Вьетнамский кошмар: моментальные снимки

– Я устал, родная. Я всё приберу утром перед работой. Обещаю. Вот увидишь. Всё равно ты не встаёшь до полудня.

– Ты уберёшь всё сейчас!

– Не уберу…

– Уберёшь…

Мэрилу черпанула говно рукой и бросила в меня. Часть попала мне на голову. Часть на простыню и подушки. А часть на спинку кровати и на стену.

– А, так мы решили поиграть!

Я снял говно с лица и волос и бросил ей назад. Прямо в нос, в рот, в глаза.

– Ага! В яблочко! Выигрыш мой!

Она сплюнула говно на пол, протёрла глаза рубашкой, снова зачерпнула пригоршню и швырнула в меня.

И тут понеслось. Она в меня, я – в неё. Я орал, потом падал и ржал. Кончилось говно – я снял часы с руки – эту модель "Сейко" я покупал ещё в лавке 199-ой бригады – и метнул в Мэрилу. Она присела. Часы попали в батарею и разлетелись на мелкие кусочки.

Через несколько минут перекидывания перешли к рукопашному бою. Мы хватали говно и мазали друг другу головы. До тех пор, пока оно не покрыло нас, стены, окна, постель, шифоньер, зеркало, пол – всё, даже люстру на потолке. Тогда мы вместе приняли душ, поменяли постельное бельё и легли спать. Поутру, перед уходом на работу, я, как мог, прибрался, как и обещал.

Второй бой по поводу собачьего дерьма был серьёзней.

9-го ноября между нами вспыхнула ссора о том, когда мне убирать за Старом в подвале. А я как раз смотрел телевизор – наслаждался игрой Джуди Гарланд в "Волшебнике из страны Оз" и пообещал убрать какашки после фильма, в девять часов. Мэрилу же настаивала на немедленной уборке. Я сказал "нет", она вышла из себя и, схватив Тину, умчалась к подружке.

Она ушла, я тоже разозлился, открыл галлон вина и стал пить. Через час я позвонил её подружке и сказал Мэрилу, что если она не вернётся через пять минут, я разгромлю дом, а потом подожгу его.

Я потерял самообладание.

Я знал, что ей понадобится по меньшей мере полчаса, чтобы добраться до дома, потому что подруга жила в Элджине. Как смерч я носился по дому, ломая всё и круша : из детской в комнату Тины на втором этаже, оттуда – в подвал, в закуток Стара. Я вывалил содержимое холодильника и расколотил его молотком. Высыпал муку и сахар из больших жестянок на пол. Вытряхнул кухонные ящики. Перевернул стулья, опрокинул мебель, перебил все лампы, сорвал шторы и разбил окна. Я даже исковеркал ломом несколько игрушек Тины.

– Приходили трое каких-то мудил и всё развалили, – сказал я, когда вернулась Мэрилу. – Хорошо ещё, что мне удалось спрятаться; они как с цепи сорвались…

От такого зрелища у Мэрилу начались схватки. Она позвонила в полицию, чтобы приехали за мной, потом моему отцу, и он забрал её в больницу.

К тому времени я благополучно отрубился на коврике в гостиной. Буйство моё выдохлось. И я так и не прибрал за псом.

– Он здесь валяется в отключке, козёл свихнувшийся, заберите его отсюда! – просила Мэрилу полицию. Копы растолкали меня, под ручки отвели в воронок и отвезли в тюрягу проспаться.

Я бушевал. С одним из копов я учился в школе.

– Меня нельзя в тюрьму! Ты знаешь, кто я? Открывай обезьянник, легавый, а то попрощаешься со своим значком, будет твоя семья просить милостыню. Ты всегда был ссыкуном. Капитан баскетбольной команды, бли-и-и-ин! Ты мне никогда не нравился, бля-бля-бля…

Поутру я очухался в камере, не соображая, почему я здесь и за что. Мэрилу позвонила начальнику участка и отказалась от своего заявления, поэтому меня выпустили и посоветовали отправляться домой, привести себя в порядок и ехать в Элджин : моя жена родила малыша.

Холодным воскресным утром я вышел из тюрьмы. На мне были только джинсы "Ливайс", я побрёл домой босиком : грустный парад сердитого, поджавшего хвост и отрыгивающего перегаром человека.

Дом оказался закрыт, и во мне опять закипела ярость. Я схватил садовый стул с лужайки и разбил окно в спальне. Забравшись внутрь, на книжной полке я нашёл бутылку мускателя – там же, где оставил.

Я был разбит и в растрёпанных чувствах и хотел одного – хлебнуть – хоть немного – чтобы унять дрожь. Потом глоток, чтобы закрепить этот глоток. И ещё чуть-чуть, чтобы стряхнуть трясучку. И ещё немножко, чтобы растрясти тряску, стряхнувшую трясучку. Часа не прошло, а я был омерзительно пьян – в дым, в сиську.

Я сидел на полу и думал о Мэрилу. Я понимал, что если заявиться в таком виде в больницу, она перепугается до смерти. Тогда я стал утешать себя…

Ведь не всё же время я пью, только по поводу. Когда холодно, я пью, чтобы согреться. Когда жарко, я пью, чтобы слегка охладиться. Когда я встревожен, пью, чтобы успокоиться. Когда с похмела, пью, чтобы поправиться. Когда мне хорошо и когда хреново – я пью.

Но я не пью ВСЁ ВРЕМЯ, только по поводу. И даже Мэрилу не скажет, что это не повод. Я стал отцом. Это всем поводам повод, и я его слегка отметил!

Но я был противен сам себе. Не желал я быть ни отцом, ни мужем. Я просто хотел умереть. Я не хотел больше жить. Я жалел, что не погиб во Вьетнаме. Я вспоминал Дэнни и Криса и думал, почему они погибли, а я остался жить. Я хотел уснуть и не проснуться…

Вместо этого я накинул рубашку, сунул ноги в туфли и поехал за 15 миль в Элджин в больницу св. Иосифа, к жене и ребёнку.

Я купил цветы, покаялся и пообещал, что никогда больше не буду пить…

В 127-ой раз.

Она мне не поверила. Я не винил её. Я сам себе не верил. Я хотел завязать. О, всем сердцем хотел я остановиться. Нужно было на что-то решаться. Но я не мог. Я не знал как. Я столько раз пробовал и всегда неудачно. Я ненавидел себя за это. Я всё больше и больше отличался от человека, которым мне хотелось быть. От боли, от воспоминаний и кошмаров, от гнилой действительности спасения не было. Я чувствовал себя полным неудачником. Если бы кто-нибудь влепил мне пулю в лоб, я бы расценил это как великий акт милосердия.

Мне многого хотелось от жизни, но я знал, что если не брошу пить, не видать мне ничего. Я буксовал и чувствовал, что конец недалеко. Я понимал, что долго так мне не протянуть. Что-то обязательно произойдёт и положит всему конец. Ещё одна жизнь сгорела…

Мы стали выбирать имя ребёнку, но мне и это оказалось не по силам. Меня мучило похмелье, глаза налились кровью, и всё время тянуло блевануть. Мне обязательно нужно было выпить, я думал только об этом…

– Как насчёт "Моген Дэвида"? – сказал я.

– Будь серьёзнее, Брэд…

– Хорошо, а "Джек Дэниелс"? "Джонни Уокер"?

– Нет…

– Шучу, дорогая. А что ты думаешь о старинных именах? Тебе нравится имя Сайлас? Эбенезер? Зик? Мне всегда нравилось имя Иезекииль. Зик. Зик Брекк. Звучит неплохо, как думаешь?

Мы остановились на Кристофере-Идене. Крисси – потом его прозвали "Маленьким Стофером" – лежал рядом с Мэрилу, она предложила мне его подержать. Я взял его на руки, но он был таким крошечным, что я растерялся. Как бы не навредить.

Мэрилу с ребёнком выписалась домой, я каждый день ходил на работу и каждый вечер был пьян. Очень скоро я начал ревновать к сыну. Кристофер отнимал всё время Мэрилу, всю её любовь. Если приходили гости, им обязательно нужно было поболтать с Крисси.

– Агушеньки-агу! – сюсюкали они.

Крисси гулькал в ответ и был в центре внимания.

Мне было жаль себя. Никто не хотел со мной разговаривать. Что, собственно, и следовало ожидать. Кому охота говорить с зацикленным на себе незрелым алкоголиком, ревнующим к собственному сыну?

Ежедневно находился повод, вечером я высасывал по кварте дешёвого вина, иногда больше, и вьетнамские глюки не заставляли себя ждать. Красный дым наполнял квартиру. Вместо своего лица у Мэрилу появлялось лицо вьетконговца, и я бил её.

На Рождество я и вовсе слетел с катушек, и тогда я добровольно отправился в психлечебницу при госпитале, принадлежащем Администрации по делам ветеранов и расположенном в Дауни, возле базы ВМС к северу от Чикаго.

Доктор – вылитый Зигмунд Фрейд. Такая же бородка, тонкие очки, даже венский акцент. Я рассказал ему, что со мной происходит после возвращения с войны.