На краю света. Подписаренок

Недавние слезы, беспокойство за арестованных родных, безвыходное положение — все на время забыто. Пели с увлечением, дружно, стараясь войти в веселый настрой песни. Видимо, песня облегчала их тяжелое положение. А потом, все ведь знали, что эта песня веселая, что петь ее надо дружно, что если петь ее на слезливый лад, то она никому не понравится.

Когда песня кончилась, все началось сначала — заверещал грудной ребенок, заплакали другие дети. Старуха цыганка покачала головой и тяжело вздохнула:

— На сердце кошки скребут, а петь приходится. Такая уж, видно, наша цыганская доля…

Потом она стала увещать молодых цыганок:

— Вот так и пойте возле каждого дома. Да сначала стучитесь — есть ли кто из хозяев. А в богатые дома не заходите, а то еще собак спустят. Подальше от греха. А как споете, просите Христа ради хлеба и молока для малых ребят…

Тут цыганки стали собираться идти по селу за милостыней, а я побежал в волость, чтобы рассказать обо всем этом дедушке Митрею.

Вечером после занятий я остался в волости напечатать Павлу Михайловичу на гектографе несколько десятков повесток с вызовом в волостной суд.

Вдруг в канцелярии появился Сергей Ефимович, как всегда в полной форме. Он спросил, здесь ли старшина, и, узнав, что его в волости нет, прошел в комнату Ивана Иннокентиевича, где в это время изнывал от безделья заседатель.

А через некоторое время в волость заявились два здоровенных мужика, видимо, комские десятские, и спросили урядника. Я указал им на дверь Ивана Иннокентиевича, и они прошли туда.

— Ну что ж, — сразу послышался голос Сергея Ефимовича, и он вышел в сопровождении десятских и заседателя Ефремова, — пора приступать к делу. Старшину ждать не будем. С кого же начнем? — спросил он заседателя Ефремова и, не ожидая его ответа, приказал десятским: — Ведите сюда старого цыгана. Он у них всему голова.

После этого Сергей Ефимович с заседателем прошли в судейскую, а десятские отправились в сторожку за арестованным.

Я знал, что сейчас сюда приведут старого цыгана и Сергей Ефимович начнет его допрашивать. Мое сердце защемило от жалости к этому старику. Я хорошо понимал, что лучше уйти сейчас отсюда, но мною вдруг овладело какое-то любопытство, и я решил непременно допечатать свои дурацкие повестки в волостной суд и посмотреть, как будут допрашивать цыган.

Тем временем десятские привели старого цыгана и спокойно уселись в прихожей на скамейку.

И тут почти сразу появился старшина. Узнав, что Сергей Ефимович с заседателем уже на месте, он сильно расстроился:

— Выходит, опоздал я… Давно начали?..

— Только что старика привели, — ответил один из десятских.

— Тогда ничего, — сказал старшина и подошел к закрытой двери судейской комнаты.

Он долго прислушивался к невнятному разговору за дверью. Потом весь как-то напружинился, повел своими могутными плечами и рубанул кулаком сверху вниз. Потом рассмеялся чему-то и скрылся в судейской.

И как только он вошел в судейскую, разговор там сразу оживился. Сергей Ефимович что-то громко говорил про каких-то украденных коней. А старый цыган отвечал ему тихо и, видимо, во всем запирался. И пока он говорил, из судейской было ничего не слышно. А потом опять начинал говорить Сергей Ефимович. И чем он больше говорил, тем сильнее распалялся, так что внапоследок начинал кричать. И так несколько раз. То громкий разговор, то тихо, то громкий разговор, то опять тихо. Наконец, ему, видимо, надоело спорить со старым цыганом, и он закричал:

— Не хочешь говорить добром, заставим сознаться силой! Ну-ка, старшина, давай!

Тут старшина тоже что-то спросил старого цыгана и, не получив от него ответа, видимо, ударил его на свой манер. Послышалось глухое падение и одновременно пронзительный вопль. Дверь судейской распахнулась и оттуда выскочил заседатель Ефремов. Он был бледен, глаза его дико блуждали, его всего трясло. Он с визгом выскочил в прихожую и бросился сначала ко мне в канцелярию, потом передумал и, всхлипывая, побежал на улицу.

Сразу же за ним из судейской вышли Сергей Ефимович и старшина Безруков. В раскрытую дверь судейской виден был старый цыган. Раскинув руки, он лежал на полу.

— Видал таких? — презрительно произнес Сергей Ефимович, кивнув головой в сторону сбежавшего заседателя. — Тоже суется не в свое дело…

Потом он кивнул десятским на неподвижное тело и строго приказал:

— Оттащите его в сторожку да попрыскайте там на него холодной водой, чтобы очухался. Потом придете сюда.

Мужики подняли старого цыгана и поволокли. А Сергей Ефимович и старшина прошли в канцелярию и расселись за столом Ивана Фомича. Сергей Ефимович закурил папиросу и стал вроде как бы отдыхать после тяжелой работы. А старшина сидел и чему-то бессмысленно улыбался. Потом вдруг ни с того ни с сего громко засмеялся. Сергей Ефимович вопросительно посмотрел на него.

— А заседатель-то наш… в слезы ударился. Как малый ребенок. Смотреть умора.

— Сам-то хорош, — укоризненно сказал Сергей Ефимович.

— А я что? Не дрожу, не плачу, как он…

— Если взялся за дело, то выполняй его как следует. С толком.

— А я что? Разве неладно? По-твоему старался. Чтобы он сразу того-этого… сознался.

— С толком, говорю, работать надо. Так ведь и убить человека можно. А за это судить будут. В тюрьму могут укатать за самосуд. Знаешь, какие времена пошли.

— Вот тебе раз, — удивился старшина. — А как же ты сам-то, Сергей Ефимович, шерстобита этого прошлый раз одним махом?..

— Да, одним махом… А он через минуту встал, отхаркался да и пошел домой как ни в чем не бывало. А после тебя человека надо водой отливать. Разве это дело? Пойди-ко посмотри, как он там у них.

Старшина встал и с виноватым видом пошел в сторожку. Сергей Ефимович начал прохаживаться по канцелярии. Я уткнулся в свои бумаги. Мне хотелось спрятаться под стол. А Сергей Ефимович вдруг как бы в первый раз заметил меня:

— Тебе что? Не нравится это?

Я не знал, что отвечать ему.

— Ничего, ничего. Привыкай ко всему.

И он опять стал прохаживаться по канцелярии. Через минуту из сторожки возвратились старшина и комские мужики.

— Ну, как он там? — спросил мужиков Сергей Ефимович.

— Очухался. Кое-как отводились. Думали, окочурится.

— Черт его возьмет. Они живучие. Где он там? В камере, что ли?

— В камеру на нары уложили…

— Вот и хорошо… Выйдите пока на улицу. Когда надо — позову.

Мужики встали, почесались и отправились в сторожку.

— Я ведь что, — начал оправдываться перед Сергеем Ефимовичем старшина. — Я ведь думал, как лучше. Дознавать, думаю, от него надо все, что к чему.

— Да что дознавать-то?

— Как что? А коней в Коме разве не оне увели?

— В том-то и дело, что не увели.

— А что же люди бают?

— Мало ли, что люди бают. Не увели, а похоже на то, что украли.

Дальше Сергей Ефимович стал рассказывать старшине о том, как в воскресенье комский староста привел к нему одного парня, который заметил в Мохнатеньком ключике в густом колке двух спрятанных коней. Похоже на то, что кони ворованные. Трогать тех коней он побоялся. Могут пришить еще. А по приезде домой на всякий случай заявил об этом старосте.

— Ну, я сразу после того собрался и поехал туда с понятыми, — рассказывал Сергей Ефимович. — И действительно, нашел в указанном месте чьих-то спрятанных коней. Трогать их я тоже не стал, оставил там в укромном месте своих понятых, чтобы они могли застукать воров, если те явятся за этими конями. Вот жду день, другой — никого нет. Сидят мои караульщики в назначенном месте, а кони как стояли на привязи, так и стоят. И бока у них уж подвело. Шутка сказать — несколько дней без корма. На третий день приходит ко мне Кирилл Беспрозванный, знаешь, живет в Курничной рядом с Ерлыковыми, и объясняет, что в Чернавском бору около самой дороги в Ивановку расположился целый табор цыган. Человек тридцать с ребятишками будет. Не меньше. Ну, тут мне сразу все и открылось: кто украл и спрятал в Мохнатеньком комских лошадей. Тянуть, думаю, с этим делом дальше нечего. С вечера вызвал к себе сотского и двух десятских, а утром сегодня мы их там и накрыли. Понимаешь, в чем дело?..