Дочь солнца. Хатшепсут

   — Поверят, поверят, — кивнул Тот. — Они поверили и в то, что мой отец никогда не называл наследника, и в то, что наследником назвали именно её. Они были убеждены в этом годами, верно? А почему бы и нет? Она сама им так сказала. А теперь говорит, что это случилось намного раньше, чем они думали, — точнее, когда ей было одиннадцать лет. И в это тоже поверят. — Он задумчиво добавил: — Друзья мои, всё это не имеет значения.

   — Не имеет значения? — эхом повторил Рехми-ра.

   — Нет. — Тот остановился и повернулся к ним лицом, наслаждаясь почти забытым вкусом надежды — Значение имеет то, что се уверенность в себе начинает трещать по швам. Два неурожая подряд... Должно быть, она боится, что боги отворачиваются от неё, иначе не стала бы устраивать Хеб-Сед. А поскольку страха она не выносит, то вынуждена придумывать всё новые и новые фокусы, которые не только позволяют отвлечься, но и подтверждают справедливость её действий и право на корону. Более того, она начинает сама верить в собственные мечты.

   — Мечты! Скажите лучше, нагромождения лжи!

   — Да, так и есть. Но тут случай особый. Неужели не погашаете? Эта ложь выходит за пределы правдоподобного. Что-то заставляет её заниматься самообманом, искать выхода в миражах. Можно с уверенностью сказать, что таких причин несколько. Думаю, одну из них я могу назвать.

   — Какую? — спросил Амену.

Тот улыбнулся.

   — Майет. Маленькая забытая богами. Египту нужно напомнить о ней, чтобы этого больше никто не мог забыть.

   — Так и есть! — Амену посмотрел на него длинными, похожими на щёлки глазами. — Аст! Тьесу, я говорил вам. Это именно тот план, который я составил несколько лет назад!

   — Знаю. — Тот улыбнулся и зашагал дальше. — Но не строй иллюзий, Амену. Во имя Амона, оставь иллюзии Хатшепсут! Майет — это ещё не весь ответ.

   — По крайней мере это ответ на обелиски Ма-ке-Ра, — весело заметил Рехми-ра. — А кроме того, мы обнаружили, куда так часто ездит Сенмут. Боюсь, он может нагрянуть в гости к правителю Уаху.

   — О боги, лишь бы у Уаха нашёлся тот электр, из которого она собирается делать свои обелиски! — сказал Тот.

   — Золото, золото, золото, — сокрушённо вздохнул Амену. — Когда у меня его было много, я и не думал, что его так трудно добыть. Если бы в моём распоряжении осталось хоть одно стадо из тех, которыми я когда-то владел, хоть одна деревня, один виноградник... Кстати, Тьесу, вы заказали себе новую колесницу?

   — Целых две, и самые искусные. Даже подножки, и те будут позолоченные. — Тот фыркнул. — Колесничный мастер очень расстроился. Стал доказывать, что такая штуковина не сможет быстро ездить. Пришлось сказать ему, что я заказываю колесницу для своей гробницы.

   — Когда Уах сдерёт с этой колесницы золото, она понесётся как молния, — откликнулся Амену.

   — Ага. Жаль, что я не могу заказать их сразу дюжину.

   — Ваша гробница, — задумчиво сказал Рехми-ра, когда они поднимались по сходням. — А это хорошая мысль. Почему бы нам всем не начать обставлять свои гробницы? Оружие, украшенное драгоценными камнями, золотые и серебряные ожерелья, шкатулки слоновой кости...

Вдруг он умолк. Тот обернулся и увидел, что друг застыл посреди сходней и уставился на высокий резной нос барки.

   — Клянусь нежными грудями Хатор! — пробормотал он. — Как можно смотреть на что-то изо дня в день и не видеть его! Тьесу, умоляю, идите сюда!

Когда Тот встал рядом, Рехми-ра с ухмылкой показал ему на корабельный нос, обитый листами золота.

Все трое молча глядели на него и представляли луки, шлемы, булавы и боевые колесницы, в которые превратится этот драгоценный металл.

   — За это я сделаю тебя визирем, Рехми-ра, — сказал Тот, похлопал друга по плечу и стал подниматься на палубу. — Когда-нибудь, — добавил он.

При этом слове на лица всех троих упала тень. Когда барка медленно двинулась к середине реки, Рехми-ра, схватившись обеими смуглыми мускулистыми руками за перила, злобно прищурясь, посмотрел на сверкающие флагштоки храма Амона.

   — Я бы с удовольствием побыл на месте Хапусенеба. Когда-нибудь, — процедил он сквозь зубы. — А с ещё большим удовольствием оставил бы это место пустым. Хоть завтра. Стоит вам только сказать слово, Тьесу.

   — Нет, нет, рано. Слишком рано. — Тот тоже смотрел на храм. — Пусть время ещё немного поработает на нас. Время и Хатшепсут. Старые пословицы иногда оказываются удивительно меткими, — с улыбкой добавил он. — «Кто загружает корабль ложью, не доплывает до земли». Пусть она ещё немного загрузит свой корабль. А когда он начнёт тонуть, мы наделаем брешей в его бортах.

Пока барка с золотым носом пересекала реку, писцы скатали длинные свитки, и весёлые, оживлённо переговаривающиеся люди разошлись по своим делам, начисто забыв о неурожае. Даже умный корзинщик, который несколько месяцев назад разделил обед с симпатичным молодым парнем и внезапно обнаружил, что его мысли потекли по необычному руслу, чувствовал, что теперь, когда объявлен Хеб-Сед, всё будет хорошо. К голоду ему не привыкать, сказал он соседу-гончару, снова принимаясь за свои прутья. Как и к налогам, хотя в следующем месяце лишь фараону среди сборщиков будет под силу найти в поясе корзинщика пару медяков; сам корзинщик теперь не может найти у себя в доме корку хлеба. Да, надо признаться, всё вышло именно так, как говорил тот парень...

Ну что ж, зато на следующий год еды будет вдоволь. Магия Хеб-Седа заставит Нил подчиниться, и крестьяне снова придут на рынок покупать корзины вместо того, чтобы самим плести кривобокие страшилища из всякой дряни, которую удастся найти. А в этом году хватит и того, что можно любоваться на Великих, плавающих по Нилу в своих золотых барках. Зато когда придёт Хеб-Сед, он каждый день будет водить жену и детей к воротам храма, думал корзинщик. Если удастся найти удобное местечко, можно будет посмотреть на богачей, толпящихся перед святынями, и вдохнуть запах хлеба и мясных окороков, превращающихся в пепел на алтарях.

Пришло лето; солнце яростно полыхало над Египтом; жара усугублялась знойными песчаными бурями, каждый год налетавшими из нубийских пустынь. Далеко на юге от Фив, в гранитном карьере у первого порога Нила, с утра до ночи надрывалась толпа людей. На зубах у них скрипел песок, глаза воспалились, а потные спины и руки были исполосованы бичом. С невероятной скоростью — но всё же недостаточной, чтобы удовлетворить надсмотрщика их маленькие медные зубила с помощью деревянных молотков и клиньев высекали из гранита две огромные плоскости. Чудовищные плиты, ширина которых у нижнего конца превосходила рост высокого мужчины, лежали на боку, ещё оставаясь частью скалы, из которой их вырубали; они тянулись через весь выжженный солнцем карьер, и длина их была такова, что от основания до заострённой вершины помещалось восемь человек, не мешавших друг другу работать.

Укрывшись в тени нависшей над карьером скалы, за их стараниями критически наблюдал вельможа в златотканом головном платке и тщательно накрахмаленном полотняном шенти. Четыре раба держали над его головой балдахин. Рядом стоял надсмотрщик — нет, конечно, не под балдахином, но всё же куда ближе к нему, чем тревожно переминавшийся с ноги на ногу десятник. Оба изучали лицо великого Сенмута не менее тщательно, чем сам Сенмут изучал плиты.

   — Они работают четыре месяца, — задумчиво сказал Сенмут, не сводя глаз с карьера.

   — И огромные плиты уже готовы родиться из чрева их матери-скалы! — с поэтическим воодушевлением воскликнул надсмотрщик.

   — Родиться! Я бы сказал, что схватки только начались. — Сенмут одарит его ледяным взглядом. — Я много раз говорил и повторяю снова, что царица торопится.

   — Превосходнейший господин, умоляю, поймите наши трудности! Уверяю вас, я не жалею кнута для этих мерзавцев, чтобы заставить их работать быстрее и упорнее...

   — Ты бы лучше набрал ещё сотню человек. Работа идёт слишком медленно.