Атосса. Император

— И ты используешь это в своих стихах?

— Лишь немногое, и то только в сатире, которую я намерена направить против тебя.

— Я трепещу.

— Надеюсь, от радости. Мое стихотворение обещает передать твое имя потомству.

— Это правда; и чем злее будут твои стихи, тем неизбежнее последующие поколения будут думать, что Вер был Фаоном [134]Сафо-Бальбиллы и что отвергнутая любовь наполнила злобой нежную поэтессу.

— Благодарю за это предостережение; по крайней мере, сегодня ты находишься в безопасности от моих стихов, потому что я устала до обморока.

— Ты рискнула показаться на улице?

— Это было безопасно, потому что у меня был надежный проводник.

— Можно спросить — кто?

— Почему нет? С нами был архитектор Понтий.

— Он знает город.

— И я с ним не побоялась бы сойти в преисподнюю подобно Орфею [135].

— Счастливый Понтий!

— Еще более счастливый Вер!

— Как мне понимать эти слова, очаровательная Бальбилла?

— Бедного архитектора допускают к себе в качестве хорошего проводника, тебе же принадлежит все сердце твоей прекрасной супруги Луциллы.

— И ей — мое, насколько его не наполняет Бальбилла. Приятного сна, суровая муза!

— Дурного сна, неисправимый демон! — крикнула девушка и быстро задернула занавеску.

XIV

Человеку, которого постигло несчастье, его будущая жизнь представляется, пока длится ночь, подобной безграничному морю, где он носится, как потерпевший кораблекрушение. Но как только рассеивается тьма, ласковый день указывает ему вблизи на спасительную лодку, а вдали — на гостеприимные берега.

Так и бедный Поллукс всю ночь до утра провел с открытыми глазами, испуская по временам тяжелые вздохи. Ему казалось, что вчерашний вечер испортил всю его будущность.

Мастерская его бывшего хозяина была для него закрыта, а у него самого не хватало даже орудий, нужных ему для его искусства.

Еще вчера он с радостной уверенностью надеялся встать на собственные ноги, сегодня это казалось ему невозможным, так как недоставало самого необходимого.

Ощупав кошелек, лежавший у него под подушкой, он, несмотря на свое горе, невольно улыбнулся; его руки опустились глубоко в потертую кожу, но не нашли ничего, кроме двух монет, которые, к сожалению, как он знал, были медные.

Откуда ему теперь взять деньги, которые он обыкновенно приносил своей сестре первого числа каждого месяца?

Папий находился в приятельских отношениях со всеми скульпторами города, которым он имел обыкновение задавать пиры, и следовало ожидать, что он предупредит их относительно Поллукса и всеми возможными средствами помешает ему снова найти место подмастерья.

Его бывший хозяин был свидетелем гнева императора против него. Это был человек, вполне способный это использовать во вред ему.

Никому не может быть выгодным то, что его ненавидит могущественный человек, а всего менее тому, который сам ждет от сильных мира милостей и щедрот.

Когда Адриану заблагорассудится раскрыть свое инкогнито, то ему легко может прийти на ум дать ваятелю почувствовать свое могущество.

Не будет ли разумнее оставить Александрию и искать работы и хлеба в каком-нибудь греческом городе?

Но из-за Арсинои он не мог оставить свой родной город. Он любил ее со всей страстью своей художественной натуры, и его бодрый дух, уж конечно, не смутился бы так глубоко и так скоро, если бы ему было возможно скрыть от себя самого, что его надежда обладать ею отодвинута вдаль происшествиями вчерашнего вечера.

Как мог он осмелиться связать ее судьбу со своей ненадежной и небезопасной участью!

Каждый раз, когда им овладевали эти мысли, ему казалось, будто пыль застилает его глаза, и он вскакивал со своей постели и то мерил большими шагами свою комнату, то прижимал лоб к холодной стене.

Мерцание нового дня показалось ему желанным утешителем; и, когда он съел утренний суп, который его мать, с заплаканными глазами, поставила перед ним, ему пришла в голову мысль обратиться к архитектору Понтию. Это была та спасительная лодка, которая манила его.

Дорида разделила завтрак с сыном, разговаривая, против своего обыкновения, очень мало, и несколько раз погладила его по кудрявой голове.

Певец Эвфорион ходил большими шагами по комнате, обдумывая оду, в которой он намеревался воспеть императора и умолять его простить сына.

Вскоре после завтрака Поллукс пошел на круглую площадку с бюстами цариц, чтобы увидеть Арсиною.

Он стал громко петь, чтобы вызвать ее на балкон.

Они поздоровались, и Поллукс знаком попросил ее сойти вниз. Она более чем охотно исполнила бы его желание, но отец услышал голос ваятеля и заставил ее вернуться в комнату.

Но уже один взгляд на прекрасную подругу принес отраду художнику. Как только он пришел в жилище родителей, туда проскользнул и Антиной.

Это был тот гостеприимный берег, к которому теперь обратились взоры Поллукса. Надежда снова засияла в его душе, а надежда — это солнце, перед которым бежит отчаяние, как ночные тени убегают перед пробуждением дня.

Антиной сообщил ему, что находится в его распоряжении до полудня, потому что его хозяин, или, лучше сказать, император, как он теперь мог его называть, занят. Префект Титиан явился к нему с целой кучей актов, чтобы работать вместе с ним и его секретарем.

Поллукс тотчас же увел Антиноя в боковую комнату, расположенную на северной стороне родительского домика. Здесь со вчерашнего дня на маленьком столике лежали воск и мелкие инструменты, лично принадлежавшие ему.

Сердце его болело и нервы были напряжены до крайности, когда он начал работать. Его душу беспокоили разные посторонние мысли, однако же он знал, что может сделать что-нибудь настоящее только тогда, когда весь отдастся работе. И именно сегодня он должен был вызвать к деятельности все свои лучшие силы. Он боялся неудачи, как несчастья, потому что натуру, подобную той, что сидела теперь перед ним, нельзя было найти в другой раз.

Но ему пришлось недолго делать усилия, чтобы сосредоточить свои мысли, ибо красота Антиноя наполнила его глубоким благоговением, и, полный благочестивого волнения, он схватил гибкий материал и начал придавать ему форму, сходную с оригиналом.

В течение целого часа Антиной не обменялся с художником ни единым словом; но несколько раз Поллукс глубоко вздыхал, и по временам с его губ срывались робкие жалобные звуки.

Антиной прервал молчание, чтобы поговорить с ваятелем о Селене. Его сердце было полно ею, и не было другого человека, которому он решился бы открыть свою тайну. Он пришел к художнику так скоро только для того, чтобы поговорить о любимой девушке.

Пока Поллукс лепил, Антиной рассказал, что приключилось с ним в прошлую ночь. Он высказал сожаление, что при падении в воду потерял серебряный колчан и что потом преследователи изорвали в клочья его розовый хитон.

Восклицания удивления, затем участия, короткий отдых в работе — вот все, что вызвал в художнике рассказ Антиноя о приключении с Селеной и о потере драгоценной собственности Папия, так как в ту минуту все его мысли были поглощены творчеством. Чем далее продвигалась работа, тем более возрастало его восторженное удивление перед оригиналом. Он чувствовал себя точно опьяненным, стараясь передать в своем произведении это воплощение идеи безукоризненной юношеской красоты. Страсть художественного творчества пылала в его крови и отодвигала на второй план, в область обыкновенных вещей, все другое, даже известие о падении Селены в море и о спасении ее.

Несмотря на это, он не остался невнимательным слушателем, и то, что он услышал, должно быть, продолжало действовать на его душу, так как уже долгое время спустя по окончании рассказа Антиноя он, точно говоря со своим произведением, которое уже принимало определенные формы, тихо сказал: