Гнёт. Книга 2. В битве великой

Около плеча почувствовал плечо студента, судорожно согнул руку, два выстрела слились в один. Ротмистр дёрнулся и во весь рост грохнулся на тротуар. Моментально столпились люди. Они глядели на неподвижное тело, на выпавший из руки браунинг.

— Странная манера. Стреляются на людной улице, среди публики, — прозвучал певучий баритон стоявшего в толпе студента. Тут же он добавил: — Надо вызвать следователя.

Повернулся и спокойно зашагал в переулок. Кое-кто видел, что он остановил извозчика и сел в пролётку.

Тихий город был потрясён этим происшествием. Скоро стало известно, что ротмистр был убит. Пулю из его браунинга нашли впившейся в ствол старого серебристого тополя. Шли розыски убийцы, но он словно сквозь землю провалился.

Одни ликовали и хвалили человека, освободившего общество от гнусного палача, другие помалкивали, я только немногие возмущались и поёживались, словно ожидая такой же участи.

…На балахане дома Арипа, возле Карасу, зарывшись в сено, лежал Андрей. Ранее весеннее утро звенело радостными майскими звуками: призывным ржанием жеребцов, блеянием овец, лаем собак, мычанием корон, петушиным криком и звонким кудахтаньем кур.

Андрей лежал, глядя в синеву неба, где птицы в вольном полёте чертили никому не ведомые иероглифы своих желании и надежд. Скрипнула ступенька лестницы.

— Арип? — спросил, приподнимаясь, Андрей, напряжённо вглядываясь в сторону торчавших концов лестницы.

— Это я к тебе!

— Дядя Ваня! Как я рад вам… Думал, все отреклись от меня.

— Ну, ну… Наделал ты дел, Соколёнок!

Дядя Ваня опустился рядом, опираясь на плечо сидевшего Андрея.

— Как же так? — продолжал он. — Без ведома организации ты самовольно выносишь приговор и казнишь гадину. Он должен был предстать перед судом. Это же анархия!

— Знаю. Об этом сейчас думал. В первый раз изменил дисциплине… Но… если бы кто из вас видел, как истязали Карима, как надругались над ним… Нет! Никто не выдержал бы. Я проклинал весь мир за то, что со мной не было моего карабина. Надо, надо было убить палача в тот же момент!.. Там, на балахане, на клевере, лежал я и смотрел, как в кабинете мучили юношу… А потом… выбросили в Анхор…. Не человека — мешок с костями… А мы могли предотвратить… — Андрей стиснул зубы и схватился за голову, повторяя: — Могли бы!..

Дядя Ваня мягко взял его руку в свою, поглаживая её, тихо заговорил:

— Понимаю и твоё состояние, и горе отца Карима. Он обвинял себя в том, что послал сына сообщить о найденном в Анхоре трупе. Сам отправил Карима в пасть зверю.

— Можно ли было ждать?! Почему мы бездействовали? Ведь после спасения Рустама они там замучили двух человек, Карим был третьим… Рустам рассказывал, что делают они с людьми… Почему же промолчала ташкентская группа революционеров? Это же организация!

В Москве давно бы пресекли такое явление…

— А ты думаешь, мы бездействовали? Не успели освободить Карима, но Калач подал заявление. Когда Крысенков позвал его выбросить труп, этот жандарм-службист пришёл в исступление, наговорил начальнику дерзостей. Заявляя обо всём военному прокурору, плакал и криком кричал…

— А Карима нет…

— Прокурор вынес определение на арест Крысенкова, только болезнь начальника края помешала арестовать его. А потом должен был состояться суд. Гласность, печать бы поднялась…

— Ничего бы вы не добились. Крысенкова признали бы ненормальным. Обычное дело — посадить в психиатрическую больницу, пока общественность не успокоится, и выпустить. Это же ясно…

— Мы получили указание переправить тебя за границу. Рисковать твоей жизнью не будем.

— Всё равно меня сцапают. Им уже известно, что я убил…

— Несомненно. Ты позаботился оставить свою визитную карточку. Теперь тебя ищут. По линии даны телеграммы, в поездах шпики. По железной дороге путь уже отрезан.

— Вот я и говорю — сцапают…

— Поедешь горами. Елена Сергеевна просила передать, что выедет поездом, якобы домой, а сама сойдёт на одной из станций и поедет в кочевье Молдабека. Там встретитесь.

Опять заскрипела лестница, появились Буранский и Рустам. Поздоровавшись, Буранский заявил:

— Всё подготовлено. Сейчас Арип отвезёт тебя к Нурмату. Оттуда с Глуховым пройдёте к Евсееву. Конь будет под седлом. В сопровождении старика киргиза поедешь в горы, А Соколёнок уже арестован…

— Как?

— Что ты выдумываешь?

— Говорю, арестован, в Мерве. При попытке к бегству в Персию.

Андрей понял. Хмурясь, спросил:

— Кого ты подсунул?

— Гм… подсунул? Что за выражение? Серёжа сам придумал. Пока внимание будет привлечено к нему, ты скроешься.

— Всё равно дня через два это обнаружится. Зачем Сергею страдать? Это не дело.

— Дело уже сделано. Вот Рустам принёс тебе снаряжение.

— Пускаясь в путь, надо подкрепиться. — Рустам разостлал скатерть. — Кушайте, пожалуйста. А потом одевайтесь, я пойду запрягать…

Рустам ушёл, а друзья принялись за завтрак. Буранский сообщил ещё одну новость:

— В ходжентском резервном батальоне отбывает воинскую повинность лихой кавказец Рагим-бек, он делегат второго съезда РСДРП, опытный революционер. Мы с ним разработали план митинга, организовать который поручено мне. Это отвлечёт внимание от дела Крысенкова.

Вскоре с балаханы спустились дядя Ваня и Буранский. Следом сошла закутанная в паранджу женщина.

Арип сидел на запряжённом в арбу коне и покрикивал:

— Эй, женщины, что долго возитесь? Пора!

Из ичкари вышли две женщины, как и полагается, в паранджах. Одна из них, пожилая, жена Арипа, покосилась на неведомо откуда взявшуюся гостью, сказала дочери:

— Садись, Малахат.

Несмотря на длинную паранджу, мешавшую движениям, Малахат быстро по колесу арбы поднялась наверх и, протянув руку, помогла матери вскарабкаться. Неизвестная гостья ловко влезла на арбу и молча сидела, тщательно укрывшись под чачваном [14]. Рустам открыл ворота, арба затарахтела по дороге.

С момента убийства жандармского ротмистра город, обычно тихий, точно встряхнув робость, буквально забурлил.

Участились сходки, о которых полиция узнавала с большим опозданием. Намечались забастовки и протесты на предприятиях. Среди интеллигенции появились кружки философии, литературы, краеведения. Но на собраниях этих кружков говорилось не о философии, не о литературе — там выносились порицания действиям местных властей. В городе распространялись листовки, их рассылали по почте всем начальствующим лицам, наклеивали возле учреждений.

Благотворительные общества участили устройство концертов, спектаклей и вечеров.

Военный губернатор негодовал:

— На кого опереться, кому доверять? Самые надёжные люди затевают смуту… Попробуй не утверди программы спектакля или концерта — сейчас же пойдут неприятности… Либералов развелось больно много.

— Позвольте, это дух времени… Жизнь идёт вперёд… — возражал собеседник.

Но губернатор только стонал, хватался за голову и спешно строчил объяснения высшему начальству. Пресечь мятежный дух суровыми мерами он опасался.

Весть об аресте Соколёнка взволновала рабочих и жителей города. Знали, что предстоит военно-полевой суд и казнь. Вскоре стало известно, что революционер Соколёнок не кто иной, как богатый, высланный из Москвы студент Громов. Этого участника всех благотворительных концертов хорошо знали и любили. Поэтому все политические и другие свободные кружки города срочно выносили постановления, вырабатывали петицию о смягчении приговора.

Совершенно неожиданно выяснилось, что задержан не Громов, а Сергей Древницкий, который со станции Мерв дал телеграмму Евсееву: "Удача поздравляю успехом приветом соколёнка".

Согласно данному по станции распоряжению о задержании человека с кличкой Соколёнок, Сергея задержали и направили в Ташкент. Через два дня его допрашивал следователь, и он показал: