Патриарх Никон

На другой же день присутствовавшие на соборе разнесли по городу о своём решении, и это произвело на Москву сильное впечатление: вся церковь наша, с её обрядами, обстановкою и верованиями, сразу разрушалась расколоучителями.

Москва поднялась, как один человек: одни требовали восстановления древляго благочестия по рецепту Аввакума; другие, глядевшие прежде снисходительно на раскольников, как на людей, которым было просто жаль старины, очнулись и поняли, что здесь речь не идёт уже вовсе о староверстве, а о том, чтобы унизить и уничтожить всю церковь православную и разрушить её до самого корня.

Оскорбились даже те, которые покровительствовали старине, так как расколоучители извергли своим приговором большинство москвичей из церкви.

   — Так мы нехристи... хуже даже католиков... лютеран... кальвинистов... И тех признают за христиан, а нас, и жён, и детей наших извергают из церкви... Мы-де чтим и татарские мечети, а староверы говорят: что наши церкви, иконы, служба и таинства — всё это ересь, что лишены мы благодати Божьей, так как священства у нас нетути, — и что всё это от Никона. Так пущай же собор разберёт нас со староверами: коли их правда, мы к ним перейдём, а коли наша, так зажмём им рты; пущай-де не поносят и не позорят святую церковь Христову, да и нас с отцами, детьми и внуками нашими...

Такие грозные голоса стали раздаваться во всех почти хоромах и теремах Москвы, и дошло это до царя.

Как мы видели, он решился действовать сначала увещеванием, потом соборным осуждением.

Родион Стрешнев явился к Аввакуму в обитель с дьяком Алмазом.

   — Царское величество, — сказал он, — прислал меня просить тебя не сеять смуты в народе и прекратить свою проповедь.

   — Я иерей, и проповедовать евангелие и учение св. апостол и отец никто возбранить мне не может. Я ни к кому не хожу, а меня посещают и требуют моего благословения и слова: я и учу братию, как Бог меня вразумляет... я исцеляю и недужных, и бесноватых, — вера спасает их...

   — Великий государь чтит твою подвижническую жизнь и потому, зная, что ты говоришь не в угоду мамоне, просит тебя не богохульствовать, не поносить нашу святую церковь: ты называешь наши церкви храминами, наши иконы — идолами, наших попов — жрецами...

   — Я называю их настоящими именами. Произошло всё это от еретика и антихриста Никона... Вот моя челобитня царю, — он подал Стрешневу бумагу. — Я молю великого государя низложить антихриста и водворить вновь древлее благочестие, а без него нет спасения, несть мира в народе и церкви.

   — Челобитню твою я передам, но тебе государь приказывает: ни с кем не видеться, ни с кем не говорить о делах веры и церкви; а коли приказа не исполнишь, так ждёт тебя царский гнев.

   — Кто творит заповеди Господни, тот не творит ни греха, ни воровства, — сухо произнёс Аввакум.

   — Помни, и у царя терпение может истощиться.

   — Сердце царёво в руце Божьей, и коли меня постигнет его гнев, значит согрешил я, и Бог меня карает: кару приму, как милость Божью...

Стрешнев в тот же день доложил царю и челобитню Аввакума, и весь разговор с ним.

   — Он требует, — сказал царь, — низложения Никона? Но теперь речь не о нём, а о том: вернуться ли к старопечатным книгам и порядкам. Десять лет тому назад собор решил, что никоновские книги суть настоящие, древлезаветные, и написана «срижаль» в обличение староверов... Мы-то, значит, настоящие староверы, а они, по неграмотству и невежеству, — отщепенцы. А потому, хоша б низложить десять Никонов, так всё же, чему он нас научил и наставил, есть древлее благочестие... и я от веры своей не отрёкся бы, хоша б мне грозило всякое несчастие и бедствие... Аввакума челобитню передай, Родивон, в соборную думу: пущай она наставит на путь правый Аввакума и других расколоучителей.

   — Соборная дума, по указу твоему, великий государь, уже вызвала из всех городов противников книг и новшеств Никона.

   — Ладно, дал бы Господь Бог окончить это дело до собора против Никона. Коли он будет низложен раньше обличения расколоучителей, — будет большая смута в церкви. Об этом соборе, — вздохнул царь, — расколоучители не скажут, как они говорили о Никоне, что он разгорелся яростным огнём отстоять-де во что бы то ни стало свои пёстрые прелести... Не скажут они потому, что вся соборная дума, как есть, из одних лишь врагов Никона. Ступай. Пущай на завтра же соберётся собор. Я не буду — там дело святительское со святителями.

Нужно было торопиться с собором: наступал великий пост, а народ, под влиянием расколоучителей, не знал уж, как и чем спастись. Уныние сделалось всеобщее, и вместе с тем всех смущала дума: может быть, расколоучители и правы; а коль они правы, так мы-де отверженцы и отщепенцы церкви.

Но вот в Москву съезжаются на собор десять архиереев, и матушка престольная ожила: между святителями есть высокочтимые старцы, которые не покривят душою: скажут правду и разъяснят сомнения, и коли Никоново учение и новшества — ложь, так они предадут их анафеме.

Защитниками же древляго благочестия на соборе являются главные его поборники: вятский епископ Александр, архимандрит Антоний, игумены Феоктист и Сергий, Салтыков, монахи: Потёмкин, Сергий, Серапион и Неронов.

Также: Аввакум, Фёдор, Лазарь и Никита... Было кому отстоять древлее благочестие, и москвичи с утра в день собора наводняли Кремль, чтобы следить за тем, что делается в патриаршей палате.

Были поставлены следующие вопросы:

   1) Признавать ли православными патриархов греческих, несмотря на то, что они живут под властью султана?

После недолгих прений вопрос решён в смысле утвердительном.

   2) Признавать ли православными греческие книги, употребляемые восточными патриархами?..

И этот вопрос решён утвердительно.

Но вот поставлен третий вопрос, и он вызвал долгие и упорные прения, а именно, спрашивалось: признать ли правильным московский собор 1654 года, осудивший расколоучение и утвердивший книги и порядки Никона?..

Аввакум, Фёдор и Лазарь и вся остальная клика вооружились старопечатными книгами и доказывали, что все новшества Никона еретичество. Но на это им возразили, что старопечатные книги именно и расходятся с древними книгами; поэтому Никон только восстановил древлее благочестие, — не нарушил его, и что так называемые староверы, так это те требуют новшеств и еретического учения.

При этих доказательствах, опрокидывавших всё расколоучение, святители Александр, Антоний, Феоктист, Сергий, Салтыков, Потёмкин, Сергий, Серапион, Неронов и даже поп Никита заявили о своём раскаянии и на другой день обещались в сборе исповедать никоновское учение.

Остались же глухи к истине: Аввакум, Фёдор и Лазарь. Собор присудил их к расстрижению и исполнение приговора назначил на 13 мая.

В Москве сделался праздник: встречавшиеся знакомые поздравляли друг друга и целовались — у всех точно гора свалилась с сердца, как будто все переродились, как будто, потеряв свою церковь, они вновь её обрели.

Народ единогласно почти кричал:

   — Прежде говорили, что Никон насильно ввёл свои книги и все церковные порядки, а теперь он в изгнании... в унижении... И коли сами же его враги признают всё, что он ни учинил, православным, так значит учение его доподлинно Христово.

Когда же, по окончании собора, архиереи стали разъезжаться по своим подворьям, народ целовал их одежды, падал ниц и пел многие лета.

13 мая царь-колокол призвал Москву в Успенский собор. Все архиереи и всё московское духовенство служили соборне, и бывшие отщепенцы служили с ними вместе, чем доказали присоединение их вновь к общей церкви. По окончании службы митрополит Питирим обратился со словом увещевания к Аввакуму, Фёдору и Лазарю; но те в резких выражениях отреклись от присоединения к нашей церкви.

Тогда их предали анафеме, расстригли и срезали у них бороды [77]; затем они были отправлены в Николаевский монастырь на Угреше.