Ставрос. Падение Константинополя (СИ)

Леонид усмехнулся.

- Ибрахим-паша никогда не видел греков в боевом неистовстве!

Феофано мрачно кивнула.

- Это правда. Но потому и может напасть; и в конце концов он одержит победу, так или иначе.

Они долго молчали, опустив темноволосые головы.

Наконец Феофано сказала:

- У меня, как ни странно, сейчас появилась надежда на Валента. Он не хочет большой крови, хотя и очень смел; и теперь, когда он тайком наведался в дом жены Дионисия, я сомневаюсь сейчас, чтобы он смог пойти на брата, стоя с ним лицом к лицу! Никифор и тот не смог, как низко ни пал; ведь Никифор только отдавал приказы на море, оставаясь в стороне от битвы! Так можно поставить себя лишь в морском сражении, в таком сражении, когда не нужно сходиться близко; и только с чужими!

Она помедлила, овладевая своей мыслью.

- Но если сейчас Валент разожжет нашу взаимную ненависть, заставит одних греков пойти на других, а сам останется в стороне, его войско ему этого не простит!

Она посмотрела в серые, как ее собственные, глаза Леонида: тот даже улыбнулся, следя за мыслью этой необыкновенной женщины.

- Я права, как ты думаешь?

Леонид низко поклонился.

- Думаю, ты совершенно права, василисса, - сказал он. – Хотя я не знал этого Никифора, о котором ты говоришь!

Феофано усмехнулась, не считая нужным объяснять, что подразумевала неудавшегося императора и цареубийцу, с которым совсем не так давно вместе правила Константинополем.

- Тебе повезло, что ты его не знал. Это был грек весь гнилой изнутри. Валент тоже предатель – но предатель, гораздо более верный себе и семье; может быть, потому, что храбрый!

Она взяла Леонида за руку.

- Ты знаешь, как я умею лгать, - это часть искусства властвовать, - прошептала Феофано. – Но ей я лгать не смогу, иначе умру… И она поймет мою ложь. Если ты открываешься другому, открываешь свое сердце и тело до конца, уже потом не сможешь закрыть себя снова! Такова плата за любовь, - она улыбнулась. – И многие справедливо полагают, что эта плата слишком велика: и не смеют любить!

Феофано помолчала, кусая губы; она плакала не таясь, и Леонид смотрел на нее с великим сочувствием.

- Поезжай, - наконец закончила царица. – Торопись! Скажи ей, что я не успела собраться с мыслями, чтобы ответить ей как следует подробно; она поймет. Скажи, что я должна как следует обдумать ее вести, и отвечу ей позже… я сейчас потеряла слова как лакедемонянка!

Феофано схватила Леонида за плечо.

- И береги ее, слышишь?..

Леонид низко поклонился. Чем более росло его уважение к этой истинной наследнице Спарты, тем более укреплялась храбрость и решимость защитить ее любовь.

* Евангелие (Послание к Колоссянам).

========== Глава 76 ==========

- Скажи мне, патрикий Аммоний, - в скольких битвах тебе случалось сражаться и выходить победителем? – медленно спросил Ибрахим-паша, пристально глядя на собеседника.

Валент Аммоний выпрямился – черный и смуглый красавец-перс, исполненный восточной гордости и достоинства: оскорбленный вопросом собеседника. Самому же Ибрахиму-паше, как ни удивительно, недоставало ни южной пылкости, ни южных красок.

Валент молчал, подбирая слова. Светлые глаза турка превратились в щелочки; он разглаживал рыжую кудреватую бороду, лежавшую на широкой груди, особенно роскошную при обнаженной сейчас гладко выбритой голове. Такой облик – рыжина и светлые глаза – нередко встречался у османов. Таков был и сам султан Мехмед.

- Я жду твоего ответа, - напомнил великий турок Валенту. – В скольких битвах ты сражался – и победил?

Ромей наконец дерзко улыбнулся: откинув назад смоляные пряди, ответил:

- Я сражался всю жизнь, хотя это была преимущественно служба, недостойная моей доблести и моего рода. Дело нечасто доходило до большой крови, потому что теперешние вожди ромеев измельчали, как и поводы для битв; и храбрости нынешним грекам недостает!

Валент Аммоний помолчал и прибавил, гордясь собой:

- Я побеждал в пяти крупных сражениях, из которых три были между греками.

Ибрахим-паша улыбнулся:

- А другие два – с турками?

Валент Аммоний шумно вздохнул и выше поднял горделивую голову:

- И в них я тоже победил.

Паша долго изучал его своими маленькими проницательными глазами - у Валента на щеках выступила краска под этим взглядом. Оба догадывались, что турок догадывался о некрасивом прошлом потомка рода Аммониев: Валенту случалось служить и наемником, в том числе и у католиков, выступавших против православных ромеев, и грабить соседей, и убивать мирных жителей… Впрочем, с жизнями мирных жителей не считались как турки, так и многие благородные ромеи, начиная с самого Рима, какую бы веру на словах они ни исповедовали.

Наконец Ибрахим-паша кивнул и снова улыбнулся:

- Мне нравится, что ты такой отчаянный человек, Валент-бей*. И мне очень нравится твое здравомыслие! Очень многие ромеи, - большая часть вашей… аристократии, как вы выражаетесь по-гречески, - понимают, что их время кончилось, и чтобы надеяться на милосердие победителей и сохранность наследия предков, нужно склониться перед нами, пока не поздно! Наш великий султан жесток лишь постольку, поскольку этого требует война и воля Аллаха. Он не тронет тех, кто сдастся на его милость, и даже позволит им сохранить свою веру и обычаи под его крылом! Ты знаешь, что султан именует себя Кайзер-и-Рум – Цезарем Рима, наследником вашего императора?

Валент, сдерживаясь, склонил голову.

Оба высоких господина помолчали – двое незаметных смуглых слуг возились в углу шатра, готовя еду, в клетке под легким покрывалом попискивал соколенок, которого паша натаскивал для охоты. Больше никаких звуков не нарушало их переговоров.

Десятилетний Мардоний сидел позади отца так тихо, что казался статуей – человеческим изображением, которые Ибрахим-паша, как истинный мусульманин, порицал и не допускал рядом с собой.

Слуги, закончив готовить, бесшумно поднесли паше и военачальнику миски дымящегося плова; сын Валента, получив свою, чтобы не отвлекать старших, отполз подальше, не спуская огромных черных глаз с отца.

Мальчику все последние дни казалось, что он спит и видит страшный сон. Мардоний беспрекословно слушался отца, но после бегства брата словно разом перестал верить и отцу, и Богу, который дозволял такие вещи!

Впрочем, ни Валент, ни паша не обращали на мальчика внимания. Да это было и не нужно – у единственного выхода из шатра стояло двое могучих стражей-янычар, мимо которых не прошмыгнула бы и мышь.

Посреди трапезы Ибрахим-паша вдруг спросил, посмотрев на Валента:

- А войско твоего брата и вправду возглавляет женщина? Та самая, которую называют Феофано, - о которой много говорили в Константинополе? Я до сих пор не верил почти ничему, что о ней рассказывают!

Валент позволил себе рассмеяться.

- И правильно, что не верил, Ибрахим-паша. Женщины бывают сильны только россказнями, которые о них ходят, - и так было всегда, даже в древние языческие времена, когда некоторые женщины как будто бы воевали наравне с мужчинами! Но мы оба понимаем, что такое невозможно. Феофано распускает слухи, которые заставляют бояться иных глупцов, - но боятся ее те, кто сам не храбрее бабы!

Валент пристально посмотрел паше в лицо.

- Войском моего брата командует мой брат, и никто другой!

Великий турок с важностью кивнул, сложив руки на бочкообразном животе.

- Я так и думал.

Валент опустил глаза, ущипнув жесткую черную бородку, - потом почему-то взглянул на сына; мальчик зажмурился, как будто испугался этого взгляда. Увидев, что делается с его младшим сыном, Валент побледнел и задумался, кусая губы.

Паша заметил это.

- Что с тобой, Валент-бей? – спросил он.

Казалось, что Валент вот-вот попросится выйти – точно ему кусок вдруг не полез в горло от своего предательства или всего этого разговора; но военачальник укрепился. Он в молчании опустошил свою миску.