, кружит его и весело смеется. «Меня покружи!» — кричит Алексей. Тут боцман начинает беспокоиться: он, боится, как бы Мария не выпустила рук брата. Но беспокоится он напрасно, потому что руки у Маши надежные.

После катания можно посидеть в плетеном кресле и полюбоваться морем.

Это только совсем равнодушному человеку неинтересно смотреть на море. Оно такое разное, в нем такое множество оттенков! Можно помечтать, можно пообщаться — на палубе или в кают-компании иногда возникают такие интересные беседы!

В тот раз, когда шли в Констанцу (моряки говорят «идем», а не «плывем»), Татьяна думала о замужестве. Потому что хотя официально не говорилось, что принц Карл сватается к Ольге, но все об этом знали. Ольга ни словом не обмолвилась о предстоящей встрече с принцем Карлом. Татьяне не терпелось поговорить с сестрой, узнать, что она думает. Ольга вела себя как обычно — была задумчива, читала, на вопросы отвечала коротко, а в затеях сестер если и принимала участие, то как-то формально, словно по обязанности. Ее надо было назвать Татьяной, потому что характером она походила на пушкинскую героиню. А великий князь Константин Константинович, генерал и поэт, который подписывал свои прекрасные стихи псевдонимом К. Р., назвал Ольгу «тургеневской девушкой».

Вечером были танцы.

С Татьяной танцевал Николай Петрович Саблин, капитан «Штандарта». Если бы Татьяну спросили, каким должен быть мужчина, она ответила бы: «Как Саблин!» Он строен, подтянут, форма всегда безукоризненно белая. От него исходит свежесть молодой, цветущей силы. Он предупредителен, но без заискивания и лести. Хорошо говорит — с ним всегда интересно. Лицо волевое, как и положено капитану. Он все умеет, все знает, к нему с искренним уважением относится вся команда. А папа и мама его просто любят. Вернее и надежнее Николая Саблина нет.