Катастрофа

Бунина весьма развеселило это пожелание, все осушили хрустальную посуду, тонко зазвенели приборы. На серебряном подносе на льду официант принес крупные свежие устрицы.

Адамович поинтересовался:

— Иван Алексеевич, вы в свою героиню влюбились действительно как в реально живущую?

— Да, Георгий Викторович! Беру в руки перо и плачу. Потом начал видеть ее во сне.

— Впрочем, — Бунин поднялся, — мы еще не пили за самое главное. Выпьем за прекрасную русскую литературу, литературу Пушкина, Лермонтова, Толстого, Достоевского, Чехова…

Все опять с чувством осушили бокалы.

— Замолаживает, — крякнул Бунин. — Это слово в старину употреблялось на винокурнях. Выпивший хотел им сказать, что в него вступает нечто радостное, свежее, молодое. У нас на Орловщине мужики так и говорят: «От выпивки в человеке развязка делается!» Изумительная изобразительность, ею славна и русская литература!

— Кстати, — добавил Бунин, — об этом я как раз пишу в «Жизни Арсеньева».

— А как вам пишется вдали от родины, не мешает ли этот разрыв? — спросил Цвибак.

— Этот вопрос слышу часто. Он словно предполагает ответ: не может, дескать, русский человек, писатель творить вдали от родины. Большая это ошибка. Почему, спросите вы?

Все с напряжением слушали Бунина. Ведь этот вопрос каждый из сидящих за столом сотни раз задавал себе: как жить вдали от России? Ведь даже самые трогательные ресторанные песенки были на эту берущую за душу тему. Вот и сейчас популярный в эмиграции певец Юрий Морфесси произнес с эстрады:

— Эту песню я посвящаю нашему великому земляку, находящемуся в этом зале, — Ивану Алексеевичу Бунину.

Я тоскую по родине,

По родной стороне своей…

Сердца таяли от горьких слов и печальной мелодии. А когда Морфесси умолк, Бунин пригласил его к столу и посадил рядом с собой.

— Спасибо, Юрий! Вы видите слезы на наших лицах — это все сделали вы и ваша песня. А теперь я хочу закончить свою мысль.

Бунин возвышался за громадным праздничным столом, и все лица в зале теперь были обращены только к нему, и он говорил, обращаясь ко всем соотечественникам:

— Нет, и оторвавшись от родины, можно продолжать творить. Потому что мы не можем забыть Россию, она в каждом из нас. Она — в душе. Любить Россию — это нравственно. Я очень русский человек. И это, думаю, может заметить каждый, читая мои книги.

В Древнем Риме самым страшным наказанием было изгнание. Теперь на себе мы проверили силу этого наказания, этой беды.

Но разлука с родиной усилила наши чувства к ней, воспламенила воображение, разбудила творческую фантазию. Ведь несчастный, сидящий в тюремной камере, воспринимает мир куда более остро, чем тогда, когда мог пользоваться благами мира.

Я готов повторить: в октябре семнадцатого года произошло великое падение России. Многие беды и в первую очередь голод терзают нашу родину. Я остаюсь врагом коммунистической доктрины. Но я не желаю быть слепцом и закрывать глаза на то хорошее, что там есть. Люди тянутся к образованию, с энтузиазмом созидают индустриальные гиганты и подавляющее большинство их — пора признать! — поддерживает Сталина и его начинания.

Выпьем за нашу Россию, чтоб она воспрянула в своем могуществе! Пусть придет день, когда мы сможем вновь ступить на дорогую нам землю!

6

Застолье затянулось почти до утра.

Гостей все прибывало.

Запустив в печать очередной номер — 4620-й! — «Последних новостей», приехал Павел Николаевич Милюков, ставший белым как лунь, но в свои 74 года умевший по нескольку раз в день бодро взбегать по крутой лестнице в редакционный кабинет, помещавшийся на улице Тюрбиго над кафе Дюпона. Приехал и его помощник, не так давно гостивший у Бунина в Грасе, — Игорь Демидов, смуглый молчаливый человек.

— Вот, Иван Алексеевич, полоса из завтрашнего номера! — улыбнулся Милюков. — Целиком посвящена вам…

Появился и Михаил Осоргин, талантливый писатель, всегда жизнерадостный и находчивый, не менее самого Дон-Аминадо, который тоже был здесь.

— Поздравляю, Иван Алексеевич, — изрек Аминад Петрович. — И супруга моя Надежда Александровна тоже пришла вас поздравить. Я решил, что лучше привести ее сюда, чем тащить сумку продуктов отсюда. Мы радуемся за вас!

Кстати, Иван Алексеевич, я хочу, чтобы вы на практике проверили мои теоретические изыскания: счастье не в деньгах, а в их количестве. И вообще, все мы живем не только на гонорары, но и на радость благодарных читателей.

Бунин улыбнулся, а Дон-Аминадо попросил разрешения вместо тоста прочитать написанное сегодня стихотворение.

Тряхнув густой копной волос, он начал:

Стихотворение очень понравилось, все поздравляли автора с удачей, Милюков тут же забрал рукопись:

— Ставлю в номер!

На эстраде вновь появился Морфесси. Он родился в Одессе. Считал себя учеником знаменитого итальянского тенора Баттистини. В жизни все обстоятельства переплетены столь замысловато, что диву даешься! С Баттистини он познакомился в доме первой жены Бунина — Анны Цакни, а представила юного певца итальянцу теща Ивана Алексеевича — большая поклонница вокального искусства Элеонора Павловна, мачеха Анны.

Эта самая Элеонора Павловна была сначала до неприличия влюблена в Бунина, который едва ли не в сыновья годился ей по возрасту. Тот упорно избегал ласк тещи. Тогда она его люто возненавидела и сделала все, чтобы развести с Анной. Своего она добилась.

От этого брака в августе 1900 года родился сын Коля, умерший в январе 1905 года. Других детей у Бунина не было.

…Как бы то ни было, но именно Баттистини первым открыл талант Морфесси. И вот теперь, обращаясь к залу, певец сказал:

— Господа, мне сказочно в жизни повезло: еще совсем юнцом я пел для великого Бунина. Было это в Одессе, в богатом имении тещи Ивана Алексеевича под Балаклавой. Треть века канула с той поры. Но я счастлив, что вновь могу петь для своего друга.

Морфесси помолчал, потом с горечью добавил:

— Сегодня на этом месте должен был бы стоять большой друг нашего лауреата — великий русский певец Михаил Иванович Вавич. Но уже два года, как его прах покоит сырая земля. Миша очень любил Ивана Алексеевича, чтил его литературный талант, дружил с ним и пел для него.

Господа, в память этой замечательной дружбы позвольте спеть их любимую песню — «Пара гнедых». Мне аккомпанирует сам Дмитрий Поляков!

В дымном ресторанном воздухе поплыла печальная мелодия. Морфесси душевно запел: