Тайный агент императора. Чернышев против Наполеона

Споры на заседаниях велись отчаянные. Не только великие державы отстаивали друг перед другом свои права — возвышали голос и те, кто ни к войне, ни к несчастьям народов не имел никакого касательства и ничего в результате не потерял и не приобрел. Все ждали, насколько громко прозвучит последнее слово России, как страны, которая сначала один на один выдержала немыслимое нашествие, а затем объединила под своими стягами другие страны.

Тертый и циничный Талейран знал, как сие станет опасно. С другой стороны, он понимал, что и Александру стукнуть кулаком по столу будет не столь просто — зачем ему, миролюбцу и миротворцу, каким он себя выставлял, наживать новых врагов?

Одновременно князь Беневентский не мог отказать себе в удовольствии посмеяться над своим венценосным другом.

«Вас, ваше величество, — говорил Талейран про себя, — вела на борьбу с Бонапартом не просто благая и чистая цель — освобождение Европы. Вас ослепила и сделала бесчувственным и жестоким личная неприязнь к тому, кто был выше и способнее вас. И вы, раздразнив, выпустили его на волю, надеясь в кровавой схватке взять верх. Ценою огромной крови болезненное самолюбие ваше удовлетворено. Но подумали ли вы о том, что вместо одного соперника на вас набросится теперь целая свора злых и ехидных шавок? И не лучше ли было для вас сохранить его трон? С одним, уже наказанным, вам, вероятнее всего, проще было бы совладать. Теперь же извольте расхлебывать, что сами же заварили. Я же отныне вам не советчик. У меня свой капризный да к тому же не слишком умный король, при котором мне бы лишь удержаться. Но в отношении вас, ваше императорское величество, я все же попытаюсь употребить последнюю меру предупреждения. Не прислушаетесь — пеняйте на себя. Одного великого упрямца-фанатика я уже пережил».

Ловкий дипломат искал встречи, и царь, как ни странно, тоже имел намерение объясниться.

Разговор начался с Польши, хотя оба считали: конгресс решится отдать России земли бывшего Варшавского герцогства.

— Что же, князь, — сказал император, — меня, как вы знаете, с самого начала не покидала уверенность, что я, царь всероссийский, стану и королем польским. Так же, впрочем, как король прусский окажется и королем саксонским. И в этом я также поклялся его величеству Фридриху Вильгельму как самому себе.

— Но, ваше величество, — вздрогнул видавший виды Талейран, — как можно обещать что-либо прусскому королю, если Саксония — собственность короля Фридриха Августа?

— Изменника и сообщника Бонапарта? — возразил царь. — Если он сам не отречется от трона, как это сделал Наполеон, короля увезут в Россию, где он и умрет. Один король уже умер у нас.

— Извольте не поверить угрозе вашего величества. Не для того собрался конгресс, чтобы стать свидетелем подобных покушений.

— Почему покушений? Разве и в самом деле не отправился в Россию во время правления Екатерины Великой польский король Станислав? Почему бы и королю Саксонии не последовать его примеру? Для меня между ними не существует никакой разницы. Что же касается вашего конгресса, то какое, думаете вы, я смогу сделать употребление изо всех ваших пергаментов и трактатов, если конгресс не учтет прав России? На Висле и в Саксонии у меня двухсоттысячное войско. Пусть кто-нибудь попробует меня оттуда изгнать!

«Так выражался Наполеон! — охнул князь Беневентский. — Теперь царь грозит, а когда начнут громыхать пушки, разлетятся в клочья и пойдут на подтирку солдатам все договора и соглашения. Напрасно я привез сундуки разных книг — мудрость, может случиться, придется искать у фельдфебелей и генералов. Пока еще они не заговорили словами угодных Александру команд, следует что-то решительно предпринять».

Приехав к себе, Талейран склонился над бюро и набросал записку Меттерниху, приглашая его прибыть для важного разговора.

«Нужно тонко продумать ход, который прямо вроде бы не задевал императора России, но все же бросал на него тень, — пытался Талейран найти нужную мысль для разговора с австрийским министром и вдруг хлопнул себя по лбу: — Эврика! Как раньше не пришла в мою старую, напомаженную и украшенную искусством парикмахеров голову такая простая и очень важная идея: вбить клин между неразлучными союзницами — Пруссией и Россией? Что ж, подарю драгоценную находку своему молодому коллеге».

Дивизии генерала Репнина довелось брать не только Лейпциг, но и столицу Саксонии — Дрезден.

Князь Николай Григорьевич, как мы помним, из Парижа так и не попал в Мадрид. К месту пребывания российского посла не пустил Наполеон, не желавший, чтобы генерал оказался свидетелем его поражений в Испании. Так и пришлось дипломату вновь облачиться в генеральский мундир.

Благо, собирался мощный кавалерийский таран для прорыва к Висле. Получила приказ готовиться в поход и девятая дивизия, начальствование над которой царь доверил Репнину. Но и тут незадача — приказ о выступлении вскоре отменили. Сколько бы еще пребывать князю в бездействии, только началась война.

Впрочем, коснулась она его тоже, можно сказать, как-то боком. Девятая дивизия входила в особый корпус Петра Христофоровича Витгенштейна, коему было определено заслонить Петербург.

Бои для дивизии и всего корпуса начались сразу же, как перешли границу, а завершились уже в Саксонии.

Опасаясь расплаты, король Фридрих Август бежал, бросив своих подданных на произвол судьбы. Многие города, в том числе Дрезден, сильно пострадали от разрушений, пожаров и, как всегда на войне, от грабежей.

Следовало наводить в бесхозном королевстве порядок, помочь жителям обрести сносное существование и веру в завтрашний день, без чего не может жить ни одно государство. Тогда-то и возникла у российского императора мысль учредить временную должность генерал-губернатора в Саксонском королевстве, чтобы в недалеком будущем в достойном виде передать освобожденные земли Пруссии. Так князь Репнин получил новое назначение и самоотверженно взялся за дело.

Забот навалилось — не управиться и за год. Тысячи без крова и пиши, тысячи больных и увечных, толпы солдат, сдавших оружие и ищущих применения своим, уже мирным, рукам.

Вот где открылось широкое поприще для княгини Варвары Алексеевны! Не за одним, двумя или даже десятком раненых следовало ныне ухаживать, как она делала когда-то, отправившись за мужем во французский плен. Впору в Дрездене открывать больницы, столовые и дома призрения для лишенных крыши и всякого имущества. И княгиня, быстро отыскав помощников среди местных жителей, с головою ушла в милосердные заботы.

Меж тем и в заседаниях конгресса пришлось участвовать Репнину, как многим приглашенным дипломатам и генералам. Здесь он нередко встречался с пруссаками, которым вскоре должен был сдать дела. И однажды, к немалому своему удивлению, он услыхал от генералов из Берлина слова, которые его обидели и даже оскорбили.

— Император Александр, — услышал он, — печется на конгрессе лишь о собственной пользе. Ему нужна Варшава, а Саксонию он и не думает отдавать пруссакам.

— Кто это вам сказал? — возмутился Репнин.

— Граф Меттерних. Он председательствует в заседаниях и все знает.

Репнину ничего не оставалось, как обратиться к царю.

— Презренный негодяй Меттерних намерен поссорить меня с самой верной моей союзницей — Пруссией! — воскликнул Александр Павлович. — Я тотчас заявлю императору Францу, что вызываю его министра на дуэль!

На сей раз австрийский министр не мог даже отлучиться из дома — так он был сражен объяснением с его собственным императором.

— Что же мне делать? Скажите хотя бы вы, князь, — сложив молитвенно руки, Клеменс Меттерних обратился к навестившему его Талейрану.

— Право, я не был в таком привилегированном положении, в какое попали вы, друг мой, — сказал французский дипломат. — Правда, однажды император Наполеон грозился меня повесить на решетке возле дворца Тюильри. Но чтобы оказать мне честь драться с ним на шпагах или пистолетах, я этого ни разу не удостоился.