Решающий шаг

Переходя к делам Теджена, Чернышов остановился на том, когда можно ожидать помощи городу и прилегающим к нему аулам.

— Помощь близка, — продолжал он, — но нельзя сидеть сложа руки, пока все само собой устроится. Есть люди, которые каждый наш промах стремятся использовать в целях борьбы против революции. Это — явные и тайные враги советской власти. Есть у них и помощники в нашей среде. — Чернышов прямо подошел к вопросу о тедженском отряде Красной гвардии и заговорил с новым подъемом: — Товарищи! У нас в отряде не все благополучно. Вам известно, что прежний начальник штаба Келевхан занимался грабежом. После учиненных им преступных бесчинств в ауле Мяне-Чече мы сняли его и отдали под суд. Мы думали, что вырвали зло с корнем. Оказывается, нет. — Чернышов обернулся в сторону хромого мирзы и четко, отделяя каждое слово, сказал: — Я обвиняю члена совета, нынешнего комиссара отряда Куллыхана!

Куллыхан, как всегда, сидел с безучастным видом и непрерывно жевал табак. При словах Чернышева он вскочил, как ужаленный, и, вытирая рот, хрипло крикнул: . — В чем ты меня обвиняешь?

— Куллыхан, — спросил Чернышов, в упор глядя ему в глаза, — скажи: где Ашир?

Растерявшийся в первую минуту Куллыхан несколько ободрился, подумав, что председатель еще не разговаривал с Аширом.

— Я арестовал его. Это шпион Эзиз-хана, он сеет раздор среди нас.

— Вот как! Выходит, что каждый, кто раскрывает твои грязные делишки, — шпион и контрреволюционер? Это — старый прием. Уже не служил ли ты в царской охранке?

— Что ты, Иван! — хромого мирзу передернуло от этих слов. — Кто поверит?

— А кто такой Чары Чаман?

Куллыхан заерзал на месте, но промолчал.

— Кто такой Чары Чаман, я спрашиваю? — повторил свой вопрос Чернышов.

— Откуда мне знать всех и каждого... — невнятно пробормотал Куллыхан.

Чернышов стукнул кулаком по столу:

— Не лги! Ты знаешь и находишь тех, кто тебе нужен... Я спрашиваю тебя: кому ты отправил с Чары Чаманом двести восемнадцать винтовок и двенадцать тысяч патронов?

У Куллыхана задергалась щека, выдавая его замешательство, которое он, шевеля губами, старался скрыть.

— Иван, ты веришь на слово таким шпионам, как Ашир Сахат, хочешь очернить меня. Зря придираешься... Если Чары Чаман повез кому-то оружие, почему я должен отвечать за него?

— За все ответишь! И прежде всего за то, что оружие со складов Эзиза пошло на склады Джунаид-хана!

Как ни хитрил Куллыхан, прямые вопросы Черны-шова поставили его в трудное положение. Но он чувствовал безмолвную поддержку со стороны учителя-меньшевика и эсера, прикидывался, что не понимает, в чем его обвиняют и продолжал изворачиваться:

— Если от меня требуют принять меры против тайной торговли оружием, пусть исполком разрешит мне увеличить отряд вдвое, и тогда я наведу порядок в городе и в аулах...

— Ты не виляй, а отвечай на вопрос! — перебил его Чернышов.

— А ты не кричи! — огрызнулся Куллыхан и вдруг перешел в наступление. — Ты хочешь проводить политику царского правительства, потому и разговариваешь с туркменами как баяр-полковник! Я вижу, ты сам провокатор царской охранки!

Рабочий хлопкового завода Тайлы-Таган не любил много говорить, но умел вовремя бросить меткое слово. Лицемерие и бесстыдство Куллыхана возмущали его. Он еле сдерживал себя и, наконец, не выдержал — вскочил с места и гневно крикнул:

— Что ты сказал?! Чернышов — провокатор?! Ты лжешь, как самый бессовестный человек! Чернышов готов жизнь отдать за народ и за советскую власть! Это не царский чиновник. Он представитель рабочего класса. А ты?.. Что мы — не знаем тебя? Ты еще и теперь тоскуешь по старым порядкам. Доверенное тебе дело употребляешь во зло. А когда раскрывают твои подлые проделки, ты начинаешь клеветать на других. Ты действуешь, как тот вор, который хотел, чтобы стыдно было не тому, кто воровал, а тому, кто видал... Я тоже требую от тебя отчета: где оружие, захваченное в караван-сарае Эзиза? Исполком требует!

Все смотрели на Куллыхана. Во взгляде эсера было не возмущение, не осуждение, а простое любопытство: как будет дальше изворачиваться комиссар Красной гвардии? А учитель попросил слова и сразу стал защищать Куллыхана.

— Можно только удивляться, — заговорил он с деланым спокойствием, — да, именно удивляться тому, что здесь происходит. Сказать, что наш комиссар Красной гвардии занимается тайной торговлей оружием — да ведь это, друзья мои, чудовищная нелепость. Да, именно нелепость! Разве товарищ Куллыхан не рисковал своей жизнью, сражаясь за советскую власть? Помните, он первый требовал разгрома Эзиза и сам участвовал в ночной операции. Как же можно возводить на него такое нелепое обвинение? Нет, это клевета. И, конечно, она выгодна тем, кто стремится сеять вражду между русскими и туркменами. Я склонен думать, что наш уважаемый председатель опрометчиво поверил злостным сплетням враждебных Куллыхану людей, может быть и в самом деле шпионов Эзиза, и сделал неправильные выводы. Это тем более вероятно, что, как мы знаем, отношения у председателя с комиссаром давно не ладятся...

— Товарищ учитель, — прервал его Тайлы-Таган, — вы человек ученый и, кажется, гордитесь этим. Но когда я слышу, как вы запутываете простой вопрос, я начинаю сомневаться в вашей учености. Может быть, вы делаете это намеренно, как Куллыхан или тот вор, о котором я говорил? Тогда это другое дело...

— А вы, может быть, и меня хотите очернить?

— Я хочу только одного: чтобы вы не кривили душой и не старались бросить тень на товарища Чернышева. Если у вас есть совесть, не оправдывайте Куллы-хана, а потребуйте у него отчета в его подлых делах!

— У меня нет никаких данных обвинять товарища комиссара. Свое мнение о предъявленном ему обвинении я высказал. И вообще я кончил...

— Кто еще хочет высказаться? — спросил Чернышев и посмотрел на эсера.

Пожав плечами, тот нехотя выдавил из себя несколько слов. Общий их смысл сводился к тому, о чем только что говорил учитель, утверждая, что для обвинения Куллыхана нет оснований.

А сам Куллыхан сидел, надувшись, как варан, и молчал.

Тогда снова заговорил Чернышев. Он зачитал акт об исчезновении оружия, захваченного на складе Эзиза, и заявил, что есть материалы и свидетели, подтверждающие преступные действия Куллыхана.

Тайлы-Таган внес предложение:

— Ввиду того, что Куллыхан употребил свое положение в совете и свою силу во зло; чтобы усилить врагов советской власти, продал им казенное оружие; посадил в тюрьму, очернив как врагов преданных советской власти красногвардейцев, — вывести его из исполкома совета и снять с должности комиссара Красной гвардии, а дело о нем передать в ревтрибунал.

За это предложение голосовало двое, но и за Куллыхана было двое, а пятым членом исполкома был сам Куллыхан.

После заседания Чернышов долго еще сидел в прокуренной комнате, обдумывая создавшееся положение. Вернувшийся к нему Тайлы-Таган старался ободрить его и посоветовал добиваться разрешения на перевыборы совета. Он утверждал, что теперь не только рабочие, но и многие из дейхан будут голосовать за большевиков. Поздно вечером Чернышов отправился на телеграф и вызвал к прямому проводу председателя Ашхабадского совета. Объяснив создавшуюся обстановку, он решительно потребовал предания Куллыхана суду и перевыборов Тедженского совета, заявив, что в случае отказа он будет вынужден обратиться непосредственно в Ташкент, к председателю Совнаркома. Ему удалось добиться обещания, что Куллыхан будет вызван в Ашхабад для разбора дела о похищении оружия.

Действительно, на следующий день Куллыхан был вызван в областной центр к военному комиссару. Этот вызов, по-видимому, не на шутку напугал Куллыхана. Он сам пришел к Чернышеву, пытался убедить его в том, что оружие, захваченное в караван-сарае Эзиза, похищено самими эзизовцами, и в конце концов заявил, что будет просить областного комиссара назначить на его место другого работника.

Чернышов не поверил в искренность Куллыхана. Не ждал он и особенно решительных мер со стороны областного совета, где эсеры и меньшевики, хотя и вынуждены были уступить общее руководство большевикам, еще оставались на некоторых руководящих постах. На свой разговор по прямому проводу он смотрел, как на обязательное обращение к вышестоящему органу власти. Все же он собрал необходимые документы — акт об исчезновении оружия, показания Ашира и Мавы — и вместе со своим письмом отправил в Ашхабад областному военному комиссару специальным курьером.