Гулящие люди

– Эй, новой сиделец, поди к нам!

Сенька ушел в большую избу, притворив плотно дверь в горенку старцев.

Окна избы закиданы всякой мягкой рухлядью, чтоб со двора не был виден огонь.

Трое стояли с пуком зажженной лучины, иные ютились по углам да сидели на лавках. Мохнатый, угрюмый мужик, заросший бородой и волосами, подошел к Сеньке, сказал:

– Нам вот всем надоело молоть воду на воеводу, воли хотим!

Другой, сидя на лавке, курил. Начал так:

– Слух прошел, што воевода иных из нас порешил на Москву послать. Москва – она ведомая всем! И, може, с нами тебя закуют да увезут.

Мохнатый сиделец снова пошутил:

– Москва – што доска: спать широко, да везде гнетет.

– Повезут – и думать буду, а нынче я вам пошто?

– Терпи, скажем!

– Вишь, дело кое: прознали мы, што ты человек большой силы, железа гнешь да сымаешь с себя, у нас же другой такой имеется, имя ему Кирилка.

Опять заговорил курящий трубку:

– Умыслили мы взять того Кирилку в атаманы, а ты ему будешь есаулом, собьем заметы да сторожей со стрельцами побьем и уйдем!

Заговорила вся тюрьма – лиц почти не видно было в лучинном дыму:

– Воевода – ирод! Прежние в тюрьму бабу аль старуху пущали!

– Рубахи нам, портки они мыли. Бутурлин не пущает баб, завшивели мы.

– У кого деньги – шти варили!

– Покупали хлеба!

– Оружие, кое у стрельцов, – отбить!

– А там и воеводу припрем!

– Нельзя в городу – в лесу зачнем шарапать!

– Мужик гол, да в руках кол – на него надежа, будет и одежа!

– Перестаньте бавкать! Дело надо думать, дело-о!

– И вот два таких богатыря – клад наш! Ты да Кирилка!

– Вы нас из тюрьмы сведете!

– Да как? – спросил Сенька.

– Просто – начать со сторожей и до стрельцов добратца.

– С пустыми руками до стрельцов не добратца! – сказал Сенька.

– Эй, запечной богатырь, выходи! Из-за запечья слышался громкий храп.

– Выходи! Кирилка!

Храп затих. На голоса из-за печи, потягиваясь, вылез саженного роста, весь черный от пыли и печной сажи, детина. Сенька вгляделся в большого человека, шагнул к нему, обнял:

– Кирилл! Ты жив? А думал я – тебя в Коломенском убили, в Медный бунт.

– Неужто я сплю? Или в сам деле ты – Сенька?

– Да… А вот Таисия объезжий убил, и я того объезжего кончил!

Кругом раздались радостные голоса:

– Так вы, вишь, приятство?

– А мы мекали-зовем Кирилку атаманом, да за атаманство, думали, будете бороться… хе!

– Сами знают, кому атаманить!

– Силу свою ведают, коли товарищи!

– Гей, дружки! Зачинайте сказывать нам, как лучше уйтить…

– Воевода голодом морит, кои православные даяние в тюрьму дают, и то указал отбирать на сторожей.

– Истекаем от глада!

– Непереносно!

На крик из разных углов и на голоса кругом него Сенька ответил:

– Без хитрости да без оружия только даром головы положим!

– Кирилка, скажи ты!

– То же и я вам сказываю, – ответил Кирилка.

С полатей слез один сиделец – он больше все лежал на полатях. Слезал редко. Роста он был малого, с узким лицом и маслеными волосами пепельного цвета. Волосы всегда у него блестели, хотя он их не мыл и ничем не мазал. Бородка жидкая, такого же цвета, как и волосы. Глаза слегка косили, казались хитрыми, схож на служилых людей. С ним никто не говорил, и сам он больше молчал.

– Слышал ваш сговор. А меня хотите ли с собой брать? Все молчали.

– Зрю, не хотите? Тогда и из тюрьмы без моего совета вам не уйти. Вот слышали – он вам говорил правду! – Маленький человечек ткнул рукой в сторону Сеньки. – И можно утечь без урону в людях. А как? Знаю только я. Возьмете – знайте, к бою я несвычен, подьячий – казнен тюрьмой за подписку и прелестные письма. Грамоты воеводе не оказал. С прежней тюрьмы сшел, был в бегах, нынче сказался гулящим.

– Дельно укажешь – берем из тюрьмы!

– Нам твои руки в бою не надобны!

– Еще уговор, слово свое, знаю, держите… Когда будем на воле, сыщите для меня скарлатной кафтан… в ем я утеку за рубеж, на Ветку: там раскольники епископа ищут, а я начетчик и того чина мыслю у них досягнуть!

– Хо, черт! Нам вона атамана одеть надобе, вишь, на ем ряса по швам ползет… он не просит одежи, а ты: «дай кафтан да шорлат». Где таковой сыскать?

– Мы тя обвесим бархатами бургскими, што и на возу не увезешь!

Человечек повернулся к приступку печи:

– Тогда управляйтесь без меня, а я лягу! Не бойтесь, к воеводе на вас поклепом не пойду.

– А ну, говори; кафтан сыщем, купца коего убьем – и все.

Человечек вернулся, провел рукой по воздуху:

– Слушайте все! Один из нас, хоша бы я, закричит: «Слово государево!»-такого воевода должен из тюрьмы вынять. Воеводу Бутурлина я знаю – чтит он себя великим боярином, а когда говорят то «слово», ведает – ему беспокойство чинят, и он озлится, приедет сам к тюрьме, палача приведет, зачнет тут же под окнами на дворе пытку стряпать и допрос сымать, какое-де «слово» и не облыжно ли и впрямь «государево»? Того, кто кричал в тюрьме, придут стрельцы брать… четверо их и пятеро бывает… у нас же двое таких, кому мало и десятка стрельцов… оглушат их снятыми кандалами, скрутят, кафтаны наденут, сабли да карабины заберут, а битых сунут на полати и рты им заклеплют. Воеводу тоже можно скрутить – иные из ваших доспеют к тому.

– Досмотреть надо, чем скрутить стрельцов!

– Сказал дельно! Иное потребно досмотреть!

– И досмотрим! – уверенно ответил человечек, гладя рукой свои маслянистые волосы. – Все досмотрим, товарищи… только, как говорил он, – снова указал на Сеньку, – не тамашиться и не спешить! Може, женку кою сыщем, – ей наказать, с едой ли, с чем, верви тонкой крученой просунуть в тюрьму… будут верви – и дело близко!

– Орудуйте смело, а то у нас в брюхе засвербело! – пошутил мохнатый сиделец.

Подьячий хотел говорить еще, но у тюремных дверей завозились многие шаги. Огонь лучины потух, окна мигом очистились, а подьячий, царапая кирпичи, залез на печь.

Тюрьма притаилась. Сенька ушел к себе. Там он при свете огарка свечи со стола надел свои кандалы и кое-как успел нацепить замок.

Вошел сторож главный, который и раньше приходил, сказал Сеньке:

– Воевода к себе зовет, – идем!

У дверей тюрьмы с факелами ждали стрельцы – пять человек. Один из них – десятник с постным, строгим лицом-огля-. дел Сенькины кандалы, сдернул с них замок, крикнул:

– Воруешь?

– Чем? – спросил Сенька спокойно. – Замок порван!

Видимо, посулы, данные от Ульки старшему, помогли: сторож спросил:

– Как изломил замок?

– И не ведаю как, – ответил Сенька. – Клопы едят, может, во сне тамашился да два раза, сонный будучи, с лавки упал.

– Надо о том довести воеводе! – сказал стрелецкий десятник.

Сторож ответил:

– И так на всех нас воевода зол, а ты хошь пуще злить.

– Так не поведем!

– Пошто так, служилой? Замков не занимать стать – дам новой.

Сторож завернул в сторожевую избу, принес замок; старый снял, а новый замкнул на кандалах, ключ передал стрелецкому десятнику: – Ведите и молчите.

Сеньку увели. Сторож на двери тюрьмы накинул железный замет.

– Парень тихой… Кабы все таки были, и добро бы. Он ушел в сторожку.

Воеводский дом с рундуками, высокое крыльцо в два схода. Над сходами покатые крыши. Дом был сумрачен, светилось лишь одно окно, не закрытое ставнем. Мутно маячили на хмуром небе вековые деревья. Стрельцы вошли в сени воеводского дома, десятник, приоткрыв дверь, сказал:

– Привели, отец воевода!

– Ведите сюда! – ответил голос из горницы.

Когда ввели Сеньку, старик кончил молиться перед золоченым иконостасом в углу, утыканным огоньками лампадок.

Горница высокая. В брусьях матиц железные кольца-видимо, для дыбных веревок. В одном кольце даже висел ремень с петлей. Стол среди горницы покрыт ковровой скатертью с кистями, на полу ковер большой. На столе пылали две толстые восковые свечи в медных шандалах.