Рыцари и Дамы Беларуси

При следующем короле, Жигимонте III Ваза, Ян Глебович был в числе тех, кто содействовал утверждению Третьего Статута Великого Княжества Литовского. Дело в том, что, согласно существовавшим тогда законам, для получения польской короны Вазе необходимо было вначале стать великим князем. А литвины поставили ему условие — вначале утвердить Статут, выгодный Княжеству. Поляки были против… Только благодаря дипломатии Глебовича Статут был все же утвержден и Великое Княжество Литовское удержало свой государственный суверенитет.

Когда умер Глебович, точно неизвестно. То ли в 1590 м, то ли в 1591 м году. Неизвестно и где похоронен. Предполагают, что в Вильно. Остались сыновья — Ян и Николай — и память в истории Беларуси.

ЛЕТОПИСЕЦ ЗОЛОТОГО ВЕКА

ФЕДОР ЕВЛАШОВСКИЙ

По какому принципу личность остается в истории или растворяется в тумане времени?

Многие пытались вписать свое имя на скрижали вечности кровавыми или золотыми буквами… Сколько властителей пребывали в уверенности, что благодарные потомки никогда их не забудут, но даже могильные плиты их уходили в землю, как остовы разбитых кораблей… Однако всегда будут те, кто доплывет до посмертной славы не потому, что были сильны, жестоки и хитры и решали судьбы многих и многих, а потому, что оставили свидетельства о жизни этих многих. И бумажные корабли рукописей оказались самыми прочными.

1603 год. Начинается смутное время… На польском троне — король Жигимонт III. Развязана война со Швецией. В усадьбе князя Адама Вишневецкого объявился молодой человек, назвавший себя царевичем Дмитрием. Впереди — долгие годы войны.

Федор Евлашовский, подсудок новогрудского земского суда, уже немолодой — 57 лет в те времена, считай, старость, — трогает чистый лист бумаги кончиком пера. Ему хочется вспомнить пережитое, восстановить в рукописи бурные события прежних лет… Запечатлеть Золотой век Великого Княжества Литовского… Когда «розность веры не чинила намнейшей розности в милости приятельскей», когда ценились «милость, щирость и правдиве добре заховане».

Конечно, подсудок в какойто степени идеализировал ту эпоху, как все идеализируют годы молодости… Но в сравнении с наступавшими временами он имел на это право.

Перо неспешно выводило слово за словом. И это было не менее важно, чем происходившее на полях сражений. Появился первый белорусский мемуарист… И впервые прозвучало определение в отношении третьей четверти XVI века в истории Великого Княжества: Золотой век.

Сын писаря государева, пинского земянина Михайло Васильевича, внук православного епископа Луцкого Федор Евлашовский сделал неплохую карьеру… И обязан этим он прежде всего собственным талантам, поскольку многодетная семья отца была бедной. Род древний, но еле удалось отстоять право на герб и шляхетство.

Грамоте Федор стал обучаться, когда ему еще не стукнуло и пяти лет, — вполне в духе современных вундеркиндов. А он и был весьма одаренным. Кроме родного белорусского языка знал польский и еврейский. Но особые склонности мальчик проявил к математике. При этом не сохранилось сведений, что он учился в какойто школе, историки говорят о самообразовании. Бедность не позволяла мечтать об университете. Федору не было и восемнадцати, когда состоятельные соседи стали нанимать его на работу — подсчитать чтото по хозяйству, размер налогов… Как писал сам Евлашовский, «трафяли ми се таке паны, которые ме оборачали до браня поборов и чиненя личб, поразумявши на то з натуры способного».

Федор покидает дом. В 1564 году в разгаре Ливонская война, шестнадцатилетний шляхтич оказывается втянутым в кровавый водоворот. Но в военные он не идет, имея другое призвание. Уже в 1565 году он собирает в Вильно «побор, названый покгловным», то бишь выполняет работу сборщика налогов. И совершенствуется в юриспруденции и математике. Ему помогает в этом виленский каноник, королевский писарь Ян Маковецкий. В это же время происходит еще одно событие, повлиявшее на Евлашовского. В Вильно юноша ради любопытства зашел в кальвинистский собор — в то время Реформация проникала на белорусские земли, и многие интеллектуалы, магнаты, особенно молодежь, загорелись новыми идеями. В храме как раз читали проповедь «мiнiстры ўчоные Вендрагоўскi i Касцiнiюс». На юношу, стремившегося к знаниям, их слова произвели огромное впечатление, и он тоже увлекся реформацией.

Молодой, но талантливый юрист становится известной личностью. Ему поручают вести судебные дела такие магнаты, как Николай Радзивилл, Ян Ходкевич, Константин Острожский. Разумеется, чтобы быть успешным на этом поприще, нужно было обладать красноречием, представительной внешностью, изворотливым, острым умом и смелостью. Заседания судов не раз перерастали в кровавую битву, а на решения влияло не законное право истца или ответчика, а величина их кошельков. Но не зря, видно, юриста Евлашовского знали даже при королевском дворе — и при Жигимонте Августе, и при сменившем его на троне Стефане Батории, и при Жигимонте III.

Евлашовский участвует в Люблинском сойме 1569 года. В 1577 году Стефан Баторий назначает его пинским и сервецким мостовничим. Вместе с новогрудским судьей Тризной Евлашовский работает над текстом «Трибунала Великого Княжества Литовского». А в 1592 году становится подсудком Новогрудского земского суда. На этой должности он и останется до самой своей смерти.

Но как часто мы бы вспоминали о новогрудском подсудке, если бы он однажды не взялся за перо? А Евлашовскому было что рассказать потомкам… К тому же имелся соблазнительный пример — нашумевший дневник одного из нанимателей Евлашовского, Николая Радзивилла Сиротки, о путешествии в Святую Землю. Казалось бы, человек, строивший карьеру как юрист государственного масштаба, должен в мемуарах показывать политическое «закулисье». Но тот, кто хочет в его записках обнаружить «политическую клубничку», останется разочарованным. Евлашовский специально предупреждает читателя, что не собирается влезать в вопросы большой политики. Дело это, мол, для сильных мира сего, для магнатов и королевских особ. Не исключено, что подсудок новогрудский просто не искал для себя и своих потомков неприятностей.

Федор Евлашовский пишет об исторических событиях: о том, как принимали послов при королевских дворах, о битвах Ливонской войны, восстании Наливайко, принятии Люблинской унии… Особенно много страниц посвящено казацким нашествиям. Евлашовский как бы и сочувствует казакам, например, называет одного из их предводителей «яко ж и был человек сердца великого», но и показывает жестокие последствия набегов, когда «места и замку сплендровал и попалил». Но главное — он пишет просто о жизни. Ведь войны так опротивели… «А потом аж до уприкреня были ми частые язды на тые войны, а яко юж тераз упатруе, мало потребные, бовем же и Речи Посполитой пожитку не веле тэ войны приносили. А мне паметнэ зостали для утерпеня велких пригод, трудности, шкод и невыповеданых невчасов».

Мы узнаем, что Евлашовский мечтал отправиться в путешествие, увидеть другие страны, овладеть новыми знаниями и умениями… Но нужно было помогать родителям, содержать собственную семью. Узнаем, какой хорошей женой была ему Анна Болотовна, сестра Данилы Болотовича, родом из Руси — не в чем упрекнуть ее было. Узнаем, как гордился Евлашовский тем, что его сын служил у князей Гонзаго в Мантуе. Даже о том, что он видел настоящего белорусского цмока (дракона) — «летовца». Чудовище, как положено, было огнедышащим и, согласно белорусским легендам, могло превращаться в красивого юношу и залетать в окно к прекрасной даме. Неизвестно, что на самом деле видел наш летописец, только это его так напугало, что несколько лет он не мог избавиться от нервных припадков. Делал автор мемуаров и записи на нейтральную и вечную тему, а именно о погоде: «Року 1594, мая 20, в пяток, припадла хмура сроде зимна, спустила снег велкий и лежал три дни». То бишь из огромной тучи пошел большой снег, который лежал три дня. И далее пишет, что умерло от той тучи, и холода, и неистового ветра большое количество людей и много птиц замерзло в гнездах. Да что на улице, «страх был и под дахом седячи».