Хмельницкий.

Молодуха вдруг умолкла, словно испугавшись, не лишнее ли сказала. Богун с невыразимым ужасом смотрел на людей, приказывая казакам слезть с коней.

— Не о том говорите, люди! — обратился к изувеченным. — Не жалует этих палачей и батько наш гетман.

— Почему же он засылает универсалы, принуждает людей покориться панам? — спросил седой старик. — Коронные шляхтичи, возвращаются в имения, секут челядь. Униаты не разрешают крестить детей, и умерших без панихиды, как собак, хороним… Нашего православного митрополита на сейм ляхи не допустили. И все им сходит с рук. Гетман в Чигирине казнил полковника Худолея, а до нас дошли слухи, что Хмельницкий попирает правду святую, карая за непослушание.

Что мог ответить им Богун? Несколько дней тому назад он то же самое говорил гетману. Богдан наедине смог убедить его в своей правоте. А как ему, полковнику, убедить вот этих искалеченных людей?

Он молчал. Калеки же продолжали говорить. Весть о казни в Чигирине распространилась в самые отдаленные уголки края. Люди снова предрекали гибель страны.

Наконец он понял, что люди считают его, Ивана Богуна, своим человеком, знают и разделяют его думы и чаяния. Они не упрекают, а жалуются ему.

Калеки высказали все наболевшее и умолкли, ожидая, что ответит им полковник. И от этого вздрогнул Богун, словно холодный ветер пронизал его.

— Люди, казаки, народ украинский! Люблю ваши простые души и сердечную искренность. До тех пор, пока я жив, вот эта сабля Кривоноса будет служить только народу. У меня сердце кровью обливается, глядя на вас, так жестоко обиженных шляхтой. Но плакать, как вы по своему слабодушию, не буду. Нет, не буду плакать, пока способен держать хоть одной рукой вот эту саблю!.. Гетманство, панове казаки и вы, миряне, — это густой и колючий терн, сквозь который трудно пронести человеческую честь незапятнанной! Не судите строго Богдана. Позорными уступками он хочет предотвратить нашу беду! Когда надо, наш гетман так рубит саблей, что не уши, а вражеские головы летят на край света. А пока кузнец откует пощербленную в боях саблю, приходится и универсалы посылать о послушании. Не от хорошей жизни Богдан Хмельницкий посылает их и карает своевольных людей. Не нужно мешать гетману в этом деле, поверьте мне. Все это я тоже сказал ему прямо в глаза. И узнал о грамоте царя московского, в союзе с ним видит Богдан спасение для нашего народа! Мы должны объединиться с православным русским людом! Вот в чем наше спасение, братья и сестры. Но вы обязательно идите в Чигирин к Богдану, расскажите ему, как паны издеваются над вами. А тех, кто сможет еще воевать, приглашаем к нам в полк. Давайте острить сабли, чтобы сменить павших Кривоносой и Морозенков!..

18

Когда Гелена садилась в роскошные сани с меховой попоной, она едва удержалась, чтобы не посмотреть в сторону дома Янчи-Грегора. Внимание к ней отчима успокоило ее, но в глубине души затаилась тревога: а что все-таки делает сейчас часовщик?..

Ночью после отъезда Гелены Горуховский тайком наблюдал, как собирался в дорогу Карпо Полторалиха, не похоронив своей тетки. Об этом должен знать поручик Скшетуский!

Еще с вечера Горуховский настороженно ждал, следя за тем, что происходит во дворе подстаросты. И ничего не вызывало в нем беспокойство. Там все были заняты похоронами Мелашки. Неожиданная и совсем неуместная смерть встревожила часовщика. Он сидел как на иголках, боясь встретиться с гетманом. Встревоженной душой Горуховский чувствовал, что в доме гетмана знают о причине смерти старухи.

Так в растерянности и застала его ночь. Неожиданный отъезд Скшетуского следом за Геленой немного обрадовал его. То, что гетман боится войны с Короной, — не вызывало никаких сомнений. После казни полковника Худолея, после пощечины Ивану Богуну на приеме у гетмана стало ясно, что Хмельницкий старается угодить Короне, заискивает перед ней. По этим же соображениям, надо надеяться, он уймет свою ярость и не тронет часовщика. Надолго ли?..

Гетманский гофмейстер Горуховский слишком верил в свои способности — возможно, даже и переоценивал их. Но все же он с тревогой прислушивался к тому, что происходит в доме гетмана. Он просматривал денежные записи в гетманских кассовых книгах, проверял все, что могло вызвать хоть малейшее недовольство гетмана. Несколько раз ложился спать и подсознательно снова вскакивал с постели. Он еще и еще раз вспоминал все, что делал в этот день от рассвета до ночи. Он находился еще в церкви, когда к нему прибегала прислуга гетмана, Матрена. Надо было бы увидеться ему с этой девушкой. Перед вечером встретил ее и спросил, зачем она приходила.

— Гелена поехала гостить в Брацлав, пан Горуховский. Она хотела напомнить пану о том, о чем договаривались…

— А зачем Карпа вызывали к гетману?

— Карпа? — смутилась девушка. — Думала, что это не интересует пана. Да наш Карпо куда угодно поедет, коль прикажет гетман, даже ночью…

Горуховский мог только догадываться, но безошибочно сообразил, что Карпа послали следом за Геленой. Неужели гетман обо всем узнал? Доверенного казака послал, чтобы проследить за ней.

Горуховский подошел к свечам и погасил их. Он хорошо изучил гетмана. Способен на всякие хитрости и дипломатические уловки. Сначала проводил Скшетуского, а потом послал и казака!.. И окончательно убежденный Горуховский пошел в другую комнату, где спали его джуры.

— Игноций! — негромко позвал Горуховский.

Храп утих, хотя Игноций не откликнулся. Еще минуту, которая казалась ему вечностью, подождал часовщик. Убедившись, что действовал правильно, снова произнес:

— Игноций, зайди ко мне! Свет не зажигай…

И ушел, уверенный, что Игноций все понял. Действительно, через несколько минут услышал легкий, как шепот, звон шпор на сафьяновых сапогах Игноция. Джура вошел одетый и вооруженный, словно приготовясь к бою.

— Слухам пана Янчи-Грегора, — спокойно произнес он, пристегивая саблю к поясу.

Часовщик понимал, что от Игноция трудно скрыть тревогу и поспешность. Но же же старался не выдавать себя.

Потом молча вышли на крыльцо, прислушались и направились к конюшне. Снег звонко скрипел под ногами. Было тихое утро, люди еще спали сладким сном. Даже усмехнулся Янчи-Грегор.

Они, минуя соседние дворы, задворками вышли к реке Тясьмин, ступили на лед. Гусар поручика Скшетуского вел оседланного коня. Были минуты, когда самому Горуховскому хотелось сесть в седло и помчаться вдогонку поручику, Но он ограничился тем, что за кустами молча помог Игноцию сесть на коня. Тогда приблизился к нему, положил руку на шею лошади:

— Игноций, ты должен догнать пана поручика и сообщить ему, что следом за паненкой гетман отправил своего верного и самого расторопного разведчика. Неизвестно, сделано ли это из предосторожности или по другой причине… Все ли понял, пан Игноций?

— Вшистко, все!

И они расстались. Теперь часовщик Горуховский легко вздохнул. Возвращаясь домой, несколько раз скользнул по льду, прислушиваясь, как постепенно затихли звуки от ударов копыт коня Игноция. Но подойдя к своему дому, он вдруг весь похолодел от ужаса. В бледном рассвете Горуховский увидел на своем крыльце Дорошенко. Тот стоял, поджидая хозяина, и посасывал люльку. Горуховскому казалось, что он то исчезал, как привидение, то снова появлялся в виде чудовища. «Может, это и не Дорошенко? — мелькнула мысль в голове. — То кто же, не сам ли гетман?!» И снова с сожалением подумал о том, почему он не ускакал отсюда вместо жолнера Игноция.

— Пан часовщик решил в такую рань прогуляться по льду? — спросил Дорошенко спокойным тоном, подкупавшим Горуховского.

— Да, уважаемый пан Петр. Не спится, ведь вокруг такое творится. В доме гетмана покойница лежит, к похоронам готовятся…

— Царство небесное бабушке Мелашке, — вздохнул старшина, пропуская мимо себя часовщика. — Не хлопочете ли вы, пан Грегор, о похоронах, послав своего джуру к настоятелю женского монастыря?

Горуховский даже схватился руками за косяк, чтобы не упасть. А Дорошенко так же спокойно продолжал: