Предтеча<br />(Повесть)

Матвей бросился на топот, но обладатель руки оказался проворнее — лестница была уже пуста. Стражник, поставленный охранять вход, стоял шагах в полустах, следил, вытянув шею, за представлением и гоготал, позабыв обо всем на свете. Пробеги мимо него леший — и того бы не заметил. Матвей бесполезно покрутился во дворе, медленно вернулся в комнату и поднял с пола небольшой лоскут бумаги. Он был сложен клином и запечатан с острого угла. На Руси так не складывали. Поколебавшись малость, Матвей вскрыл письмо. Оно содержало несколько строк, написанных латинскими буквами, а заканчивалось двумя словами, почему-то встревожившими его. Они сразу врезались в память Police vercol [18] Было заметно, что писала их иная рука, да и чернила, похоже, были иными. В конце письма стоял небольшой оттиск восьмилучевого креста.

«Вот незадача! — подумал Матвей. — Как это понимать? Письмо предназначается, должно быть, для Просини — он здесь единственный чужеземец. Но почему передали тайно, а не в руки? Значит, не хотели, чтобы Просини или кто-либо другой видел посланца… Кто же он такой? Тот, кто знал, что Просини находится в этой комнате. Но эта комната не его. Как могли узнать, что он здесь? Может быть, видели в окне? Но он у окна и не был, только открывал его. У окна стоял все время я… А… на мне была его куртка, и, значит, меня могли принять за государского лекаря. И могли ошибиться только те, кто прибыл с обозом, — здешние-то нас знают в лицо… Сколько их, обозников? Десятка полтора, не более. Скоморохов долой — они все время на виду. Остался десяток… Рука была небольшая, шаги легкие, человек быстрый; значит, надобно искать человека невеликого роста и сухого — такого из десятка выбрать нетрудно. Считай, что нашли его, что ж из того? Прознаем, от кого он, письмо разгадаем, а там уж видно будет…»

Матвей спустился во двор, когда представление закончилось и толпа нехотя расходилась. Стражник уже стоял на месте и покрикивал на проходивших, восполняя излишним усердием свое недавнее отсутствие. Матвей попенял ему и спросил про Василия. Тот указал на дальний угол двора, где сгрудились обозные возки.

Василий стоял рядом с цыганистым человеком, лицо которого было завешено черной, словно завитой, бородой.

— Обозный старшой, — кивнул в его сторону Василий. — Щуром прозывается, человек в своем деле известный.

— Бог в помощь, — поприветствовал его Матвей. — Почто в наши края пожаловал?

— Да вот отправляемся в Орду со товарищи на осеннюю ярмарку и решили хозяйку спроведать, гостинцев привезти и наказ от нее взять: мы ее торговое дело, почитай, уже два года в Орде ведем.

— Мы — это кто?

— Все наше товарищество торговое: я с сынком, братья Роман да Тишка Гром, Иван и Демид Шудебовы из Димитрова, Федор Лебедев да Митька Черный — приказчики боярские.

— Артель давно сколотили?

— Еще весной сговор был, люди все известные.

— Скоморохи тоже с вами?

— Нет, что ты? Путем пристали, и все незнакомые. Не наши, видать, московские, а походные скоморохи.

— Ну, удачи тебе в делах, — сказал Матвей и обратился к Василию: — Пойдем на говорку! — Когда они отошли от Щура, Матвей продолжил: — А дело вот какое. Пока скоморохи потеху творили, кто-то тайно подбросил письмо в комнату, где мы с лекарем сидели. Написано вроде для Синего-Пресинего, а прочитать неможно. Подбросил, должно быть, кто-то из обозных, и надобно того человека сыскать.

— Как же сыскать?

— Всю эту щуровскую артель распотрошить надо. Ищи человека сухого, легкого и ростом невеликого. Я же в монастырь подамся, — Матвей махнул в сторону Андронникова монастыря, — там старцы ученые, всякие письма читывали. Да накажи, чтоб никого за ворота не выпускали, пока не вернусь. И чтоб службу несли с тщанием, а то вон нерадивец, — Матвей указал на стражника у лестницы, — глазел на скоморохов и человека с письмом в покои пропустил, а так негоже…

И было сказано это так быстро, что Василий поначалу всего и не уразумел. Матвей уже мчался к монастырю, а тот в недоумении стоял посреди двора и морщил лоб. «Чего это он тут начирикал: и как артель трясти, и как службу нести… Дожил князь до холопьих указок…» Потом махнул рукой и решил начать сыскное дело. Из всех артельных только трое подходили под описание Матвея: Пронька — сын Щура, Демид Шудеб и Митька Черный. Василий приказал стражникам привести их и стал думать, как учинить расспрос. Почин решил сделать с Демида: нездешний — припугнуть можно и кое-где почесать для острастки.

Демид вошел без опаски, смотрел смело, вроде бы даже с усмешкой. Василию это не поправилось, и он начал прямо:

— Письмо от кого вез?

— Како письмо?

— Ты дурака-то мне не валяй! Говорить будешь?

— Буду.

— От кого письмо?

— Како письмо?

— Дурацкий ответ! — посуровел Василий.

— Так ить каков вопрос…

Василий стал закипать яростью, миг — и она охватит его с головы до ног. Так вспыхивает сухая еловая ветвь: пламя робко лизнет первые бурые иглы, а потом с шумом взовьется ввысь, разом охватив все тысячи ее маленьких поленьев.

— Глумишься, торгаш! — прошептал он. — Над государевым слугой глумишься! — Василий сжал кулаки и шагнул к Демиду.

Тот, однако, не дрогнул, даже голос взвинтил:

— Ты, господин слуга, глазами на меня не зыркай. Мы служим великому князю Юрию Васильевичу, и судить ты нас не можешь. Тем паче что вины за нами нет. Так что зубы расцепи, не ровен час, скорыньи [19] лопнут!

— Я сначала твои проверю! — Василий ткнул ему кулаком и кивнул стражникам: — Всыпать двадцать плетей!

— Ничего, — утерся Демид, — мы стерпим, только отсыпать в твою сторону втрое будем.

Иван Шудеб, увидев, как стражники потащили брата, кинулся со всех ног к хозяйке. Быстро разыскал ее, бросился в ноги:

— Матушка-боярыня, заступись! Брата родного ни за что ни про что на твоем дворе убивают. Мы к тебе с открытой душой, подарков от Юрия Васильевича привезли, нас же, как татей, пытать вздумали! Шудебы — гости торговые, известные и честные, за что же позор принимать?

Алена знала Шудебовых. В прошлом году, когда Иванова брата Юрия свалила (который уже раз!) сухотная болезнь, они поехали навестить его в Дмитров — небольшой торговый городок на берегу славной речушки Яхромы. (Говорили, что в давние времена подвернула здесь ногу княгиня Долгорукая и охнула: «Ой, я хрома!» С тех пор и стала река Яхрома.) Тогда среди именитых торговых гостей, сделавших им богатые подарки, были и братья Шудебовы, и Юрий Васильевич, указав на них, пошутил: «Вот моя парочка-выручалочка». Видать, нередко в их мошну заглядывал. Припомнила это Алена и тут же послала за Василием и Демидом.

Василий же в это время Митькой Черньш занялся. Робким и боязливым оказался Митька: глаза страхом залиты, губы дрожат, однако ж опять ни в чем не признается. Надоели Василию пустые речи, двинул он Митьке слегка под дых — у того дыхание зашлось, слезы на глазах выступили. Рухнул он на колени: «Не губи, воевода, все расскажу!» Сорвал с головы мурмолку, вспорол подклад, достал и протянул небольшой шелковый лоскут, испещренный какими-то значками. Пока рассматривал Василий непонятные письмена, пришли от боярыни, и пришлось ему прерывать свой расспрос.

— Ты по какому праву гостей моих позоришь? — строго встретила Алена.

— Дело, боярыня, государское, — оглядел присутствующих Василий, — не волен я при всех говорить.

— Мы дел твоих знать не желаем, но государские дела чистыми руками творить надобно. Коли сделаешь что не по пригожу, так и государю твоему бесчестье.

В это время привели Демида, взъерошенного, расхристанного.

— За что это он тебя? — участливо спросила Алена, увидев вспухшее лицо.

— Так и не понял, боярыня, — облизнул разбитые губы Демид. — Все про письмо какое-то пытал, а я ничего ведать не ведаю…

— И в кого ты только уродился, князек? — покачала головой Алена. — Отец твой, Михаил Андреич, кроткий да набожный, мухи не обидит, а ты как наш дворовый петух — девкам моим все ноги исклевал.