В этом мире подлунном...

Его услышали.

Распахнулись изнутри двери с обеих сторон залы, из коридора донеслись звуки торопливых шагов.

Показался наконец визирь Абул Хасанак, воистину самый приближенный к султану из визирей, — бледный, напуганный, не успел привести себя в надлежащий вид: из-под красного халата виднелись белые исподние штаны. За ним показался и главный визирь Али Гариб, его красное круглое лицо тут же, впрочем, скрылось опять за дверью, слышно было, как он что-то кричит стражам.

Абул Хасанак опустился на колени, стал стучать лбом об пол перед султаном.

— О солнце мира! О повелитель…

— «Повелитель»… — передразнил султан, и губы его вдруг старчески жалко задрожали. — Все вы, дьяволы, раньше времени решили похоронить своего повелителя! Что, уже до кончины моей приготовили саван? Подстрекаете? Кознями занимаетесь?!

— Благодетель… нет, благодетель, не занимаемся.

— Нет? Не занимаетесь кознями? Ну, а тогда… куда пропал толстобрюхий Али Гариб? Со стражей без него разберутся! Ваше дело — я. Почему нет никаких вестей от гонцов? Когда приедет этот… нечестивец Ибн Сина?

— Приедет, повелитель!.. В ближайшие дни должен приехать!

— Ежели на этой неделе не приедет… на виселицу вас отправлю! Всех! На виселицу! Жрете мою хлеб-соль, плюете на мой дастархан! Неблагодарные твари!.. Понял меня?

— Понял, о десница ислама!

— Ежели понял, то зови ученых… Утро уже… Сейчас же созывай совет!

Глава четвертая

Солнце едва только появилось на небе, когда Бируни надел пеструю остроконечную тюбетейку, навязал поверх нее серебристую, цвета ртути, чалму, облачился в голубой бархатный халат, вышел из дому и с помощью Сабху взобрался на коня. Ехать не хотелось, но ехать было надо.

После ночного дождика воздух был особенно прозрачен. Трава вдоль арыков, на глинобитных стенах и крышах домов зеленела чисто и глянцевито, отражая капельками влаги солнечные лучи.

Бируни чувствовал себя лучше, чем ночью, жар в теле спал, но вязкая какая-то слабость оставалась. Мавляна глубоко вдохнул свежего, чистого воздуха, понудил лошадь ускорить ход, рысыо пойти по берегу Афшаны, речки, которая делила город на две части. С правой, холмистой, ее стороны раскинулся огромный сад, после ночного дождя будто расцветший заново: миндаль, персик, груша, айва — все чисто, свежо, все свободным цветением своим напоминает молодых невест в розовом.

Углубишься в сей сад и в восточной его части без труда обнаружишь возвышающийся беломраморный дворец. «Невеста неба»… Словно белый лебедь плывет среди зелени. За дворцом — ростом пониже — золотые купола палат, еще дальше и ниже можно увидеть мрачные, несмотря на зелень у подножья, каменные казармы для непобедимых султанских войск. На другом берегу речки Афшаны — здания разных государственных служб.

С дороги, вьющейся поверху вдоль реки, город был виден как на ладони. Весь в зеленых садах. Мелькали белые, розово-красные, бледно-голубые красочные пятна — дома и дворцы знати. Там живут родственники султана, его эмиры, улемы, чиновники, богатые торговцы. А вон — обнесенные прямоугольниками высоких дувалов [31] — помещения караван-сараев, открытые пространства базаров с ясно видными сверху крышами торговых рядов и бань. И, конечно, острые пики минаретов, купола и порталы мечетей. А еще дальше — хижины бедноты. С берега эти невзрачные, приземистые дома из глины и камыша и лавчонки казались ашичками [32], разбросанными азартно и впопыхах.

Красива, обширна, многолика столица Газна!

Бируни достиг большого моста, остановился перед ним, оглядел другой берег, вытянутые в ряд конюшенные помещения, перед которыми строем стояли молодые нукеры, одинаково одетые в красное. Они учтиво встречали съезжающихся сюда эмиров, вельмож, мудрецов-ученых, каждому помогая слезть с седла.

Народу там было уже немало.

Тут перед мостом возникла телега, запряженная мулом. В ней сидел человек, на голове старая дервишская шапка. Человек пел вполголоса.

Вот так так: бедняцкая телега на эдакой дороге? Где сейчас даже не все богатые могут проехать?

— Эй, мавляна!

Бируни тоже узнал хозяина телеги и натянул уздечку, придерживая своего коня.

— О, благословение аллаха повелителю всех питейных почтенному Маликулу шарабу!

Маликул шараб тоже остановился: поглаживая давно не чесанную, не крашенную бородку, лукаво заулыбался:

— Слава наставнику мудрецов, досточтимому Абу Райхану! Думаю, почему это не показывается он в бедной моей лачуге, покинул верного своего слугу? Видно, забыл старого друга ради нового? — сощурив глаза, метнул взгляд на султанских вельмож. — Поздравляю, поздравляю с новым другом, мавляна!

Бируни рассмеялся:

— Можно ли забыть повелителя весельчаков, дорогой мой? А не показывался я в вашем прекрасном заведении из-за недуга.

— Лучшее лекарство от всех болезней — глоток доброго вина!

— Истинно так. И сейчас же с удовольствием полечился бы… Жаль, что приходится предпочесть райскому вину совет мудрецов во дворце.

— Вы едете туда? — Маликул шараб сдвинул набок колпак, покачал головой. — Эх, мавляна! Не надо иметь великий ум, коим аллах одарил вас, чтобы постичь простую истину: подальше, подальше от властителей, военачальников, улемов. Оно будет надежней, а то, дорогой, быть может, и вас постигнет судьба Унсури!

Маликул шараб ударил кнутом своего мула, но тут же снова остановил его:

— Ох, будь проклята моя память! Хотел сообщить новость: вчера мою лачугу посетил еще один великий мудрец. Редкая, редкая птица в Газне.

— Интересно! Кто же?

— О, это такая тайна, что даже с самим собой боюсь о ней говорить… — И, ударив кнутом мула, винодел поехал дальше, мимо моста, по дороге, преодоленной Бируни.

«Таинственный мудрец? „Боюсь о ней говорить…“?.. Странно!.. О чем это он?.. Может, просто подшучивает надо мной?..»

Бируни пересек мост, слез с лошади, поводья сунул молодому нукеру-слуге. Миновав мост, следовало идти пешком. От входа в сад Феруз до мраморных ступеней дворца «Невеста неба» вела дорожка, застеленная коврами и шелковистыми полотнищами. По обеим сторонам пути — чем ближе к дворцу, тем гуще — застыли с обнаженными мечами, строго вертикально прижатыми к груди, молодые вонны в красном.

Наконец Бируни — в тронной зале, где должен состояться машварат, совет мудрецов. Белоснежное пространство залы кажется еще большим, чем оно есть: собравшиеся теснятся вдоль стен, только самые важные вельможи во главе с главным визирем Али Гарибом расположились неподалеку от тронного кресла, справа и слева от него. На белых чалмах искрами вспыхивают золотые и серебряные знаки отличия: голубые, красные, желтые халаты украшены серебристыми бархатными лентами, кушаками, изукрашенными ремнями, на которых висят сабли с дорогими рукоятями в дорогих ножнах.

Среди знати — поэт Унсури. Меньшего ранга поэты — в других группах. Китайский гололицый врачеватель (четыре волосинки на подбородке!) бормочет что-то переводчику. Около него, скромно сложив руки, стоит лекарь-индус в широкой желтой рубахе и широких желтых шароварах. В одном ряду с эмирами священнослужители-улемы, «столпы веры», все — в зеленых бархатных халатах и зеленых чалмах, с тяжелыми четками в руках. А где же собратья-ученые? А, вот они, четыре знакомых мудреца, не в первом строю, конечно, — вон старый звездочет Фаррух, вон летописец Абул Фазл Байхакй…

Взоры всех направлены на двустворчатую, массивную, пышно изузоренную слоновой костью и золотом дверь, что в стене за троном.

Говорят шепотом, на лицах — печать глубокой озабоченности.

Бируни тяжелым шагом приблизился к ученым, поздоровался тихо, кивком головы. Увидел главу дивана [33] Абу Наср Мишкана. Весь седой, маленький, но крепкий Абу Наср Мишкан подошел поближе.