Семь песков Хорезма

— Сергей-топчи, его величество маградит Хорезма хочет услышать твое последнее слово. Желаешь ли ты отказаться от христианской веры и стать мусульманином?

Пушкарь побледнел, затем покраснел, вновь побледнел. Чувства достоинства и трусости боролись в нем, вытесняя одно другое. Он никак не мог совладать с собой. Аллакули с напряженным любопытством следил за растерянностью пушкаря, а на галерее и верхнем айване слышался легкий ропот.

— Ну, отвечай же! — повысил голос визирь.

— Нет! — хрипло выговорил Сергей и повторил более внятно: — Нет!

Наступило зловещее молчание. Слышно было, как скрипнуло кресло под Аллакули-ханом, когда он встал. Окинув насмешливым взглядом пушкаря, посмотрев на своих приближенных, хан направился к плахе и взял в руки топор. Ропот недоумения огласил ханский двор; в кои времена было такое, чтобы повелитель собственноручно рубил головы преступникам? Держа топор в правой руке, хан дал знак нукерам, чтобы подвели раба к плахе. Сергея схватили за руки и положили лицом вниз. Аллакули-хан зашел на помост сбоку, переложил топор в левую руку, правой достал из-под полы огромную золотую цепь, склонился и надел на шею пушкаря. Сергей затрясся всем телом, а на галерее и айване все удивленно вскинулись, но тут же поняли, что произошло, и восторженные голоса заполнили весь двор.

Сергея подняли. На шее у него висела, поблескивая, золотая цепь, однако пушкарь ничего не мог понять, и, как затравленный зверь, смотрел на ревущую и уже хохочущую знать. Сановники восхищались милостью и щедростью хана, выкрикивали самые лестные фразы, вознося владыку до небес, и он не спешил остановить их — наслаждался их лестью. Наконец, когда восторг начал утихать, Аллакули-хан снова сел в кресло и медленно, словно обдумывая каждое слово, заговорил:

— Раб мой, да будет тебе известно, что я ценю в людях лишь высшие добродетели. Я презираю лесть, трусость и измену. Каждый из этих пороков достоин наказания смертью... Ты, Сергей-топчи, оказался выше этих человеческих пороков. Ты показал мне сердце льва. Отныне быть тебе моим близким другом и главным начальником моей артиллерии. Проси у меня все, что хочешь, мой верный раб!

— На колени, на колени, — громко зашептал Юсуф-мехтер, но Сергей, не обращая внимания на визиря, шагнул к хану и взволнованно произнес:

— Ваше величество, вы не пожалеете, назвав меня своим другом. Когда понадобится, я отдам за вас жизнь свою... Клянусь Христом...

Аллакули-хан встал и жестом велел, чтобы подали Сергею одежду, приготовленную заранее. Собственноручно хан надел на пушкаря дорогой парчовый халат, каракулевую папаху, протянул сафьяновые сапоги. Сергей тут же сбросил чарыки и, надев сапоги, прошелся перед ханом. Но и на этом церемония не окончилась. Вывели ахалтекинского коня вороной масти. Конюхи, держа скакуна под уздцы, подвели к Сергею. Он похлопал его по шее, еще раз поклонился уже поднявшемуся на галерею хану.

Дворцовая знать продолжала восхищаться милостью великого маградита. Лишь немногие, а это были служители ислама, и прежде всего сам Кутбеддин-ходжа, долго не могли прийти в себя от содеянного повелителем. Они переглядывались между собой, в глазах их стоял немой вопрос: «Возможно ли такое для главы государства?»

Аллакули-хан понимал их состояние, но не подавал вида, что замечает недоумение чалмоносцев. Прежде чем разыграть перед подданными столь впечатляющий фарс, он взвесил все и пошел против Кутбеддина-ходжи. Еще вчера повелитель, закрывшись у себя в опочивальне, кляня упрямство русского пушкаря, не ведал, как поступить с ним, но знал одно — казнить его ни в коем случае нельзя. Победоносному войску Хорезма необходима тяжелая артиллерия, нужны большие пушки на колесах, иначе Хива сделается местом вторжения ее извечных врагов — Бухары и Персии... Да и только ли они грозят Аллакули-хану?! Оренбургский губернатор еще не успел приехать на Урал, а уж строит крупные укрепления на Эмбе и Каспийском берегу. Нет-нет, русский пушкарь ему нужен. Он не только пушкарь, но и мастер артиллерии. Он по памяти составил чертежи артиллерийского парка, мастерских, литейного цеха... Он умеет делать ядра... А что проку от Кути-ходжи! Этот только учит верить Аллаху, но люди и без него усердно молятся Всевышнему... Вчера вечером, когда Аллакули-хан раздумывал, как поступить с Сергеем, пришел старший сын хана — Рахимкули-торе и, выслушав сомнения отца, сказал с азартом:

— Отец, я знаю, что надо делать!.. — и захохотав, выложил свои чудачества.

Сегодня после окончания представления «казни» Рахимкули с затаенной усмешкой вновь на что-то провоцировал отца.

— Отец, ты не пожалеешь, если отправишься с нами. Мы заманим тигра в ловушку и возьмем живьем.

— Хотел бы я видеть смельчака, который сможет связать тигра, — усомнился Аллакули-хан.

— Отец, это сделает Сергей, — с вожделением заговорил торе, но хан сердито прервал его.

— Не смей, негодник, и думать об этом! Пушкарь перенес такое, что другому и во сне не приснится. Ты надоел мне со своими дерзкими шутками.

— Жаль, отец, — приуныл Рахимкули-торе, — Мои друзья так хотели взглянуть на разъяренного белого раба, борющегося с тигром.

— Отныне он бий, запомни это! — так же строго выговорил Аллакули-хан и взмахнул рукавом халата, указывая на толпящуюся в стороне молодежь. — Лучше окружите заботой и почтением пушкаря. Он достоин этого...

— Хорошо, отец... Твоя воля — мое исполнение. — И торе повел своих друзей в город, на площадь, где уже началось представление канатоходцев и маскарабазов, Юноши догнали Сергея, взяли его под руки и повели о собой.

Хан, проводив их взглядом, пригласил Юсуф-мехтера на верхний айван. Слуги тотчас подали чай и сласти.

— Повелитель, я поражен вашим великодушием. Аллакули-хан усмехнулся:

— Мехтер, ты давно бы привык к моим чудачествам, если бы меньше находился в обществе Кути-ходжи, а больше бывал со мной. Мы верим в Аллаха не меньше, чем Кути-ходжа, но это не мешает нам мыслить здраво. Не так ли, мехтер?

— О. повелитель, вы льстите мне. Я не могу сравниться с вами!

— Ну что ты, мехтер, — довольно улыбнулся хан.— Разве трудно понять, что государство держится на взвешенном рассудке. Иногда нам приходится впадать даже в крайности. То, что пушкарь вошел в мечеть святого, — какая в этом беда? Я совершил ошибку, пустив его туда. Но ведь я — властелин... Как властелин и повелитель, я назначил его главным бием артиллерии. И не я первый поступаю так, когда люди иной веры занимают в армиях высокие посты. Разве у турецкого султана мало англичан, и все они командуют! И персидскии шах Фетх-Али вместе с его тщедушным отпрыском Аббас-Мирзой держат на службе английских офицеров. Только благодаря им и их артиллерии Аббас-Мирзе удалось захватить Серахс и осадить Герат. Но я поставлю на колеса свою тяжелую артиллерию. И сделает это Сергей и четыреста белых рабов — он заставит их сделать невозможное... Ну да хватит об этом... Сегодня мы объявили праздник, давай, мехтер, вести веселые разговоры. Приглашаю тебя на Истемес, поохотиться. Нас ждет много развлечений.

— Бесконечно тронут вашей милостью, повелитель,— Юсуф-мехтер сложил на груди руки.

— Ешь, пей и давай поиграем в шахматы. Давно я тебя не побеждал.

...За игрой они провели весь день и вечер.

На другой день кавалькада, впереди которой следовал хан с сановниками, остановилась у Шураханской переправы. На коричневых волнах реки, тихо поскрипывая, покачивалась шхуна. Хан и сановники сели в нее, и она понеслась на север, в сторону Арала. Берега здесь были пологими, сплошь в камышовых зарослях. Множество птиц — уток, фазанов и прочей дичи кишело в них. Западный берег Амударьи, наиболее обжитой, был меньше населен пернатыми. Здесь через каждый фарсах (Фарсах — расстояние в 6 — 7 км) встречались селения и города с переправами на восточный берег: Хазараспская, Карабагская, Ханкин-ская, Ургенчская, Гурленская. Наиболее удобные из них

— Тюнклинская и Карабагская. На этом полноводном участке реки еще в древности были выведены самые большие каналы — арнази. На восток — Шурахан и Бос-яб, на запад, к столице и крупным городам — Пал ван-ата, Газават, Шах-Абад, Дарьялык двумя рукавами (Ярмыш и Куня-Дарья), Клыч-Нияз-бай. Еще севернее