Новочеркасск: Книга первая и вторая

Медленным шагом порядком утомленного человека Якушев пересек широкую в этом месте Платовскую улицу и очутился перед красно-коричневым зданием городской гостиницы, где он жил. Идти сразу в свое душноватое жилище не захотелось, и он решил прогуляться по Московской. На цементной тумбе висела разодранная афиша, с которой улыбалось миловидное лицо молодой привлекательной прима-балерины харьковской оперетты Лилианы Тальской. Вверху афиши выделялась надпись: «Только три гастроли в Александровском саду. Билеты продаются в вестибюле гостиницы „Южная“». Он вдруг вспомнил, как, возвращаясь в один из тех дней в гостиницу, увидел у входа расстроенную студентку, украдкой утиравшую слезы.

— С какой вы это стати? — грубовато спросил Павел Сергеевич.

— Да как же, — всхлипнула девушка. — Со всего курса собирала деньги на коллективное посещение, а кассир даже разговаривать со мной не захотел. Сказал, что я курносая, а он курносых не любит и ни одного билета не продаст. И на свидание стал приглашать нахально.

— Остряк, — возмутился Якушев. — А ну-ка идите за мной, сейчас мы все отрегулируем.

В вестибюле он громко постучал в окошко кассы. В нем тотчас же возникло лицо респектабельного симпатичного мужчины с кавказским профилем и тонкими усиками над верхней капризно изогнутой губой.

— Товарищ кассир, билеты у вас есть?

— Канэшно.

— Так продайте, пожалуйста, этой девушке двадцать билетов для студентов.

— Нэ продам, — отрезал мужчина.

— Почему?

— Во-первых, она мне дерзила, а во-вторых, я не кассир.

— Зачем же вы тогда здесь сидите? — пожал плечами Якушев. — И если не кассир, то кто же вы?

— Я муж балерины Тальской, — гордо ответил мужчина и ткнул себя указательным пальцем в грудь.

— А днем чем вы занимаетесь? — спросил рассерженный Якушев.

Люди, стоявшие и сидевшие в вестибюле гостиницы, засмеялись. Респектабельный мужчина, пахнущий дорогими духами и отборным коньяком, выскочил из кассы, сделав устрашающие глаза, шагнул к Якушеву, но, увидев на его гимнастерке ордена и шпалы в петлицах, мгновенно сник. А Якушев, приняв смиренную позу, повторил:

— Вы уж пожалуйста… я вас очень прошу. Всего двадцать билетов.

И девушка ушла осчастливленная. Эта история быстро распространилась по всему Новочеркасску, но нисколько не повредила репутации «градоначальника в кавалерийской рубашке», как сначала нарекли Якушева многие интеллигенты.

Пройдя мимо угловой тумбы, оклеенной афишами, Павел Сергеевич задержался у распахнутых дверей промтоварного магазина. Он любил заходить в магазин, бывать невольным свидетелем иных сцен между продавцами и покупателями, что служило затем предметом для серьезных размышлений. Это помогало видеть жизнь во всех ее, порою весьма поучительных, противоречиях.

Вот и сейчас, чуть помешкав, он вошел в открытую дверь. Душноватый воздух плохо проветренного помещения и разноголосый людской говор обрушились на него. В этот день завезли партию разноцветных сатиновых рубашек, и у прилавка стояла длинная очередь. В ту пору негусто было с промтоварами, и желающих приобрести обнову оказалось много. Лысоватый вспотевший продавец не успевал выдавать покупки.

— Мне синюю, сороковой размер воротника! — кричал инвалид на деревянной култышке. — А вы мне что дали? Ведь этот воротник куда шире. Пускай такую рубашку Чемберлен носит!..

— Чемберлен худой, ему и сорокового достаточно, — поправил кто-то сзади.

— Ну, тогда разыщите в Париже генерала Деникина и на него наденьте, — не унимался инвалид.

Молодой парень в спецовке заметил:

— На Деникина не такой воротник надобен. Из пеньковой веревки ему, да на виселицу.

А продавец тем временем ловким движением выбросил на прилавок кипу рубашек, и строптивый инвалид, подобрав нужный размер, удовлетворенно крякнул.

— Вот это другой табак. В самый раз. Спасибочко за уважение.

— А что я вам говорил! — воскликнул юркий продавец. — Наша советская фирма «Москошвей» конкуренции не имеет. Мы реализуем трудовому донскому казачеству товар самого высокого качества. Кто следующий?

Внезапно он оборвал высокопарную свою тираду и застыл, изобразив всем своим видом предельное подобострастие. Лицо его какую-то минуту было похоже на неподвижную маску, а потом отразило целую гамму чувств: удивление, смятение, радость. Склоняя в поклоне чернявую голову с нафиксатуаренной лысинкой, он воскликнул:

— Счастливы вас видеть, товарищ орденоносец! Двери нашего магазина всегда широко открыты для вас. Первому герою Новочеркасска все без очереди. Прошу за ширмочку, Николай Модестович…

— Да нет, отчего же, уважаемый Петр Петрович, — раздался над притихшей очередью хорошо поставленный баритон. — Тем более я намерен всего лишь удовлетворить свое любопытство, как и всякий жаждущий лицезреть новинки. Нет ли у вас, кстати, нового выбора галстуков?

— К сожалению, — вздохнул продавец. — Однако могу заверить, ожидаем на будущей неделе. А вот роскошных материалов небольшое количество поступило, — понизил он голос. — Могу для вас лично предложить шевиот, английское трико, габардин отечественного производства. Шик-модерн, как говорится.

— Занятно, — прозвучал баритон снисходительно. — Благодарю вас, почтеннейший, и оставляю за собой право наведаться в другой раз.

— О да, о да, — закивал продавец, — кто же посмеет возражать! Вы для нас самый почетный покупатель и всегда желанный гость. Польщен вашим вниманием, Николай Модестович. До свидания, до свидания.

Люди расступились, и Павел Сергеевич увидел широкую спину с сильными лопатками, выпирающими из-под коверкотовой комсоставской гимнастерки, раструбы галифе и даже голенища влитых в икры хромовых сапог. Липкое, нехорошее предчувствие овладело им. Он видел затылок стоявшего к нему спиной человека, вьющиеся смолисто-черные волосы на его непокрытой голове и уже с напряжением ждал, когда тот обернется и пройдет мимо него. Ждал с необъяснимой тоской, не в силах сделать ни одного движения. И вот это мгновение наступило. Скрипнули подошвы хромовых сапог. Человек повернулся к нему лицом и медленно пошел навстречу. За одну секунду так ясно, словно бы яркое пламя осветило идущего, Якушев разглядел широкое землисто-серое лицо с большими белками выпуклых глаз, лоснящиеся полные губы, разорванную шрамом мочку правого уха, синеву резко очерченного, старательно выбритого подбородка. И Павлу Сергеевичу показалось, будто этот человек, увидеть которого в своей жизни он уже и не надеялся, несет ему навстречу и запах соленого Сиваша, и темнеющую в степи санитарную палатку на отшибе от боевого расположения кавалерийского полка, и последний стон смертельно раненной медсестры Лены. И Якушеву даже представилось, что если он разорвет пуговицы на правом рукаве синей коверкотовой гимнастерки этого человека, то увидит на запястье четкий след. Ведь не может же быть, чтобы он, яростно гнувший эту руку к земле страшной железной хваткой, не оставил на ней такого следа!..

Еще не зная, как он поступит, Павел Сергеевич шагнул вперед, загораживая дорогу идущему. На мгновение взгляды их скрестились, и тот, кто шел навстречу, вдруг испуганно отвел глаза. Но лишь на секунду. Потом взгляд его снова стал холодным и надменным. Он остановился и сухо попросил:

— Разрешите пройти, товарищ.

Павел медленно отошел в сторону. Гулкими толчками билось сердце. «Нет, не он, — подумал Павел в растерянности. — Как же это я так опростоволосился! Хорошо, что еще бузу не затеял. Нечего сказать, историйка бы вышла… Ответственный работник горсовета устраивает дебош в публичном месте».

В эту минуту человек в синей коверкотовой гимнастерке, взявшись за ручку выходной двери, обернувшись, еще раз пристально и удивленно посмотрел на Якушева. «Он! — едва удержался Павел от крика. — Как две капли воды!»

Якушев уже не сомневался, что перед ним тот самый врангелевский офицер, который одним выстрелом разделил на две части всю его жизнь, лишив единственного человека, которому Якушев был бы верен до последнего удара сердца.