Хмельницкий.

— Знаю, Иван… Несчастные бегут к нам, разжигают ненависть у людей. Я послал их на Днепр, пускай все знают, с кем и за что воюем мы до сих пор! А вчера наши хлопцы… недосмотрел и я… ответили панам! Краснянского подсудка [32] и попа-униата повесили на площади. Дымом по ветру пустили их имения. Едва утихомирил их этой ночью… А знаешь, брат, у самого руки чешутся!.. Вот и ухожу в степь, чтобы отдохнула душа от адских мук. Да надо бы наведаться и к Шпаченко, ведь войска Калиновского прежде всего на него нападут.

— Тут, на границе, нам надо бы потерпеть.

— А они, Иван, терпимо относятся к нам? С живых людей кожу сдирают, казацких детей, взяв за ноги, надвое раздирают, челядь даже своей, ляхской веры, как скотину, к яслам привязывают… Кажется, все-таки велю судом нашим простонародным повесить несколько самых злейших. Видел? Снова возвращаются сюда, даже с Велькопольши! Спешат осесть в своих имениях после универсала гетмана. Скоро и нас с тобой плетью, розгами или секирой палача будут принуждать к покорности!.. Не отговаривай, Иван! Мы не позволим этого. За полоску кожи, содранной с тела бедняка, будь он украинцем или поляком, буду вешать троих шляхтичей. Не будем спрашивать, православный или иезуит! Должно же когда-то наступить и наше время, черт возьми! Сколько мы ждем этого времени. Заждались люди, погибли за волю Наливайко и Сулима, Павлюк и Бородавка! Что, не согласен?..

21

Иван Нечай любил своего старшего брата. Данило за правду пойдет в огонь и воду, ибо в его душе горит неугасимое пламя мести. Без жены, без потомства, проводит всю жизнь в седле.

— Почему, Иван, я лишил себя человеческого счастья? — словно угадывал мысли брата Данило Нечай. — Почему и ты и Григорий вместе с тысячами таких же, как вы, саблей прокладываете себе путь к собственной жизни? Потому, что остановить это святое движение — значит оскорбить своих отцов и матерей.

Иван внимательно прислушивался к словам брата. Данило все больше и больше распалялся, а Иван не хотел говорить с ним обо всем в присутствии казаков. Затем, как бы между прочим, сказал:

— Приемыш Хмельницкого Гелена приехала в гости к моей Степаниде…

Данило резко осадил коня.

— Что, что? Эта шлюха?!.. — грозно воскликнул он, будто сам Иван пригласил девушку в гости, вопреки его желанию.

— Гелена, говорю, приехала вчера в гости. Батько Хмель просил через Карпа Полторалиха хорошо принять девушку, развлечь ее.

— Ну что же, развлекай, твоя родня. Если ради этого прискакал среди ночи…

— Нет, не ради этого. Гелена пожелала, чтобы и ты приехал к нам. Нехорошо, говорит, гостить без такого хозяина.

— Смотри ты, очухалась, снова захотелось развлечься шляхтянке.

— Ведь названой сестрой приходится она моей Степаниде. А что ее родители были ляхами, разве она виновата?

— Кабы только ляхи, а то шляхтичи, Иван!.. Да я и не виню родителей. На что способны, то и родили. Не поеду я, сотник, к тебе в гости, мы должны привести полк в боевую готовность.

— Вот тебе и на! Гетман не простит тебе этого, может истолковать по-своему твой отказ. И так нашептывают гетману на ухо, что ты бунтуешь против него, заришься на его булаву.

Полковник будто бы и не слыхал доводов зятя гетмана. Все это выглядело совсем обычно. По собственной прихоти девушка не решилась бы отправиться в такую даль. Очевидно, сам гетман снарядил ее, и не только для примирения!.. Может…

— Не гостить, а шпионить за полковником Данилом Нечаем прислал он Карпа. Да мы уже помирились с Хмельницким, по-братски расцеловались в присутствии старшин. Возможно, не поверил?..

— Опомнись, что ты плетешь, даже странно слушать от тебя!..

— Знаю, сотник, знаю! Живу не первый день на свете, не по милости гетмана… На днях привезли мне от него всякие универсалы. А Калиновский да Ланцкоронский свои «универсалы» пишут на теле наших посполитых! Странное совпадение! А тут еще и кумушку с Карпом, как наживку для глупых карасей, прислал.

— Хватит тебе, полковник! Не думаешь ли ты обвинить гетмана в измене? Девушка наедине сказала: позови полковника Данила, потому что лично ему должна передать кое-что от отца. Возможно, таким тайным путем гетман сообщает о войне с ляхами.

Полковник снова осадил коня. Какой-то внутренний голос удерживал его от встречи с распутной девчонкой шляхетского рода. А она, может быть, приехала не как девушка, а как самое доверенное лицо мудрейшего дипломата — гетмана! Кем, как не девушкой, да еще и шляхтянкой, прикроешь тайну переписки!

По крутому взгорью, по обеим сторонам которого росли столетние вербы, поднимались они в Красное. При лунном свете поблескивали крупы казацких коней.

— Похоже на правду, Иван. Вижу, ты тоже становишься дипломатом, как и твой тесть, — промолвил Данило Нечай. — Но сейчас я не поеду. На кого оставлю полк? Вон слышишь, ветер разносит запах гари, неспроста прибыл в наши края из-под Каменца Калиновский. Объединяет свои полки с войсками Ланцкоронского!.. Свернем, хлопцы, да проедем через восточные ворота к замку.

— Лучше было бы заехать в корчму в местечке. Казакам и коням отдохнуть надо.

— Не ерепенься, Иван. Вон те виселицы возле церковных ворот все время стоят у меня перед глазами. Да еще и паненка одна…

— Повешена?

— Вспоминать тяжело… Приемная дочь подсудка, сирота. Только и того что католичка, а может, она из бедной польской семьи. Э-эх, Иван! Такая красавица, что и сам Сатанаил с ума сошел бы! В бездну, а не то что на курган убежишь от всего этого. Как пес на луну взвоешь! Глаза у нее, как море, синие, глубокие и бездонные. Порой я сравниваю с бездонным небом, в котором готов утонуть!..

Сотник пришпорил коня, догнал казаков и направил их к реке, где на возвышенности стоял замок. Затем он снова подъехал к брату, а в ушах до сих пор звучали необычные для Нечая слова.

— Э-эх, Иван!..

— Казнили, спрашиваю?

— Да нет, что мы — ляхи, казнить девушек! Но если паненка эти слезы заменит враждою к нашим людям… могу и сам укоротить ей жизнь!

— Где она? — поинтересовался сотник, уважая чувства брата. Не узнавал он Данила, храброго воина и безразличного к женщинам. Он впервые услыхал такое признание брата. Прежде, бывало, говорил: жена казаку — его сабля, вместе с ней проходит его молодость… А тут такими словами заговорил, что растревожил и его душу.

— А где эта паненка? — переспросил Иван. — Может, отвезти ее в Брацлав, пусть бы Степанида…

— Хватит, сотник! — махнул рукой Данило. — Не думаешь ли ты сделать меня предателем-бабником? Как люди скажут, так и поступлю с паненкой. Травит она мою душу, проклятая дивчина. Даже имени не сказала.

— Ты сам спрашивал?

— Григорий Кривенко и Матвей спрашивали. Вдова-шинкарка приютила ее по моему приказу. Да чего ты пристал ко мне с нею? Не поеду я в Брацлав на свидание с Геленой, вот и весь мой сказ! Нечай сам знает себе цену и за полк на границе отвечает перед народом да гетманом.

Круто повернул коня, словно увидел злейшего своего врага, ударил его плетью и нырнул в черную пасть густых столетних верб на взгорье. Потом вдруг вынырнул из темноты и как ветер понесся на гору. Только на серебряных украшениях сбруи да на подковах блестели холодные лучистые искры.

— Пропал полковник! Вот пакостная дивчина, все-таки влип Данило! Теперь пропал…

Оглянулись брацлавские казаки. Их сотник пришпорил изморенного коня и помчался догонять брата.

22

Снежное поле покрылось грязными заплатами, но сверху хлопьями валил снег. Приближался вечер, крепче подмерзал снег на дорогах. Взъерошенные грачи по-хозяйски расхаживали вдоль казачьего шляха, по которому ехала в санях Гелена. Она все чаще стала оглядываться, спрашивала кучеров и сопровождавших ее казаков, не следовало ли дать лошадям отдохнуть.

Вдруг их догнал казак с подставным конем. Это был Карпо Полторалиха.