За землю Русскую

— Если в том вина моя, что тебя обидел, прости! Не обиды искал я, а воли старой, чести нерушимой болярства и всех людей верхних.

— Не покрывай черного дела пустой речью, болярин! — сухо, смотря прямо в лицо Нигоцевичу, произнес Александр. — Мы не в Грановитой, а на степени в Пскове, перед войском и народом. За обиды твои мне — не сержусь, простил бы их, но не предо мною вины твои — перед Русью, перед Новгородом Великим. Переметнулся ты к латинским крестоносцам, звал переветов-изменни-ков противу Новгорода. За то, за измены твои, сужу тебя, и вин этих не прощу и не дано мне прощать их. Примешь, болярин Борис, ту же казнь и позор, что и изменник Твердила. Но в последний свой час, Борис Олелькович, если сохранилась в тебе честь и капля любви к Отчизне, скажи: кто в Новгороде Великом одною думою с тобой мыслит, кому ты слал грамоты и чьи ответные грамоты принимал в Риге?

Нигоцевич побагровел, хотел что-то молвить, но только беззвучно хлебнул губами. Кровь медленно-медленно отлила от его лица. Оглянулся кругом. В тысячах глаз, устремленных на него, прочитал он тот же приговор, какой сказал князь.

— Спрашиваешь о чем — не скажу тебе, князь. Нет у меня близких на Новгороде, некому передавать поклон мой.

— Суд сказан, да исполнится он!

По тому, как острые уголки морщин собрались над переносьем Александра, как потемнел его взгляд, видно было — не легко дались ему эти последние, решающие слова. Они обрекли на вечный позор имя перевета Нигоцевича. На какой-то короткий миг Александру вспомнилась юность, те дни, когда боярин Нигоцевич поднимал Новгород, искал бед князю; вспомнился наказ отца и наставления воеводы Ратмира: будь непримирим и тверд в суде над врагами Руси! Александр искал в памяти хотя бы ничтожную искорку, которая, не угасая, умалила бы вину боярина Нигоцевича. Нет! Все доброе и простое, что думал о нем Александр, Нигоцевич погасил изменой. Враг он — упрямый, не кающийся, озлобленный и жестокий в своем упорстве.

Сказан суд боярину Нежиле, переветам, что шли в дружине Нигоцевича и в городской страже боярина Твердилы. Каждому сказан суд по вине его. За измену и бой рубили переветам уши, после свергали в Великую, за меньшие вины драли прутьем и отпускали.

Три дня над Детинцем, над концами и пригородами Пскова, не умолкая, звонили колокола. На забороле стрельницы у Свиных ворот висели на позорище туши бояр Твердилы Иванковича и Бориса Нигоцевича. И кто бы ни шел мимо — плевал и отворачивал лицо от того смрада.

Часть четвертая

Глава 1

У рижского епископа

Ладья быстро скользила вниз, к устью, по широкому приволью реки. Сосновые рощи, окаймляющие берега, иногда сменялись лиственным лесом. Ярко блестела на солнце светлая зелень берез и осин; старые дубы и клены высоко поднимали свои богатырские груди; они, точно великаны, возносились среди буйного племени мелколесья. Над водой, мимо ладьи, то и дело пролетали чайки. Свежий ветерок гнал навстречу веселую зыбь.

Простор и безмолвие реки успокоили горе отца Биорна, охватившее его при известии о внезапной кончине папы Целестина IV. Одиночество располагало к размышлениям. Но не судьбы католической церкви, утратившей своего верховного архипастыря, не цели, к которым стремится она, утверждая свое мировое господство, трогали отца Биорна. Размышляя, он снова и снова спрашивал себя: что явилось причиной преждевременной смерти папы? Недавно еще, во время пребывания Биорна в Риме, здоровье папы не вызывало тревог — был он бодр, полон энергии и жизненных сил. С деятельностью папы Целестина он, Биорн из Упсалы, связывал свои честолюбивые замыслы.

В Риме отец Биорн явился свидетелем большой и сложной битвы, прикрытой внешним благочестием, которая после смерти Григория IX сопровождала избрание папы. Противником кардинала Кастальоне, будущего папы Целестина IV, выступал кардинал Синибальдо — хитрый, бессердечный старик с мутными, как непогодливое небо, глазами, орлиным носом и тонкими бескровными губами. При папском дворе кардинал Синибальдо считался наиболее вероятным и достойным преемником Григория IX. И когда конклав, собор кардиналов, избиравший папу, предпочел Синибальду кардинала Кастальоне, — это вызвало у многих изумление и растерянность. Кардиналу Кастальоне недоставало твердости характера и решительности Синибальда, который в исполнении желаний своих не знал преград.

В Риге князь-епископ радушно принял отца Биорна. Из того, что сказал епископ о кончине папы Целестина, отец Биорн понял, что, как и он, епископ теряется в догадках. При дворе же епископа шепотом передавали, что в смерти папы виноваты враги его и завистники, что папа Целестин «принял яд». О том, что говорили при дворе, видимо, знал и епископ, но он высказывался осторожно, предпочитая, чтобы отец Биорн сам разобрался в истине.

В беседе с отцом Биорном епископ сказал, что до избрания нового папы верховенство над церковью принял кардинал Синибальдо, и напомнил, что кардинал, как и предшественники его, преследует святую цель: возвеличение католической церкви.

— Если будет угодно богу, — говорил епископ, — кардинал Синибальдо огнем и мечом откроет путь к спасению язычникам и еретикам, всем заблудшим и погрязшим в грехах.

— Сохранит ли святейший престол преемственность в сношениях с Востоком? — спросил отец Биорн.

— Преемственность в сношениях с русской церковью? — повторил епископ, и при этом лицо его покрылось непроницаемым облаком сокрушения и грусти.

— Да.

— Надежды, что русская церковь признает над собой главенство святейшего престола, не оправдались, — с глубоким вздохом произнес еггископ. — Не мне говорить о причинах, которые привели Русь к вражде и ненависти к католическим народам и католической церкви. Ты посетил Новгород, святой отец, убедился в том, что призыв дружбы воспринят на Руси, как призыв вражды и лжи. То, что совершилось в Копорье и у Пскова, — епископ не сказал прямо о поражении войска меченосцев, — не есть ли доказательство той истины, что приверженная к восточной патриархии русская церковь не отринула своих заблуждений и ереси, но сохраняет и усугубляет их. В нашей ли воле остановить святое дело возвращения отступников в лоно истинной веры! — подняв к небу глаза, воскликнул епископ. — Можем ли мы изменить путь, указанный нам вселенскими отцами и соборами? То, что не утверждается проповедью и словом мира, утверждается мечом.

В словах епископа так ясно прозвучал призыв к походу на Русь, что у отца Биорна не осталось сомнений: новый крестовый поход не осужден, а, может быть, даже указан папской курией.

— Русь сильна и обширна, — после недолгого размышления заговорил он. — Новгородские полки разбили на Неве войско христианнейшего шведского короля, в Копорье и Пскове приняло поражение от новгородцев войско братьев-меченосцев… Сможет ли новый поход стереть горестную память о поражениях?

— Не голос ли страха слышу из твоих уст, святой отец? — усмехнулся епископ. — Не утверждаешь ли ты непобедимость русичей?

— О нет! — отверг подозрения епископа отец Биорн. — Не страх заставил меня вспомнить о неудачах шведов и братьев Ордена. Я видел Новгород, видел там многое, о чем молчат на католическом Западе, молчат, не зная, или на что закрывают глаза, чтобы не знать.

Никогда еще отец Биорн не говорил так откровенно и искренне, как в этой беседе с епископом. Рассказав о богатстве Новгорода и земли Новгородской, об удобстве торговых путей, связывающих Новгород с западными городами и землями на Востоке, об искусстве мастеров новгородских, он поведал и о беседах своих с епископом и князем Александром.

— Слова мои — истина, — заключил он свою речь. — Я хотел, чтобы ты, господин мой, знал правду о русичах и о земле их.

— Верю твоей искренности и тому, что сказанное тобою справедливо. Оно подтверждает то, о чем говорят торговые гости и иные люди, бывавшие в Новгороде, — выслушав отца Биорна, задумчиво произнес епископ.