За землю Русскую

Сказав это, он долго молчал, перебирая сухими, старческими пальцами темные агаты четок. Изрезанное острыми морщинами лицо епископа и ввалившиеся глаза его, не выражающие ни страсти, ни желаний, поражали не светом жизни, а своей неподвижностью.

— Нет меры возмущению братьев Ордена безумием новгородцев, — наконец заговорил он. — Зло, причиненное Ордену, не останется без возмездия. Мы призвали союзников наших, датского и шведского христианнейших королей, послать в помощь нам своих воинов, призвали рыцарей и всех добрых католиков в германских и иных землях. Поход на Восток — это поход во имя торжества веры нашей и единой апостолической римской церкви.

В первые же дни пребывания своего в Риге отец Биорн убедился в том, что в беседе с ним епископ говорил не пустые слова. Призывы к крестовому походу на Русь возглашались в церковных проповедях, к походу готовились в рыцарских замках, о том же говорили в домах осевших в Риге немецких торговых гостей. Датское войско стоит в Дерпте. Вокруг замка дерптского епископа и города насыпают третий вал, с широким и глубоким рвом перед ним. На валу рубят новые стены.

Войско меченосцев собирается в замке командора фон Балка. Туда прибывают рыцари из германских земель и иных; идут люди, которые предвкушают скорый захват русских городов и легкую добычу. Молва о богатствах Новгорода и Новгородской земли заглушала мысль о трудах и опасностях похода. Рижский князь-епископ возвел командора фон Балка в маршалы Ордена и благословил его на предводительствование крестоносным войском.

Отцу Биорну казалось, что рижский епископ дружески расположен к нему, ценит его красноречие и непримиримость к еретикам. Расположение епископа радовало и утешало святого отца. Он искренне желал разделить вместе с воинами труды и лишения похода и готовился к этому. Неожиданно в одной из бесед с ним епископ сказал:

— Маршал Ордена, благородный рыцарь фон Балк, будет рад, если ты, святой отец, испросив благословение папской курии, вернешься к войску и возложишь на себя труд проповедника и учителя истины в земле еретиков и язычников.

Слова епископа насторожили отца Биорна.

— Путешествие в Рим возьмет много времени, — произнес он. — Кардинал Риенци, высказывавший мне свое благоволение…

— Кардинал Риенци, — прервав отца Биорна, сказал епископ, — друг и советник кардинала Синибальдо. В грамоте, полученной мною, указывает он, что доверенности святейшего престола, врученные тебе, утратили силу.

— Я не завершил своей миссии в Новгороде, — опустив глаза, растерянно высказал свое недоумение отец Биорн. — Поход новгородцев на Копорье оборвал мое пребывание в стране русов.

— Поход новгородцев не ставится тебе в вину, святой отец, — отталкивающий и неприятный холодок резче прозвучал в голосе епископа. — Но в Риге недоброжелатели твои утверждают, что, будучи в Новгороде, ты стремился установить мир с русской церковью. Это приемлемо для веры и церкви, но неприемлемо для братьев Ордена.

— Союз с Новгородом и принятие им помощи западных христиан, прежде всего братьев-меченосцев, облегчил бы Ордену установление своего господства на Руси, — взволнованно произнес отец Биорн, начиная понимать хитрую игру епископа, видимо не желающего дальнейшего пребывания отца Биорна в Риге.

— Церковь понимает чистоту намерений твоих, святой отец, — сказал епископ. — Но рыцари грубы, в своей борьбе с Русью они опираются не на слово истины, а на меч. Отбыв в Рим, ты успокоишь умы, и когда возвратишься с доверенностями папской курии, я буду счастлив вновь принять тебя.

Растерянный и преисполненный печали отец Биорн оставил епископа. Казалось, рушится все, что так долго создавал и лелеял он, к чему стремился при дворе правителя шведов, что побудило его совершить путешествие в Новгород. Чего достиг он? Порицания, вражды и подозрений. Будущее рисовалось ему настолько мрачным, что он готов был закрыть на него глаза.

Через несколько дней, полный душевной скорби и тяжких предчувствий, отец Биорн покинул Ригу.

Глава 2

Серебряных дел кузнецы

На княжий двор прискакал гонец, привез грамоту от Александра Ярославича. Писал Александр княгине: жив, здоров-де; из Пскова прогнали рыцарей, изменникам и тем, кто шли с ними, воздали кому что положено. Скоро буду на Новгороде.

Княгиня улыбалась, читая грамоту, а глаза туманились слезами.

— О чем князюшка пишет? — глядя на княгиню, встревожилась Евпраксеюшка.

— Едет он, мамка… Близко.

— Едет… А у нас-то радость! У Васеньки четыре зубка прорезались. Такой-то уж удалый, такой-то богатырь растет.

— Не ворожи, мамка, раньше времени!

— Не ворожу, сущую правду сказываю. А личиком Васенька в матушку, осударыня. Гляжу на него, как на тебя такую-то глядела. Ахти! — Евпраксеюшка всплеснула руками. — За делом ведь шла да сказать забыла. Намедни велела ты, осударыня, серебряных мастеров звать… Пришли Тимош да Барабец с Холопьей улицы… Желают они видеть тебя и послушать, что скажешь. Изделия свои принесли. Думала, заговорит меня Барабец. Ох, говорок! Пустить их, осударыня, аль сказать, что нынче нам не до них?

— Пусти… Погляжу, что принесли.

Тимош вошел первым. Был он сух и высок. Изрытое крупными оспинами лицо его казалось оттого морщинистым; редкая борода, цветом напоминающая лежалую солому, торчала на подбородке спутавшимися клочьями. Ступал он неловко, косолапя, невпопад шевеля руками; так и казалось, заденет за что-либо, уронит, переполошит всех в тереме. За Тимошем появился Барабец — краснощекий, живой, улыбающийся. Шел он немного согнувшись, легко ступая, будто не касаясь ногами пола. В горнице Барабец обогнал Тимоша. Пока тот пытался сломать в поклоне свою сухую спину, Барабец успел коснуться рукою пола.

— Здрава буди, княгиня-матушка! — заслоняя собой Тимоша, начал он, довольный тем, что может говорить за двоих. — Сказали нам, хочешь ты, осударыня, видеть серебряных мастеров, а в Новгороде Великом всякий укажет: нет лучше серебряников, чем Коров Барабец и Тимош Яковлевич с Холопьей. Старая наша улица и ремесло у нас старое. Мои и Тимошевы прадеды серебро и золото лили. Что велишь, княгиня-матушка: показать тебе изделия, кои мы принесли, аль новое, по твоей воле укажешь?

— Знаю о вашем умельстве, — сказала княгиня, выслушав бойкую речь мастера. — За тем звала вас: нужна мне чаша серебряная, литая, с травами, зернью и изображениями, еще нужна пряжка золотая на плечо к княжему корзну. Князь Александр Ярославич возвращается из похода.

— Только вели, осударыня, будет чаша с зернью и травами, с таким хитрым узором, какого на земле не видано. Никто не льет серебра лучше моего, а Тимош хитер и искусен по золоту.

— На пряжке, осударыня, положу я узор в голубом поле. Посредине витязь с копьем острым. В узоре — лалы, будто цветы, кругом — витой ободок из золота…

Тимош сказал это так громко и так неожиданно, что княгиня вздрогнула.

— Ой, батюшка! — заворчала Евпраксеюшка на Тимоша. — Телом ты сух, а голосок как из бочки… Гляжу на тебя и не верю: откуда взялось, что ты, этакой-то нескладной, на тонкие узоры мастер?

— Мне люб твой узор, — улыбнувшись на мамкину воркотню, сказала княгиня Тимошу. — Делай, как умеешь, не жалей ни золота, ни камней самоцветных!

— Довольна будешь, осударыня-княгиня, нашими изделиями, — снова начал Барабец. — Вели показать, что принесли. Есть у меня скань и серебро с зернью. Мелче и ровнее зерни, какую я лью, не привидано ни в земле франков, ни за Каспием. У Тимоша колты золотые с узором и травами, бусы с яхонтом…

— Погляжу, порадуюсь вашими изделиями.

На стольце перед княгиней мелким серебряным песком засверкала зернь на перстнях и лунницах, бусы сканные, камни самоцветные. На колтах, что положил Тимош, на одних — тонкий, как волос, золотой узор на синем поле, на других — зеленое поле с узором и золотая птица Сирин. Разбежались глаза у княгини. Примерила она колты с Сирином, серебряную лунницу с зернью…